Юрий Бурносов - Числа и знаки. Трилогия
– Да, это я.
– Печальный у вас вид, ничего не скажешь, удачно описал мне вас грейсфрате. Можете звать меня Франци, - представился музыкант, поднимаясь и убирая лютню в специальный чехол из мешковины, носимый за спиною. - Я лютнист и сочинитель, акробат и жонглер, лицедей и еретик, коли вам угодно. И ежели вы хотите спросить, укажу ли я вам подземный ход, ведущий в монастырь фелицианок, то я отвечу утвердительно.
– Но откуда тебе ведом сей скрытый путь, лютнист? Ты не монах и не священник, насколько я могу судить.
– Люди моего состояния знают много тайн, потому что привыкли вертеть головою, изыскивая, где бы подзаработать или просто неприметно подхватить кусочек или монетку на пропитание, - весело сказал Франци. - В отличие от горожан богатых и степенных, мы посещаем разные места, где говорят об интересном и невиданном, а чего не услышим, то сами примечаем. Отчего бы, скажите, было мне не приметить вход в столь приятное место, как монастырь Святой Фелиции? Правда, я не был уверен, что ход не осыпался и до сей поры проходим, но не так уж давно - а правильнее сказать, месяца три тому - я встретил беглую монахиню, которая выбралась из монастыря как раз из-под…
– Монахиню?! - удивился Бофранк. - Что понудило ее оставить монастырь? Наверное, жестокие порядки и истязания, о которых столько говорят?
– Ладно бы истязания - к ним как раз готовились многие послушницы, но творилось там иное. Девушку эту звали Саския, и происходила она из весьма почтенной семьи с запада. Она поведала, что монастырь частенько навещал грейсфрате Баффельт, отчего там воцарились ужасающе развратные нравы. Малочисленная свита Баффельта не принимала в этом участия, но сам грейсфрате преуспевал за десятерых - вот, кстати, опровержение слов о том, что тучные люди хотя и похотливы, но несостоятельны по мужской части. Так вот, по словам Саскии, монахини, доселе почитавшиеся наиболее святыми, добродетельными и преданными вере, повадились, полностью обнажившись, танцевать перед ним и прохаживаться в нагом виде по саду, называемому Садом Костей, ибо там захоронены умершие монахини. Баффельт принуждал послушниц ласкать друг друга на его глазах и в его присутствии предаваться наиболее греховным гнусностям… Юная Саския была свидетельницей шуточного обряда обрезания, осуществленного над искусственным членом, который был сделан из теста и за каковой затем бились распутные монахини, дабы удовлетворить свои непристойные желания…
Нет ничего удивительного, что воспитанная в строгости девушка противилась разврату, тем более что недостойный Баффельт при каждом удобном случае трогал руками интимные части ее тела, хотя она всегда была одета подобающим монахине образом.
– И все это она рассказала тебе? - недоверчиво спросил Бофранк.
– Кроткая швессе Саския, может статься, и не рассказала бы; а вот актерка из бродячего театра Саския поведала - за стаканом вина, когда сидели мы в «Воротнике судьи».
– Имей мы свидетельства еще нескольких монахинь, Баффельту не поздоровилось бы.
– Может, и так; однако ж кажется мне, что этот жирный пузырь не то околдовал бедных женщин, не то они там все посходили с ума, - заключил музыкант. - Я помогу вам, но смотрите же, чтобы не случилось, как в известной песенке:
У нас самих кружится голова:
Их обманув, себя надеждой тешим,
Свои ошибки повторяем те же.
– Что проку мне в твоих поучениях, лютнист? Как бы ни случилось, твоя роль проста - веди нас туда, где начинается потайной ход, а там уж посмотрим.
– Уверяю вас, что с кинжалом и удавкою я обращаюсь столь же умело, как с лютней, - заметил Франци.
– Тогда веди нас, лютнист. Где и когда мы должны ожидать тебя?
– А сколько вас? - поинтересовался Франци, ковыряя ногтем в изрядно прореженных зубах.
– Четверо или шестеро.
– Что ж, не столь и много. Будет ли драка?
– Если без нее нельзя будет обойтись.
– О, уверяю вас, хире, никогда нельзя обойтись без драки, ежели существует хотя бы наималейшая возможность для нее. Но полноте, я буду ждать вас близ монастыря, в рощице на бугорке - там и обретается начало подземного хода, однако без меня вам его отродясь не сыскать.
Возвращаясь в гостиницу, субкомиссар в раздумьях шагал по самой середине улицы без боязни быть затоптанным, ибо в эти дни мало кто ездил по городу. В одном месте за Бофранком увязались было несколько подозрительных оборванцев, сущих негодяев с виду, но он откинул плащ так, чтобы виден был пистолет, и оборванцы отстали.
