Юрий Бурносов - Числа и знаки. Трилогия
Бофранк выругался про себя, подумавши, что такой исход был бы наиболее дурацким среди всех возможных. Однако ж им повезло, и люк не только не был завален поленьями, но и открылся с первой же попытки, хотя петли проржавели и истончились от времени.
В сарае средь аккуратных поленниц, пахнущих смолою, никого не было. Осторожно потушив факелы, чтобы не увидали огня и не обнаружили проникновения раньше положенного времени, все семеро выбрались из лаза и притворили за собою люк.
– Подождешь здесь, весельчак? - шепотом спросил Бофранк лютниста, но тот покачал головою:
– Отчего же? Во-первых, здесь есть чем поживиться, во-вторых, у меня есть свои счеты с грейсфрате - если помните, я представлялся вам при первом знакомстве как еретик… Я пойду с вами, и вы увидите, как славно я управляюсь с дубинкой и арбалетом.
– С кем здесь драться? С Баффельтом совсем немного людей.
– А здешние монахини? У этой дрянной крысы Субрелии охрана натаскана не хуже многих гардов. Здоровенные бабы, скажу я вам, хире Бофранк, куда похуже здоровенных мужиков.
Мимо проскользнул Бальдунг с пистолетом в руке, напоминавший в полутьме заправского разбойника.
– То ли мне кажется, - пробормотал он, - то ли пахнет жареным салом. Неужто монашек кормят шкварками?
– Вполне может быть, что и кормят, - согласился лютнист. - Хотя скорее всего кушанье сие приготовляется для грейсфрате и его своры, то есть, я хотел сказать, свиты.
Осторожно выглянув из открытой двери на монастырский двор, Франци сказал:
– Там пусто.
– Идемте же, пока никого нет! - велел Бофранк и выбрался наружу.
Двор был вымощен гранитною плиткою, подле сарая стояли две повозки на огромных колесах; вокруг в самом деле никого не было, но из окон соседнего строения лился тусклый свет, очевидно проистекавший от небольшого металлического светильника, наполненного маковым маслом, кое часто пользовали в монастырях.
Франци, субкомиссар и Мальтус Фолькон неслышными тенями просочились внутрь постройки и обнаружили там толстую румяную монахиню, занятую опаливанием на огне довольно крупного и жирного поросенка, послужившего причиною аппетитного запаха, что учуял прожорливый нюклиет. - Не успела монахиня ахнуть, как Франци прикрыл ей рот ладонью, а Бофранк в свою очередь наставил на нее пистолет с видом весьма угрожающим. Когда стало ясно, что монахиня вошла в разум и кричать не собирается, Франци чуть сдвинул ладонь и спросил:
– Как звать тебя, красавица?
– Оделия, - промямлила толстуха. Позабытый поросенок трещал в очаге, и Мальтус Фолькон несколько рассеянно повернул вертел.
– И скажи нам, красавица Оделия, где твои сестры?
– Сестры в зале капитулов, слушают ежевечернее наставление грейсфрате…
– А ты, стало быть, кухарничаешь? Отлично! Мы не станем тебя обижать, ежели ты будешь сидеть тихо-претихо, но для пущей верности свяжем тебя и заткнем рот, - объяснил Франци, сноровисто опутывая пухлые руки монахини взятой со стола веревкою. Для рта пригодился кусок войлоку, невесть зачем валявшийся тут же. То, как споро и умело управился Франци с толстухой, натолкнуло Бофранка на мысль, что в иные времена лютнист, вполне вероятно, промышлял грабежом.
– Но мы не спросили, где зала капитулов… - начал было Фолькон.
– Я и без того знаю, - неучтиво отмахнулся от него лютнист.
– Мудро ли идти туда, где такое скопление народу?
– Где толпа, там и паника, - сказал Франци, - а потом грейсфрате отправится ужинать или почивать, запрется в своей комнате на засов, и все пропало. Не будем же медлить!
Цепочкою, один за другим, все семеро пробрались ко входу в центральное здание монастыря и обнаружили там неосторожно открытую дверь. В коридоре было светло - горели светильники, и Франци уверенно устремился вперед.
– Караул! Караул! - неожиданно вскричал кто-то за спиною. Бофранк резко обернулся и увидал еще одну монахиню, на сей раз тощую и длинную, словно жердь; уронив несомую стопу белья, она истошно вопила, всплескивая руками, будто ее щекотали бесы.
Не успел субкомиссар ничего предпринять, как монахиня неожиданно замолчала, пошатнулась и, хрипя, повалилась навзничь - в горле ее торчала короткая арбалетная стрела.
– Вот так, - наставительно сказал Франци, накручивая колесико для нового выстрела. - Я же говорил, что славно управляюсь с арбалетом.
Первым, кто заметил ворвавшихся в залу капитулов нападавших, был бдительный фрате Хауке. Злобным криком: «Еретики! Еретики!» - он прервал наставление своего хозяина и тотчас схватился за оружие; стрела прошла чуть выше и левее головы Бофранка.
