Александр Арсаньев - Третье дело Карозиных
– Хорошо, так и сделаем, а сейчас, извините, мне пора, – Катя улыбнулась.
Галина Сергеевна тотчас ответила улыбкой, а Наташа посмотрела на Катю чуть вопросительно, после чего Катерина Дмитриевна сказала:
– Вы позволите, если Натали меня проводит?
– О, ну конечно же! – тут же согласилась Галина Сергеевна. – Она у меня, бедняжка, и так редко куда выбирается. Больно уж домоседка. Вот только что в Замоскворечье к одной нашей родственнице наведывается регулярно, да и вот в церковь еще, а так… – генеральша приласкала Наташу взглядом, а та ничем не выдала своего волнения при упоминании о «замоскворецкой родственнице», только плотнее сжала губки.
Оказавшись вдвоем, в экипаже, и на прощанье помахав Галине Сергеевне, обе помолчали и только после того, как открытая коляска отъехала от дома, Катя сказала:
– Наташенька, пора бы нам с вашим художником познакомиться. Вы не находите?
Наташа посмотрела на Карозину как-то испуганно, но согласно кивнула.
– Быть может, вы скажете ему, что мне бы хотелось заказать портрет? Мне кажется, не стоит сейчас говорить про векселя, будет лучше познакомится с ним под каким-нибудь более благовидным предлогом.
– Мы встречаемся с ним как раз завтра, – тихо ответила она, – я передам ему. Постараюсь сделать все, чтобы он согласился.
– Вот и славно, – по-доброму улыбнулась Катенька и пожала Наташеньке ручку.
После они стали говорить о коронации, до которой оставалось всего три дня.
Конечно, дома Катенька все обсудила с супругом и Никита Сергеевич согласился, что ему следует поговорить с управляющим. Поддержал он и Катенькино желание познакомится поближе с художником Соколовым.
– Получается, ангел мой, – сказал добродушно Карозин после обеда, когда оба они перешли в гостиную, – что подмена векселей состоялась именно в то время, когда этот самый живописец как раз бывал в доме генеральши? – Катя кивнула. – Тогда отчего же ты сопротивляешься простому соображению, что это он и есть?
Катенька минутку помолчала, не желая рассказывать мужу истинное положение вещей, касающееся Натали, а потом ответила, упрямо выставив вперед кругленький подбородочек:
– А потому, Никита, что именно на него, с первого-то взгляда, все и указывает. Разве эта простая мысль тебя самого не настораживает?
– Нет, – не без улыбки откликнулся супруг. – По-моему, это как раз и есть самый логичный вывод. Ведь ты сама говорила, что поначалу этот бедный художник не желал принимать приглашение генеральши. Быть может, он согласился только после того, как узнал, кто она.
– Нет, Никита, я не согласна, – уверенно, но больше для виду, откликнулась Катенька. – В любом случае, я намерена сама с ним познакомиться и составить свое собственное мнение.
– Что ж, милая, поступай как знаешь, – уступил Карозин тем самым тоном, каким уступают детям.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
И вот на следующий день, уже ввечеру Катерина Дмитриевна Карозина получила записочку от Натали, в которой говорилось, что господин Соколов согласен писать ее портрет и прибудет завтра в одиннадцать, чтобы познакомиться с очаровательной хозяйкой особнячка в Брюсовском переулке и обсудить кое-какие детали. Под деталями, тут же решила Катенька, должно быть, подразумевалась в первую очередь оплата за портрет. Что ж, посмотрим, подумала она, каковы аппетиты у господина художника.
Как раз следующим днем Карозин собирался встретиться с управляющим и тоже, как выразилась его супруга, составить свое о нем мнение. Этот день от лекций был у профессора свободный – достигшее пределов напряжение в ожидании коронации все равно делало невозможным занятия. Словом, Никита Сергеевич предупредил госпожу Морошкину, что хотел бы повидаться с ее управляющим, и та ответила согласием, назначив на полдень.
Таким образом, Карозин еще и успел познакомиться с живописцем, прибывшим в условленное время в их скромный особнячок.
На первый взгляд, не было в нем ничего привлекательного. То есть, не было ничего ярко-привлекательного. Сложен он был хорошо – высок, худощав, у него были замечательной формы руки, точные и скупые жесты. Его коротко стриженные волосы были того неопределимого оттенка, который наиболее правильно можно было бы сравнить, пожалуй, с густым туманом или золой, так же неброски, почти незаметны были его брови и ресницы. Но вот продолговатое лицо притягивало с первого взгляда, хотя поначалу поражало именно своей некрасивостью, а точнее было бы сказать – будто бы некоторой неправильностью черт. Высокий бледный лоб, тонкий крупный и немного хищный нос, упрямо выставленный вперед подбородок, нечетко очерченные яркие губы и глаза – небольшие, глубоко посаженные, с каким-то надменным и даже циничным прищуром, меняющие цвет от стального до карего… От него исходила такая сила, что чувствовалось и понималось как-то сразу – этот человек способен на поступок, на любой поступок. И тем не менее, он был невероятно, как-то пугающе привлекателен.
