Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 1
Он молчал.
— А потом тебя начали спрашивать. Задавать вопросы. А ты отвечал. Про мое вольнодумство и наивность, доверчивость и расхлябанность. Про мои любимые книги и духи… Они спрашивали тебя, что я думаю о советской власти, каков мой профессиональный уровень, часто ли прибираю в квартире, в какой позе предпочитаю трахаться, на что трачу деньги, как отношусь к своей маме-еврейке и к выезду на постоянное жительство в Государство Израиль…
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами и даже не пытался возражать. Я подумала, что когда-то он, наверно, был нормальным хорошим парнем, которому казалось, что эрудиция, открытая улыбка и приятная внешность — вполне достаточный для мужчины набор качеств, обеспечивающий продвижение вверх и безбедную жизнь в окружении высших чинов самого демократического общества в мире. А потом его начали просвещать, учить, наставлять, ненавязчиво втолковывать, что проблема нравственного выбора — выдумка буржуазных экзистенциалистов, что допуск наверх — это прежде всего награда за лояльность, а отнюдь не следствие деловых и профессиональных достоинств. Он оказался способным учеником и быстро понял, чего от него хотят…
— Так чего ты от меня хочешь?
— Помоги мне! Во имя всего, что было между нами, — помоги!
— Чего ты так испугался, дурачок? Ну, потратишь не песо, а гульдены. Какая разница?
— Со мной разговаривали…
— А-а… — я поймала себя на том, что смотрю на него как бы свысока: сочинение на тему «Со мной разговаривали…» я уже писала и даже успела схлопотать пару троек, а он — еще нет. — Это уже серьезнее. Кто же, милый, с тобой говорил?
— Я не могу сказать.
— И что тебе говорили, тоже сказать не можешь?
— Мне сказали, что в Амстердам я полечу вместе с тобой.
— Как мило! — я даже в ладоши захлопала, хотя моя зеленая тоска снова подступила к горлу. — А что ты имеешь против? Я всегда мечтала попасть с тобой за границу. Вместе — в Амстердам… Слушай, может, ты им и об этой мечте рассказал и они решили поощрить тебя за победы на идеологическом фронте?
— Зачем?
— Что зачем?
— Зачем ты туда летишь?
— А тебе не объяснили?
— Он сказал, что дальнейшие указания я получу на месте, в Амстердаме…
— Слушай, а какое у тебя звание?
— Что?.. — он оторвался от своих раздумий и вскинул голову.
— Ты у них лейтенант или капитан?
— Не пори чушь!
— Тогда по какому праву он дает тебе указания?
— А тебе?
— Я сделала глупость.
— А я сделал ее еще раньше…
20
Барселона. Отель «Глориа»
29 декабря 1977 года
Я лежала на монашеской кровати, закинув руки за голову, и занималась тем, что грубо нарушала данное себе слово, — думала о Юджине.
Я не знаю, кто именно создал человека. Все называют его Творцом, но это слишком абстрактно. А я бы очень хотела увидеть Его в реальной жизни и посмотреть Ему в лицо. Ибо всегда подозревала, что в великий момент создания человека, когда Он занимался конструированием мозга, Его кто-то или что-то отвлекло. И Он что-то перепутал. Или недоделал. Или перестарался. Как бы там ни было, а с мозгами у человечества постоянно возникают серьезные проблемы. Непоследовательность наших поступков, их алогичность и непредсказуемость, — все оттуда, от этой ошибки. Ну скажите, почему, выпроводив за дверь своего вконец обезумевшего от страха редактора и завалившись на кровать, я, вместо того чтобы еще раз просчитать ситуацию, стала думать о Юджине? Хотела отвлечься от тяжелых мыслей? Тревожилась за него? Просто соскучилась?..
Потом уже я поняла, что именно сидело в моем перегревшемся от нагрузок подсознании. Я еще в самолете никак не могла отделаться от ощущения, что вся эта история с Ван Гогом, таинственным изменением маршрута, странная встреча с бывшим возлюбленным и особенно таинственность и телеграфная манера поведения Матвея Тополева, который за бугром стал еще гаже, чем дома, — все это каким-то непостижимым образом связано с Юджином. Я чувствовала это на уровне обычной бабской интуиции — только чувствовала, а выразить и объяснить себе не могла. Мне хотелось одновременно жить, сдохнуть, увидеть маму и прикоснуться к лицу Юджина.
…Тополев позвонил часов в десять вечера, когда я уже начала надеяться, что он повесился.
— Валентина Васильевна? — его голос звучал абсолютно пусто, без оттенков.
— Так точно!
— Через пять минут внизу, у входа в отель.
— С вещами? — поинтересовалась я.
Он вздохнул и повесил трубку.
