Лев Портной - Акведук на миллион
Я сошел. Щелкнул кнут, карета растворилась в темноте, а я толкнул тяжелую дверь.
Внутри горели сальные свечи. Скудный свет еле-еле освещал помещение. Лицом к дверям на табурете спал с разинутым ртом половой. Он откинул назад голову, упершись затылком в буфет. Несколько подгулявших завсегдатаев храпели на лавках. Я сел у грязного окошка, намереваясь дождаться, когда рассветет или появятся дворники. На столе валялись «Санкт-Петербургские ведомости». Не знаю, кто из пьянчужек интересовался новостями, но газету он оставил весьма кстати. Я взял ее, поднес поближе к подсвечнику, пробежал глазами страницу и наткнулся на любопытное сообщение:
«Профессор Черни честь имеет уведомить почтенную публику, что он воздушное свое путешествие с аэростатическою машиною назначил 16 числа сего октября месяца; поднятие воздушного шара на воздух последует в саду 1-го Шляхетного корпуса».
Новость подействовала на меня самым благотворным образом. «Никуда не денется Россия от прогресса, — подумал я. — Наступит новое время, а самодуров поганой метлою выметем!»
Усталость сковала меня, голова сделалась тяжелой, и никакие мысли — даже самые радужные — в ней не умещались. Я опустил руки на стол, пристроился на них правой щекою и провалился в неуютный, тревожный сон.
Разбудил меня половой.
— Эй, сударь, вы часом не сдохли?! — раздался противный голос над самым ухом.
Я приподнял голову и простонал:
— Где это я?
— Питейное заведение Головцына, — ответил отрок.
Теперь болел не зад, а шея. Я стал растирать затекшие руки, попытался покрутить головой и понял, что в ближайшие день-два придется поворачиваться всем корпусом.
— Что ж ты раньше-то не растолкал меня, — попрекнул я.
За окном рассвело. Повалил хлопьями снег, первый в этом году. Выходило, что дело свое я проворонил. Если Петруша Рябченко выздоровел, так, поди, уже несколько часов трудился в своем присутствии.
— Может, выпьете? — спросил половой.
— Выпью, — согласился я.
— С утра пить нехорошо, — буркнул кто-то за соседним столом.
Я бросил быстрый взгляд — там сидел человек в шубе, и голова его возвышалась над пышным овчинным воротником. Тонкий нос с горбинкой и круглые очки делали его похожим на птицу, что, нахохлившись, бережет тепло своего тельца.
Рядом на скамье подле мисочки с молочком пригрелся черный пушистый комок. Правой рукой господин почесывал котенка за ушками.
— Так я чай собираюсь пить, — пояснил я.
— Чай? — переспросил половой и бросил неприязненный взгляд на господина в шубе.
— Чай — это хорошо, — ответил тот.
Он взглянул на меня поверх очков. Глаза умные, добрые. «Должно быть, лекарь, — подумал я. — Наверное, его газета и попалась мне ночью». Неизвестно, отчего с раннего утра этот господин маялся в кабаке, вперив взор в мутное окно. В другое время я бы представился и, пожалуй, осведомился, могу ли помочь чем-нибудь. Но тут своих дел хватало.
Мальчишка принес чашку. Я чуть пригубил обжигающего чаю, бросил на стол монету и вышел на улицу.
На другой стороне бродил субъект в черном полушубке, явно поджидал кого-то. Он посмотрел на меня с надеждой, но не узнал во мне нужного человека, и его цепкий взгляд потух.
Из парадного вышел бородатый мужичок в рабочем фартуке и с бляхой. Он потянулся, раскинув несообразно огромные руки, шумно зевнул и по-хозяйски огляделся.
— Эй, любезный! — позвал я.
— Чего тебе, сударь? — откликнулся он.
— Ты дворник?
— Нешто не видно?
Я прошлепал по осенней грязи.
— Вот что, любезный, я ищу старого друга, Петрушу Рябченко. Слыхал о таком?
Дворник крякнул, взглянул на меня с подозрением, почесал затылок и спросил:
— А зачем он тебе надобен?
— Надобен по срочному делу, — заявил я и сунул пятак ему в лапищу. — Вижу, знаешь Петрушу…
Мужичок спрятал монету, оглянулся воровато сперва на господина в черном полушубке, а затем на кабак, словно опасался, что монету у него отнимет либо этот незнакомец, либо кто-то вывалившийся из питейного заведения. К слову сказать, и Черный Полушубок поглядывал на нас настороженно.
— Пойдем-ка, мил-человек, — буркнул дворник.
Мы прошли вдоль стены и за углом остановились.
— Так он в ентом доме-то и живет, — сообщил мужичок. — Тутова в наем осемь покоев сдается, он энти и занимает. Вона его окна. Токмо щас ево нет…
— Ясное дело. Присутственные часы, — кивнул я.
— Да не-е, — протянул мужичок. — Он еще со вчерашнего не воротился, загулял, знамо дело…
— Вот как!
Во мне закипела злость. Племянник военного губернатора должен находиться на службе, а он всю ночь гулял. Вот, значит, какая хворь его одолела! И этому человеку визитер из Москвы собирался доверить свои тайны!
Я вспомнил господина в черном полушубке, гулявшего у парадного. Наверняка он-то и был посланцем из Первопрестольной.
— Послушай-ка, любезный, а тот человек, — я кивнул на угол дома, — часом не Петрушу ли поджидает?
Физиономия у дворника приобрела плаксивое выражение, он ударил правым кулаком в левую ладонь и отчаянно вскрикнул:
— Эх! — и с досадой добавил: — Ждет он ево, ждет. Так ведь просил не сказывать никому!
— А ты и не говорил. Я же сам догадался, — утешил я мужичка и отправился за угол.
Господин в черном полушубке удалялся. Поравнявшись с соседним домом, он развернулся и двинулся мне навстречу. Набредая на участки улицы посуше, он останавливался, топал на месте, согревая ноги, и шел дальше. Четкий шаг и выправка выдавали военного. По виду он был лет на десять старше меня.
Заметив мое приближение, он замер и как-то весь подобрался, словно решал: пуститься ли ему наутек или кинуться на меня с кулаками. Я улыбнулся и слегка развел руки, показывая исключительно добрые намерения.
— Милостивый государь! — окликнул я его. — Вы, должно быть, поджидаете господина Рябченко?
Незнакомец оживился, просиял, словно увидел, что долгое мытарство близится к завершению, в следующее мгновение вперил в меня сосредоточенный взгляд и, сунув руку под полушубок, двинулся ко мне.
— Вы же из Москвы приехали? — спросил я.
Мой вопрос смутил незнакомца. Он остановился, замялся в нерешительности и не спеша высвободил руку из-под полушубка. Я догадался: за пазухой он прятал бумаги и хотел поскорее передать их, верно, приняв меня за господина Рябченко. Я чуть было по лбу не хлопнул себя от досады, что не додумался разыграть из себя племянника военного губернатора.
— Вы не Рябченко.
— Нет, — признался я, а дальше соврал: — Имею честь служить вместе с ним. Мы друзья.
Оглянувшись, я заметил наблюдавшего за нами дворника и незаметно погрозил ему кулаком, чтобы не приближался и случайно не выдал меня.
Я рассчитывал расположить к себе гостя из Москвы. Глядишь, он и выложит, с чем пожаловал, не дожидаясь загулявшего Петруши.
— Может, зайдем к Головцыну, — я кивнул на кабак. — Заведение не ахти, но люди там добрые. Отогреемся.
— Нет уж, я тут обожду, — недовольно буркнул господин в черном полушубке.
— Замерзнем же! — разочарованно воскликнул я, поняв, что завоевать доверие этого человека будет непросто.
Вдруг послышался топот. Из-за угла появилась коляска, запряженная парой лошадей, и, брызгая грязным снегом, подкатила к дому. Дворник с радостным гиканьем побежал к экипажу.
— Вот и он! Вот и он! — кричал мужичок.
Моих лет господин вывалился из кареты и, если бы мы не подоспели, растянулся б посреди улицы. Я взял его под левую руку, а господин в черном полушубке под правую.
— Петр Ардалионович! Петр Ардалионович! Кормилец ты наш! — с льстивыми ужимками причитал дворник.
— А-а-а, пороть тебя некому! — крикнул в лицо ему Рябченко.
Господин в черном полушубке кивнул мне, и по этому сигналу мы попытались сдвинуть пьяного Петрушу к дому. Он разразился скрипучим смехом и оттолкнул нас. Несколько секунд постоял, пошатываясь, пошарил в карманах и бросил несколько монет под ноги дворнику. Тот, рассыпаясь в благодарностях, кинулся подбирать деньги из грязи. Рябченко зашагал в парадное. Мы с господином в черном полушубке переглянулись, я развел руками — дескать, и так бывает, — и, не сговариваясь, мы отправились следом за племянником военного губернатора.
В сенях Рябченко, подвывая от животного удовольствия, справил малую нужду и отправился в жилые помещения. Осыпаемый проклятьями соседей, он пересек весь дом и в угловой комнатушке, не снимая грязной шинели, повалился на кровать.
Мы с московским гостем вновь переглянулись и присели — я на краешек колченогого стула, заваленного одеждой, а незнакомец на сундук. Он снял шапку и то мял ее, то укладывал на колени и опускал сверху сцепленные руки. Незнакомец, очевидно, понял, что Рябченко не тот человек, которому можно довериться, и ломал голову над тем, к кому теперь идти со своей бедой.