Павел Горьковский - Германская готика
Шеф умело провел рукой по виску Зиги и, оттянув веко, заглянул в глаз.
— Он жив, но боюсь, ему потребуется доктор…
— Доктор — наверху… Я там видел доктора Шталь, — с надеждой сообщил Пауль.
Вместе с Шефом он втащили травмированного Зиги наверх и уложили на кожаный диван, напрочь игнорируя бурные протесты Библиотекаря.
— А где же фройлян Доктор? — Пауль недоуменно обвел взглядом совершенно пустую комнату, остановившись на слишком неуместной в классическом интерьере горке дамской одежды, увенчанной кружевным бельем.
— Милое дитя, — снисходительно-презрительным тоном обратился к Паулю герр фон Штерн, и принялся разглядывать его, вооружившись золотым пенсне на черном шнурке. Серые острые глаза впились в Пауля как глаза коллекционера в редкую марку или засушенную бабочку. Герр Библиотекарь смотрел сверху вниз — высокий и сухопарый, с прямым, украшенным благородной горбинкой носом, седыми, но все еще густыми волосами и профессорской бородкой клинышком, отчасти скрывающей глубокие морщины. Несмотря на все свое показное величие, библиотекарь все же был человеком очень и очень преклонного возраста, и в силу этого имел полное моральное право использовать обращение «дитя» по отношению к гауптштурмфюреру СС…
— Бедное дитя, — повторил Библиотекарь, — Кто внушил вам странную мысль считать эту молодую даму доктором медицины?
— Действительно — уважаемый библиотекарь фон Штерн — куда вы спрятали от нас ЭТУ молодую даму? — сухо поинтересовался Кольбах, сохраняя незаинтересованное выражение лица, двумя пальцами высоко поднял лежавший на полу черный кружевной пояс от чулок, качнул на уровне пенсне библиотекаря и отшвырнул в горку прочей женской одежды.
— Спрятал? — Библиотекарь недоуменно оглянулся, видимо только сейчас обратил внимание на отсутствие фройлян в комнате, нетерпеливо заглянул за громоздкий шкаф, потом подошел к окну — убедился, что оно заперто, удивленно поднял брови и хотел что-то сказать — но не успел…
Зигфрид несколько раз конвульсивно вздрогнул на диване, открыл глаза, уперся стеклянным, потусторонним взглядом в потолок и заговорил:
— Я там и тогда — среди мрака и ужаса, грохота и хаоса… У моих ног лежит прах Рейха… Я вижу, как стынут трупы солдат Фюрера, заметенные снегом… Я слышу, как бомбы падают на Дрезден… — лицо Зиги было неподвижным и бесстрастным. Он почти не открывал рта, но его богато окрашенный оперный голос раздавался со всех сторон, окутывая комнату вязким коконом. С каждой фразой голос становился все громче и уверенней, а звуки внешнего мира стихали, уступая дорогу его мощи. Скованные ужасом от картин, что рисовал голос, замолкли птицы, не шуршала трава, испуганно стих ветер — у Пауля волосы встали дыбом, холодок побежал за ворот, парализуя сознание, а в кончики пальцев впилось множество ледяных игл, — Я слышу, как русские танки грохочут по нашим столетним мостовым… Я ощущаю, как арийская кровь струится по ступеням Рейхстага… Я вижу — над ним красное русское знамя… Я наблюдаю тот страшный суд… Я знаю, как каменная стена разрежет Германию надвое — на многие годы… Но когда она упадет — останется только прах… Прах тысячелетнего Рейха! — Зигфрид замолчал, несколько раз моргнул, его взгляд стал чуть-чуть более осмысленным. Он усталым шепотом добавил, — Я не хочу видеть этого снова — я не хочу дожить до этого кошмара… Я хочу умереть прямо сейчас… Здесь, в родовом Замке… — и в подтверждение серьезности своего намерения снова закрыл глаза. Если хоть треть из видений штурмбанфюрера когда-нибудь осуществится, Пауль тоже предпочел бы улечься рядом — пусть даже просто на пол — и умереть прямо сейчас!
Бедный Рейхсфюрер — если ему довелось быть очевидцем подобной удручающей сцены хотя бы раз! Бедный шеф Кольбах, на чьи мужественные плечи пала ответственность за жизнь ясновидящего любимца Рейхсфюрера!
— Карл!!! Почему вы бездействуете, — завопил теперь уже герр Библиотекарь, невесть как узнавший имя Шефа, — Вы же видите — девка удрала! Вместе с халатом! Нужно что-то предпринять! СРОЧНО!!!!
На самом деле Шеф вовсе не бездействовал — штандартенфюрер Кольбах не из тех людей, которых можно пронять истерикой! Он стащил перчатку, смочил руки водой из графина и буднично побрызгал Зиги — так хозяйки брызгают на выстиранное белье, прежде чем погладить утюгом. Потом тыльной стороной кисти похлопал родовитого медиума по щеке, и, вытянув над его лицом ладонь с темя выброшенными пальцами, спросил:
— Сколько пальцев — штурмбанфюрер?