Одет он был, как и прочие его собратья, в длиннополый видавший виды сюртук, а в руках, помимо мягкой широкополой шляпы тоже, впрочем, далеко не первой свежести, держал папку. Едва войдя в малую гостиную, где его ожидали хозяева, господин Соколов поклонился без лишней суетливости и посмотрел на супругов взглядом спокойным и выжидающим. Катеньке на мгновение даже показалось, что это не он к ней, а она к нему прибыла и изволила тревожить. Она удивилась про себя, каким же образом Наташе удалось уговорить этого, по всей видимости, несговорчивого человека к ним приехать.
– Михаил Андреевич Соколов, – представился он.
Карозин тотчас представился сам и представил свою супругу.
– Добрый день, – улыбнулась она приветливо. – Проходите. Благодарим вас за то, что согласились.
– Спасибо, – откликнулся Соколов, но не сел на указанный стул. – Однако вы поспешили, я еще не согласился, – и тон, которым это было сказано, самым странным образом ничуть не оскорбил хозяев. Они только согласно кивнули, понимая, что замечание полностью оправданно. – Что же, Катерина Дмитриевна, – художник оценивающе прищурился, – вы хотите портрет? – Катя улыбнулась в подтверждение. – Но знаете ли вы, сколько это будет стоить?
– Назовите вашу цену, – тотчас откликнулся Карозин.
– Быть может, прежде вы захотите взглянуть на мои рисунки? – чуть вскинув брови, спросил Соколов.
– Я видела сделанный вами портрет одной особы, – тут же сказала Катенька. – На мой взгляд, этого вполне достаточно.
– Вы не правы, – мягко возразил художник. – Тот портрет, – выделил он своим слегка хрипловатым голосом, – это особая история, вообще же я работаю в несколько иной манере. И не знаю, поверите ли вы, – и его строгое лицо на миг озарила неожиданная открытая улыбка, – но я сам до сих пор удивляюсь, как он у меня вышел.
Карозины переглянулись.
– Да, – кивнул Соколов, – к сожалению, я не могу пообещать вам, что и ваш, в случае заказа, конечно, – совершенно спокойно и с видом полного достоинства продолжил он, – портрет получится хотя бы отчасти столь же хорош. В манере исполнения, разумеется. Не могу поручиться, нет, – повторил он скорее себе, нежели Карозиным.
– Что ж, – пожал плечами Никита Сергеевич, который, безусловно, с любым другим человеком, держащимся так обособленно и чуть ли не с вызовом, давно бы уже вскипел, а тут, удивительное дело, воспринимал происходящее как само собой разумеющееся. – Что ж, – повторил он, – тогда позвольте взглянуть на ваши рисунки.
– Пожалуйста, – с мягкой слабой улыбкой Соколов передал ему папку, а сам сейчас же сел на стул и откинулся на спинку.
Никита Сергеевич опустился рядом с женой на диванчик и развязал тесемки дешевенького бювара.
И тут же оба они были неожиданно поражены, поскольку на первом же рисунке был изображен настоящий хаос, состоящий из большого обилия тел – и мужских, и женских и детских, одетых в туники. Что это такое, толком разобрать было и невозможно, за помощью они оба обратились взглядом к сидящему напротив художнику, но тот только снова слабо улыбнулся и пожал плечами, как бы говоря – ведь я вас, господа, предупреждал.
В замешательстве супруги посмотрели на другой рисунок – на нем была с мельчайшей точностью нарисована голова – лицо, искаженное гримасой боли, и опять было окончательно непонятно, кому же, например, принадлежит это лицо – мужчине, женщине или ребенку. Но общее впечатление было кошмарным, в глазах несчастной жертвы, а именно так и хотелось назвать увиденное, застыл ужас, рот искривил немой крик, и все складочки этого лица, все морщинки были прорисованы с такой поражающей отчетливостью, что хотелось закрыть уши и глаза, только бы не видеть этого ужаса, не слышать этого немого крика.
Катенька сглотнула и невольно придвинулась к Никите поближе, уже опасаясь переворачивать лист бумаги. Однако со следующего листа бумаги на них смотрела милая девочка – большие, бездонные какие-то глаза, крохотный носик, мягкие губы, слабый подбородочек, растрепавшиеся косички. И только потом оба они, не сдержав облегченный вздох, заметили, что у милой крошки нет пальчиков на правой руке, которой она прижимала к себе полотняную куколку. Катя снова взглянула на Соколова с вопросом во взгляде.