Монахини бросились кто куда, в то время как Баффельт совершенно растерялся и остался стоять за кафедрою, воздев руки к небу. Кто-то выстрелил; Бофранк с ужасом обнаружил, что это была прекрасная Гаусберта, выпустившая заряд прямо в живот монахини, бросившейся на нее с широким ножом в руке. Нападавшая рухнула на пол, а остальные заметались, визжа и сбивая друг дружку с ног.
– Толстяк! Он убегает! - крикнул лютнист, указывая на кафедру.
В самом деле, Баффельт пришел в себя - не выстрел ли отрезвил его? - и направлялся теперь к едва заметной дверце позади кафедры. Бофранк, а за ним и Фолькон бросились следом и настигли грейсфрате, когда он уже отворял ее. Драться грейсфрате не умел, но, неудачно взмахнув рукою, сорвал с Бофранка черную повязку.
– Хире Бофранк! - воскликнул Баффельт, увидав, кто схватил его. - Хире Бофранк, что вы делаете?!
– Молчите, молчите, грейсфрате, - сказал субкомиссар, оглядываясь по сторонам в ожидании нападения.
– Отпустите меня! - властно распорядился грейсфрате, но обнаружил, что никто его не слушает, ибо в зале началась совершенно беспорядочная пальба. Случилось так, что маленький отряд Бофранка получил неожиданный отпор - появились те самые охранницы грейсшвессе Субрелии, вооруженные, ко всеобщему изумлению, в том числе и мушкетами. Бофранк увидел, как схватился за окровавленную руку Рос Патс, а с юного Фолькона сбило шляпу. Старичок Кнерц взобрался на основание колонны и выцеливал, куда выстрелить.
– Да убейте же вы их всех! - в сердцах заорал лютнист, размахивая дубинкою и сокрушая ею ближних к нему монахинь. В их числе находилось немало таких, что попросту бежали в испуге и случайно наткнулись на него, но прочие бросались сами, растопырив пальцы, дабы выцарапать глаза или разорвать рот.
Фрате Хауке, разлохмаченный, в потрепанном платье, пробивался сквозь людское месиво к Бофранку, на ходу заряжая арбалет. Субкомиссар не стал его дожидаться и потащил толстяка Баффельта за собою - к выходу.
– Уходим! - хрипло кричал Бальдунг, отбрасывая разряженный пистолет.
По счастью, во дворе никого не было: судя по всему, почти все монахини слушали наставление.
– Вас сожгут заживо! - предвещал Баффельт, едва поспевая за субкомиссаром. - Это бунт! Дьявольское наущение!
– Заткни свой рот, боров, - сказал с презрением Франци. - Не ты ли повелел сварить в котлах без малого двести смиренных монахов Святого Гермиона только за то, что они утверждали, что человек не умеет колдовством вызвать бури или града? Знай же, среди них был мой брат, и я видел, как с него сошла вся кожа в кипящей воде, как побелели и лопнули его глаза, как слезли волосы, как расслаивалась его плоть…
– Дурак, дурак! - бормотал грейсфрате. - Знаешь ли, кто за мною, кто покровительствует мне?
– Уж не Люциус ли Фруде? - спросил Бофранк.
– Он велик! Понять ли вам, сирым, что не видят далее носа своего? Да, он говорил со мною в снах и в яви, - возопил Баффельт с ярким блеском в глазах, что бывает обыкновенно у душевнобольных и бесноватых, - и вот что он сказал мне: «Слушай внимательно всем разумом своим. Чтобы любить меня совершенно, необходимы три вещи. Во-первых, необходимо очистить и исправить волю в ее временных порывах любви и телесных привязанностях, чтобы не любить ничего преходящего и исчезающего, а только меня и меня ради. Важно не любить меня ради себя, полюбить меня ради меня и себя ради меня. Таковая любовь не может делиться местом с любой земной любовью».
Войдя в сарай, они закрыли дверь на засов, чтобы задержать преследователей, и поспешили спуститься в темноту и сырость подземного хода. Баффельт все бормотал, но никто, кроме Бофранка, не слушал его.
– …И еще он сказал: «Во-вторых, когда достигнешь первой ступени, ты сможешь перейти ко второй, требующей большего совершенства. Возьми честь мою и славу мою как единственную цель своих мыслей, своих поступков и всего того, что ты делаешь.
В-третьих, если сделаешь ты все то, что я скажу тебе, без испуга и трепета - а хотя бы и с ними, но все одно сделаешь, - то достигнешь высшего совершенства и не будет в тебе ничего недостающего. Это достижение горячо желаемой близости душевной, в которой ты настолько тесно соединен со мной и воля твоя настолько подчинена моей совершенной воле, что ты не только не пожелаешь никакого зла, но даже не пожелаешь и никакого блага, которого не пожелаю я» - вот что сказал он. Вам ли, хире Бофранк, не знать подлинной силы его? Вам ли не знать веры в него?