Верно ли поступал Бофранк? Все большее и большее количество людей ввязывалось в историю, имевшую столь обыденное начало в далеком поселке, но в том, стало быть, имелся резон… К примеру, лютнист Франци, наверное, знать не знал, зачем указывает подземный ход. Хотя ему-то и не следует ничего объяснять, ибо, как написано мудрецом: «С простонародьем говорите лишь о простых вещах; все до единой тайны высшего порядка сохраняйте для своих друзей; волов кормите сеном, а попугая - сахаром… иначе волы растопчут вас, как это часто случается».
Да и сомнениями своими субкомиссар с некоторых пор не особенно терзался, памятуя, как ангел, что привиделся ему, рек: «… Куда хуже было бы, знай ты твердо, что душа твоя во тьме, а сердце - во злобе. Тернист и скользок путь твой, и нет тебе ни фонаря, ни посоха… Иного пути у тебя уже нет, и что ни сделаешь ты, все будет к добру иль худу, и ничего уж потом не поправишь».
Что ни сделаешь - будет к добру иль к худу. Вот и пойми! В сердцах Бофранк пнул валявшуюся на дороге лошадиную подкову и пребольно ушиб ногу. Самым недостойным образом запрыгал он на одной ноге и оттого не мог заметить, как выбежал из подворотни человек и приблизился к нему.
Это был не кто иной, как Тристан Бофранк, его брат.
– О Хаиме, брат мой! - возопил он, а вернее сказать, восхрипел, ибо голос его утратил прежнюю мелодичность, а лик был грязен и воспален.
– Тристан?! Ты ли?!
– Я, я, о брат мой, я, негодный злодей, впавший в ересь, желавший больше, нежели могу принять!
– Что говоришь ты?
– Я… я предал тебя, о Хаиме! Видишь ли, как я каюсь?!
– Идем со мною, Тристан, - сказал субкомиссар, поддерживая брата под локоть. - Тебе надобно умыться и переменить платье; возможно, мы найдем что-то твоего размера.
– Нет, Хаиме, нет! Я не могу идти с тобой. Я не знаю, куда устремить стопы свои, но я не могу смотреть на тебя, ибо разум мой помрачается и я не ведаю, что сотворю в следующий миг. Прощай же, милый брат! Прощай!
С этими словами аббат ударил Бофранка ногою, ловко вывернулся и с необычайной прытью кинулся прочь. Субкомиссар остался стоять, аки соляной столп, так был он поражен этой встречей.
Он не стал ничего рассказывать своим соратникам, да и не до того было: юный Фолькон и старичок Кнерц снаряжены были к оружейнику, дабы оснастить отряд всем необходимым для проникновения в монастырь, нюклиет с Гаусбертой вели некую скрытную беседу, шепчась и выводя пальцами в воздухе странные знаки и символы, а Рос Патс занимался обедом, ибо гостиничные повар и кухарка намедни умерли, а хозяин готовить не умел. Оггле Свонк, в свою очередь, был направлен к дому Жеаля, чтобы со свойственной ему наглостью и нахрапистостью вызнать, не объявлялся ли там означенный Жеаль и нет ли от него каких известий.
Из оружия решено было взять пистолеты - не такие, как у Бофранка, но вполне удачные двухзарядные, ибо заговорщики не ждали со стороны монахинь и свиты грейсфрате разумных оборонительных действий, а смятенную толпу, как известно, ничто так не образумит, как пистолетный выстрел. Недостающих лошадей взялся продать им хозяин гостиницы - как полагал Бофранк, лошади эти принадлежали умершим постояльцам, но выбирать было не из чего, да и цена была весьма разумной.
Дождавшись возвращения Фолькона и Кнерца, отобедали (стряпня Патса оказалась не дурна на вкус) и принялись собираться в дорогу.
Мощеный тракт, подле которого располагался монастырь фелицианок, за небрежением и дождями стал малопроходимым, так что лошади то и дело оскальзывались, но здесь зато не имелось ни единой заставы. Сам монастырь, стоявший на холме, был виден издалека и пугал своими мрачными черными стенами; отстроен он был в давние времена как крепость одного из местных дворян, чрезмерно враждовавшего с соседями, а после, когда дворянина не то сожгли, не то обезглавили, не то выпотрошили живьем, имущество его отошло к церкви.
С тех пор монастырь не раз перестраивали, но это коснулось лишь внутренней его части; неприступные же стены стояли, как сотни лет назад.
– Привяжем лошадей в кустах, - сказал Бофранк, когда они поворотили с тракта к указанному лютнистом Франци месту.
Сам Франци столь удачно прятался среди стволов, что его никак не могли обнаружить, покуда он не выступил из-за дерева со словами:
