Роберт Маккаммон - Голос ночной птицы
Однако Мэтью чувствовал, что если любовь — это желание кем-то владеть, тогда это лишь слабая замена себялюбия.
Ему казалось, что более великая и более истинная любовь — это желание открыть клетку, будь она из железных прутьев или из костей мучительной несправедливости, — и выпустить ночную птицу на волю.
Он не знал, о чем он думает или почему. Рассуждая на темы латинского или французского языка, английской истории, судебных прецедентов, он умело пользовался накопленными знаниями, но в этой непривычной теме любви ощущал себя полным дебилом. И — как он не сомневался, сказал бы магистрат — он был заблудшим юнцом, коему грозит опасность навлечь на себя неудовольствие Бога.
Мэтью есть. И Рэйчел тоже есть. Недавно отмечалось появление Сатаны, который определенно обитал и в похоти Исхода Иерусалима, и в растоптанной душе того человека, что дергает за ниточки марионеток.
Но где же во всем этом Бог?
Если Бог хочет проявить неудовольствие, подумал Мэтью, то для начала Он должен был бы принять на себя хоть толику ответственности.
Он понимал, что такие мысли могут навлечь на него гром с ясного неба, но парадокс Человека в том, что хотя он создан по образу и подобию Божию, зачастую действия и цели рода человеческого определяются самыми дьявольскими идеями.
Мэтью вернулся в дом мистера Бидвелла и узнал от миссис Неттльз, что хозяин еще не пришел со своей срочной работы. Зато доктор Шилдс только недавно ушел, дав Вудворду третью дозу лекарства, и сейчас магистрат спит крепким сном. Мэтью выбрал в библиотеке книгу — том английских пьес, чтобы лучше познакомиться с искусством балаганщиков, — и поднялся к себе. Заглянув к Вудворду и убедившись, что магистрат действительно спит, но дышит ровно, Мэтью направился к себе отдыхать, читать, думать и коротать время.
День выдался богатый испытаниями, и образ обескровленного трупа Пейна все еще стоял у него перед глазами, и все же Мэтью сумел урывками поспать. Где-то, как он решил, после полуночи он зажег лампу, которую задул, когда ложился в постель, и вышел с нею в коридор.
Хотя было уже поздно, дом еще не спал. Слышался голос Бидвелла — приглушенный, но настойчивый, — из кабинета наверху. Мэтью остановился у двери послушать, кто там с ним, и услышал сдавленный ответ Уинстона. Упоминалось имя Пейна. Мэтью решил, что лучше не быть посвященным в похоронные планы даже через толщу двери, а потому быстро спустился по лестнице.
Взгляд на каминные часы в гостиной сказал ему, что время — тридцать восемь минут первого. Он вошел в библиотеку и отпер ставни, чтобы, если потом входную дверь запрут изнутри, он все же мог бы проникнуть в дом, не звоня миссис Неттльз. Потом он направился к источнику, держа фонарь низко у ноги.
На восточном берегу Мэтью поставил фонарь рядом с большим черным дубом и разделся. Ночь была теплой, но соскользнувшая нога попала в воду неожиданно холодную. Требовалось приличное усилие воли, чтобы просто войти в этот пруд, а уж тем более — нырять в него в темноте.
Но именно за этим он сюда пришел, значит, так тому и быть. Если можно найти хоть часть того, что, как он подозревал, здесь спрятано, это будет большое продвижение в решении загадки визита землемера.
Мэтью спустился на мелководье, и от холода перехватило дыхание. От прикосновения ласковой воды к паху шарики превратились просто в камни. Мэтью постоял по пояс в воде, уходя ногами в мягкий ил, собираясь с духом для дальнейшего погружения. Вскоре, однако, он привык к холоду и решил, что если черепахи и лягушки это выдерживают, то и он тоже сможет. Следующей задачей было спуститься дальше, что он и сделал, стиснув зубы.
Мэтью шагнул прочь от берега. Тут же дно круто пошло вниз. Еще три шага — и по шею. Еще два… и он заболтался в воде. Что ж, решил он, время.
Набрал воздуху, задержал дыхание и погрузился.
В темноте Мэтью нашаривал путь вдоль крутого дна, пальцы цеплялись за ил. Уходя глубже, он ощутил биение собственного сердца, услышал бульканье выходящего изо рта воздуха. Дно продолжало уходить вниз под углом примерно тридцать градусов. Мэтью нащупал края камней, выступающих из ила, мягкое переплетение водорослей, похожих на мох. Потом легкие потребовали воздуха, и пришлось вернуться на поверхность, чтобы их наполнить.
Снова вниз. На этот раз глубже, загребая руками и ногами.
Давление воды стиснуло голову и продолжало нарастать, пока Мэтью нашаривал путь вниз. При этом погружении он ощутил течение, тянущее, как он определил, из северо-западной четверти источника. Мэтью успел сомкнуть пальцы в иле, и вынужден был снова всплыть.
Вынырнув, он, перебирая ногами в воде, продавил ил сквозь пальцы. Ничего в нем не было, кроме мелкозернистой terra liquum. Мэтью снова набрал воздуху и нырнул в третий раз.
Опустившись на этот раз футов на двадцать, он вновь ощутил настойчивый напор явно выраженного течения, усиливающегося с глубиной. Снова Мэтью погрузил руки в наклонный ил. Пальцы нащупали плоский камень — который вдруг ожил и метнулся прочь. От неожиданности Мэтью выпустил изо рта цепочку пузырей и тут же всплыл.
Вынырнув, он подождал, успокаивая нервы перед тем, как нырнуть еще раз, хотя вполне мог ожидать, что потревожит черепах. Четвертое погружение позволило ему набрать еще две пригоршни ила, но в этой грязи не обнаружилось даже следов золотых или серебряных монет.
На пятый раз он решил остаться внизу и покопаться в иле столько, сколько выдержит. Он наполнил легкие и нырнул, хотя тело начинало протестовать против столь сурового обращения, а разум начал ужасаться секретов темноты. Но Мэтью набрал несколько горстей ила и просеял их — и опять без успеха.
После восьмого погружения Мэтью пришел к заключению, что только зря мутит воду. Легкие горели, в голове опасно шумело. Если здесь и есть клад золотых и серебряных монет, то он существует в царстве, известном лишь черепахам. Конечно, Мэтью понимал, что пиратский клад был бы не слишком защищен, если каждый-всякий — тем более такое сухопутное существо, как он, — мог бы нырнуть и его достать. Он не тешил себя иллюзией, что сумел бы — или захотел бы — добраться до самого глубокого места источника, которое Бидвелл оценил как сорок футов, но надеялся добыть случайную заблудшую монетку. Он подумал, что для подъема клада понадобилось бы несколько умелых ныряльщиков из тех, которые отскребают ракушки от днищ кораблей на плаву. Кроме того, потребовалось бы применение крючьев и цепей, плотная сеть и подъемные устройства, в зависимости от того, сколько там спрятано.
Из последнего погружения он вышел около середины озерца и поплыл обратно к мелководью. Его заинтересовало течение ниже уровня где-то футов в пятнадцать. Глубже оно становилось сильнее, и Мэтью подумал, какова же свирепость его объятий на глубине в сорок футов. Там вода определенно течет вниз под действием какого-то неизвестного природного механизма.
Через минуту нога коснулась дна, и Мэтью смог встать. Он побрел к берегу и дереву, возле которого оставил одежду и фонарь.
И тут понял, что лампы на месте нет.
В голове ударил тревожный колокол. Он остановился по пояс в воде, осматривая берег в поисках нарушителя.
Тут кто-то вышел из-за дерева. В обеих руках у человека было по фонарю, но держал он их так низко, что лица Мэтью не видел.
— Кто здесь? — спросил Мэтью, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал, как начинало дрожать тело.
У фигуры оказался голос:
— Вы мне не скажете, что вы здесь делаете?
— Плаваю, мистер Уинстон. — Мэтью продолжал идти по мелководью к берегу. — Разве это не очевидно?
— Очевидно. Тем не менее мой вопрос остается в силе.
У Мэтью было только несколько секунд, чтобы придумать ответ, а потому он постарался вложить в него как можно больше язвительности:
— Если бы вы что-нибудь знали о здоровом образе жизни, что, судя по образу вашей собственной жизни, совсем не так, вы бы оценили, насколько ночные купания полезны для сердца.
— Да-да, конечно! Мне прикатить сюда фургон, чтобы погрузить в него всю эту чушь?
— Я думаю, доктор Шилдс будет рад подтвердить вам упомянутую пользу. — Мэтью вышел из воды и направился к Уинстону, на ходу отряхиваясь. — В Чарльз-Тауне я часто плаваю по ночам, — продолжал он, углубляясь в ту же колею.
— Рассказывайте!
— Я и рассказываю.
Мэтью нагнулся подобрать рубашку и стереть воду с лица.
При этом он закрыл глаза. Когда он их открыл, то увидел, что один из его башмаков — которые оба стояли на земле, когда он наклонялся, — отсутствует. В ту же минуту он заметил, что Уинстон встал позади него.
— Мистер Уинстон! — сказал Мэтью спокойно, но отчетливо. — На самом деле вы не хотите делать того, о чем думаете.
Уинстон не ответил ни словом, ни звуком.
Мэтью подумал, что если удар крепкого деревянного каблука должен обрушиться, то именно в тот момент, когда он повернется к Уинстону.
