Рита Мональди - Secretum
Одним словом, сейчас я знал все о прошлых событиях частной жизни его христианнейшего величества короля – почти все. Но я не знал того, что интересовало меня больше всего: как выглядели отношения с мадам коннетабль сегодня и какова была цель любовного послания, которое король (как я догадывался) доверил Атто. И в этот момент я обнаружил, что больше не один.
Ах, дать бы юношам сегодня
Учителей поблагородней,
Как Феникс[63] – тот, кого Пелей
Из сонмища учителей
Избрал для сына, Ахиллеса,
Дабы не вырастить балбеса!
Обрыскал Грецию Филипп[64] —
И к Аристотелю прилип,
Чьим был учителем Платон,
Кто сам Сократом был учен.
Да, Аристотель, знанья солнце,
Учил героя Македонца!
Но современные отцы,
Отцы-скупцы, глупцы, слепцы,
Таких учителей находят,
Что время только зря изводят.
Готовя из учеников
Невежд, повес и дураков.
И то добро, коль неуч тот
Не полный – только полу… скот!
Я круто повернулся к нему: это был голос Альбикастро, он стоял на пороге, держа в руке скрипку.
– Теперь вы и меня называете глупцом? – спросил я пораженным таким обращением. – Неужели я вас чем-то обидел?
– Ни в коей мере, мой сын, ни в коей мере. Я лишь пошутил. Я хотел сделать тебе комплимент. Разве Иисус Христос не благодарит Своего Отца, за то что тот сокрыл тайну счастья от мудрецов, показав ее детям, то есть глупым? Ведь не зря греческое слово nepìois означает как «глупцы», так и «дети», и наоборот sofòis – это только мудрецы.
– Хоть по сложению я и похож на юношу, синьор, но знайте я с вами почти одного возраста, – сказал я немного смущенно. – В любом случае хочу сказать, что вы нисколько меня не обидели…
– Я благодарю тебя, мой сын, – настойчиво повторил Альбикастро, непринужденно опустившись на консоль из порфира,[65] – но я взывал к твоему разуму, который кажется мне даже более чистым, чем разум ребенка. Или глупца, если ты предпочитаешь такое выражение, – добавил он с улыбкой.
– В таком случае я нахожусь в великолепной компании. Разве не называли святого Франциска «дураком Господа»? – ответил я, почувствовав, что окончательно отвлекся от своих мыслей.
– Тем лучше, ибо как сказал апостол: «То, что мир считает глупым, избрано Богом» и «Бог решил спасти всех, кто верит, через безумие возвещения».
– Что же нужно сделать, чтобы стать сумасшедшим?
– Нет, сумасшедшим становиться не нужно, а лишь притвориться.
– Я не понимаю вас.
– Все соглашаются с известной пословицей: «Там, где мир разбивается о реальность, мир хочет быть обманутым». Совершенно справедливо детей заблаговременно учат такой истине: «Притвориться глупым в нужный момент считается наивысшей мудростью».
– Притворство не кажется мне особенно большой добродетелью.
– Тем не менее она таковой является и помогает защититься от зла. Выдавать себя за глупца – признак наивысшего благоразумия, это знал еще юный Телемах – сын Одиссея. Он добыл победу для отца, и знаешь почему? Потому что в нужный момент притворился безумным.
Я не понял, к чему он вел, но в этот момент меня заинтересовало нечто другое.
– Синьор Альбикастро, – обратился я к нему, – позвольте мне задать один вопрос: почему вы постоянно говорите о безумии?
Вместо ответа голландский музыкант взял свою скрипку и начал играть фолию.
– Святой Павел в своем первом письме к коринфянам писал, – медленно начал рассказывать он, а его смычок тем временем выводил первые протяжные звуки. – «Никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым». И знаешь почему? Потому что Бог предупредил нас, вложив в уста пророка Исайи: «И сказал Господь:…то вот, Я еще необычайнее поступлю с этим народом, чудно и дивно, так что мудрость мудрецов его погибнет, и разума у разумных его не станет».
Любопытство и чары охватили меня при таком странном доверительном исполнении фолии; голландцу, очевидно, доставляло удовольствие завлекать меня – он тихо продолжал играть. Возможно, Атто был прав: слишком много голландец ел сыра.
– Значит, по-вашему, настоящая мудрость скрывается за маской безумия? Но почему, ради всего святого? – спросил я, поднимаясь и направляясь к нему.