Зигфрид неохотно открыл глаза — уже совершенно обыкновенные, тоскливо — голубые и переполненные слезами:
— Вальтер меня ненавидит — строит мне козни… Генрих меня ненавидит — отправил в эту дыру… Якоб меня ненавидит из-за оперы… Все меня ненавидят! Даже проклятый Замок! Каждый камень здесь меня ненавидит! Замок меня убьет… Убьет, как убил маму… Мою бедную маму… Лучше я умру сразу! Прямо сейчас! — глаза снова закрылись.
— Мать этого неуравновешенного юноши убил вовсе не Замок, а кокаин и морфий, — раздраженно вставил герр Библиотекарь, и добавил приказным тоном, — Карл — немедленно! Слышите — немедленно! Бросьте этого потомственного юродивого и догоните чертову суку!
Никто не может приказывать Шефу. Конечно — никто из гражданских лиц! Именно поэтому герр Кольбах преспокойно, не спрашивая позволения, взял из пачки на столе сигарету, прикурил и удобно расположился на стуле, закинув ногу за ногу так, что колено верхней ноги сложилось строго под углом в сорок пять градусов, и ее щиколотка оказалась четко на колене другой ноги. Выглядит очень эффектно — правда, когда сам Пауль попытался так сесть, то с непривычки чуть — чуть не грохнулся со стула.
Шеф отрешенно любовался колечками сигаретного дыма:
— Герр фон Штерн, вы продолжаете утверждать, что в помещении находилась дама? Будете настаивать — даже для протокола?
Невозмутимость Шефа окончательно вывела почтенного Библиотекаря из состояния внутреннего равновесия, и он разразился грязной русской бранью:
— Svoloch, prekraschay balagan! Zabil kto sdelal iz tebya idealnogo nemtza? Tak ya tebe napomnu! Nemedlenno verni etu blad' I moi veshi!
Конечно — Пауль не понял ни единого слова, а вывод о том, что Библиотекарь ругается именно по-русски, сделал исходя из эмоциональной окрашенности воплей на чужом наречии, мало подобающих сединам почтенного старца, и следующего логического построения. Этнический немец, библиотекарь профессор Александр фон Штерн, был «фольксдойч» — репатриант из России, и вполне естественно, что он предпочитает бранится по-русски, избегая осквернять совершенную гармонию немецкого языка. Жалкое зрелище!
Шеф загасил сигарету, и рассмеялся…
Пауль понял, как должен смеяться офицер СС. Так и никак иначе.
Сухо и холодно — как строчит пулемет. На одной ноте, с равными паузами, не меняя ни позы, ни выражения лица. Так, что каждый звук проникал в район печени слушателя и оставался там как маленький кусочек свинца.
Он смеялся долго. Жутко, нескончаемо долго…
Под воздействием этого циничного смеха герр Библиотекарь перестал ругаться, упал в свободное кресло, снял пенсне, положил руки на колени и зло сказал уже на вполне академическом немецком:
— Молодая дама назвалась Катя Гинзбург, она известная русская пианистка… Пассия господина Деканозов. Вам это о чем-то говорит — штандартенфюрер Кольбах?
— Только о том, что у товарища Деканозова по-прежнему дурной вкус! Его так и тянет к пошлости, — Кольбах перестал смеяться, но сохранил на губах саркастично — снисходительную гримасу, отдаленно похожую на улыбку, и прикурил новую сигарету.
Смех Шефа обладал поистине магическими свойствами — он даже привел в чувства барона фон Клейста. Пока Кольбах смеялся, Зиги, тихонько подвывая, сел на кушетке, притянул к себе графин и стал пить большими глотками прямо оттуда. Потом вылил остатки воды на руки и принялся тереть сперва виски, затем щеки, постепенно возвращая мертвенно бледному лицу полноценный цвет.
— Мне жаль, герр Кольбах, если это ваш единственный вывод, — библиотекарь решительно поднялся, — Я буду вынужден подать на вас жалобу вышестоящему лицу!
— Пожалуетесь Рейхсфюреру, что молоденькая фройлян сбежала от вас нагишом? — продолжал иронизировать герр Кольбах. Он подобрал на полу женскую лайковую туфлю с высоким каблуком, и демонстративно притушил окурок о подошву, — Нет?
Фон Штерн проигнорировал оскорбительный тон Шефа, еще раз разочарованно оглядел комнату, безуспешно попытался открыть окно и досадливо поморщился:
— Карл — достаточно! Давайте выясним что произошло. Она не могла проскользнуть в двери — вы бы ее заметили! Другого выхода здесь нет. Окно завинчено, полагаю еще со времен Габсбургской династии… Так куда девчонка могла деться?