Его белый «вольво» стоял с работающим мотором прямо у дверей отеля. За те часы, что мы не виделись, Тополев опять преобразился, сменив столь несвойственную ему личину ушлого репортера на солидный облик деятеля международной общественной организации, находящегося с официальным визитом в дружественной стране. На нем была пасторская черная шляпа, изящное черное пальто, из-под которого выглядывал консервативный шарф белого шелка. Интересно, где они доставали все эти умопомрачительные шмотки? Неужели в КГБ была специальная костюмерная, как на «Мосфильме»? Мне просто не хотелось верить, что весь этот шпионский вензебур — от хипповых джинсов с дырами на коленях до опереточных смокингов с лампасами и атласными лацканами — контора Великого Пожирателя Фруктов приобретала на деньги тех, кто их, то есть фрукты, выращивал.
Я села в машину и с интересом оглядела Тополева. Обе его руки, лежавшие на руле, были затянуты в лайковые перчатки, а белое невыразительное лицо свидетельствовало о полнейшей отчужденности. Ни дать ни взять — Ф. Д. Рузвельт на Ялтинской конференции.
— Вы что, женились, пока я в отеле вещи раскладывала? — спросила я вместо приветствия.
— Ваше чувство юмора, если вы считаете его оружием, — Тополев нажал педаль газа и плавно тронул машину с места, — необходимо периодически чистить и смазывать…
— Мы едем в ресторан? — поинтересовалась я тоном светской шлюхи.
— У вас что-то с ориентацией, Валентина Васильевна, — выцедил Тополев. — В данный момент с вами работает КГБ, а не ЦРУ.
— А что, КГБ уже не водит своих агентов по ресторанам? Режим экономии? Стране необходимо срочно закупить зерно в Канаде? Коко Шанель поднял цены на смокинги?..
— Я устал от вашей болтовни, Мальцева.
— Виновата, ваше высокоблагородие! — гаркнула я с такой силой, что Тополев поморщился. — Херню спорола-с!..
В интеллигентной беседе время пробежало быстро. Я даже удивилась, когда Тополев перегнулся через меня, открыл дверцу и предложил выйти вон.
Оказавшись на тротуаре, я огляделась. Улица как улица. Газовые фонари, роняющие зыбкий, желтоватый свет, два ряда невысоких двухэтажных домов по обе стороны. Черепичные крыши. Патио. Тарелочные антенны. Заросли кустарника вместо ограды. На добротно сделанной калитке, у которой Тополев запарковал свой «вольво», была прибита медная табличка с надписью «D-г Hesus Xavier de la Uriga».
— Неужели чтобы упрятать меня в психушку, надо было лететь в Барселону? — почему-то шепотом поинтересовалась я. — В Москве все койко-места уже заняты?
— Это место напомнило вам институт Сербского? — спросил Тополев, уверенно открывая калитку и пропуская меня вперед.
— Ну, если Хесус Ксавьер де ла Урига действительно доктор и мы идем в гости именно к нему, значит, он, учитывая наши индивидуальности, должен быть либо психиатром, либо гинекологом.
— Успокойтесь, услугами этого доктора пользуюсь только я.
— Значит, гинеколог.
— Почему? — Тополев вдруг остановился. — Ну почему именно гинеколог?
— Потому что вместо головы у вас, Тополев, как раз то самое место, которое женщины показывают исключительно медикам этого профиля…
Матвей тяжело засопел и позвонил в резную дверь с узким, похожим на бойницу, стеклянным окошечком.
Открыл нам явно не хозяин. В его лице не было буквально ничего от потомка древнего кастильского рода де ла Урига (если таковой вообще существовал в природе), а как раз наоборот, — моему вниманию предстали строгие, затянутые на все портупейные ремни, черты скуластого, чисто выбритого лица с копилочными прорезями бесцветных глаз. Любой русский человек (даже с примесью еврейских кровей) мог бы по этому лицу, как хиромант по ладони, воссоздать каждый из трехсот лет татаро-монгольского ига.
Не произнеся ни слова, потомок Батыя помог мне освободиться от пальто, аккуратно повесил его на отшлифованный рог, принадлежащий то ли альпийскому туру, то ли самому Хесусу Ксавьеру де ла Уриге, и, как дозорный, рыскнул вперед, в сторону холла.
Попав под яркий сноп желтовато-малинового света, излучаемого огромной бронзовой люстрой, я увидела картину, достойную кисти Сальвадора Дали: за блестящим, как солдатские сапоги, круглым столом, окруженным раннеренессансной мебелью мраморного цвета с раскиданными там и сям голубыми ангелочками, сидели четверо мужчин в смокингах и под уютное потрескивание дров в гигантском камине, выложенном нежно-голубыми изразцами, дружно дымили папиросами «Беломор», довершая сюрреалистический зрительный ряд благоуханием замызганной рюмочной у метро «Профсоюзная». Потомок Батыя уже успел присоединиться к ним и смотрел на меня таким холодным и оценивающим взглядом, словно это не он секунду назад по-лакейски вешал мое пальто.