– Как убедительно доказал Квинтус Серториус» невозможно вырвать хвост у лошади одним рывком, но это можно легко сделать, вырывая волоски из хвоста по одному, – с невинным видом ответил Альбикастро, при этом трижды ударив смычком по струнам скрипки, изобразив звук рвущихся волосков.
Я не смог удержаться и рассмеялся в ответ на его веселую фразу.
– Если кто-то во время театрального представления сорвет с актера маску, чтобы показать зрителям его истинное лицо, разве не испортит он таким образом все представление? – продолжал объяснять скрипач дальше. – И разве не заслужил он того чтобы его изгнали из театра камнями? Раскрытие такого обмана означает провал спектакля. Все в этом мире – маскарад, но Бог определил, что представление должно происходить именно таким образом.
– Но почему? – нетерпеливо и настойчиво спросил я, побуждаемый внезапно всколыхнувшейся жаждой познаний.
– Представь себе, что мудрец, который упал с неба, неожиданно начнет кричать о том, что один из тех, кто почитается всем миром как властитель, на самом деле не является такоеым, что он даже не человек, а всего-навсего кусок человеческого мяса, управляемый низменными страстями, словно животное; или нет, – что он не лучше самого последнего раба, ибо добровольно служит другим нечестивым господам и правителям, которых даже здесь, внизу, на земле, трудно себе и представить, – скажи мне, чего он тем самым достигнет? Разве что его возненавидят все народы и никто больше не будет слушаться! Нет ничего более губительного как для самого себя, так и для других, как неуместная мудрость.
После этих слов Альбикастро поднялся с порфирной консоли и пошел к винтовой лестнице, продолжая играть фолию.
Изрек Теренций ведь когда-то:
«За правду – ненависть нам плата».
Продекламировав эти строчки, которые, как я подозревал, были взяты из того же любимого им «Корабля дураков» Себастьяна Бранта, он обратился ко мне в последний раз:
– Мир – это огромная пьянка, мальчик мой. А закон всех пьянок таков: пей с нами или убирайся вон!
* * *Я услышал, как Альбикастро скрылся внизу. Какое-то время я стоял неподвижно: его слова крутились в моей голове.
– Мы должны смириться с тем, что очевидно.
Я поднял глаза. Атто Мелани вернулся.
– Подарков Капитор здесь нет, – резюмировал он, отчетливо выговаривая каждое слово.
– Возможно, мы не очень тщательно все обыскали, нам нужно попытаться…
– Нет, это бесполезно. Речь вовсе не в тщательности поисков. Эта идея с самого начала была неправильной.
– Что вы имеете в виду?
– Ты сказал мне, что Виргилио Спада, дядя кардинала, твоего господина, был первым хозяином попугая.
– Да, и что?
– Добрый Виргилио обладал, как ты уже знаешь, коллекцией всяких интересных, уникальных вещиц.
– Да, правда, на вилле Спада все об этом знают. Виргилио Спада был очень религиозным, но также ученым, мудрецом и владел коллекцией Mirabilia, собранием странных и редких предметов, которые были довольно знаменитыми, и…
– В самом деле. Я думаю, даже ты должен был уже понять, что когда Бенедетти решил избавиться от трех подарков и отдать их кому-то, то Виргилио Спада был идеальной кандидатурой для этого.
– Минутку: почему Бенедетти должен был отдавать подарки? Разве Мазарини не поручил ему хранить их здесь, на «Корабле»?
– Хранить их, да… Но тут есть еще кое-что.
Так произошло, что Атто пришлось открыть мне то, о чем умолчал четыре дня назад, когда мы впервые пришли на «Корабль», Он рассказал об Эльпидио Бенедетти, архитекторе и владельце «Корабля» и своих отношениях с ним.
– Ну что ж, мой мальчик, каждому человеку, имеющему власть и влияние, приходится ежедневно сталкиваться с самыми разными непредвиденными трудностями, – начал аббат свой рассказ с прелюдии, – поэтому он нуждается в верных и надежных людях, которые помогали бы ему разрешить их.
– Да, синьор Атто, я понял, и что дальше? – перебил я его, даже не пытаясь скрыть раздражения по поводу столь многословного введения, которое, по-моему, служило лишь для того, чтобы завуалировать прежнюю решимость Атто.
– Ну хорошо, кроме официальных секретарей и помощников у кардинала Мазарини была целая толпа… поклявшихся ему в верности поверенных, назовем их так, к которым я тоже имел честь относиться.
Эти поверенные, как элегантно выразился Атто, были шпионами, подставными лицами и интриганами, которые помогали кардиналу решать самые секретные и деликатные дела. А деньги были одним из самых важных дел.
