Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 1
Я знала, когда именно наступил мой предел, и не обольщалась относительно стойкости своего характера: если б не Юджин — единственная светлая полоска в беспросветной тьме событий, — я бы, скорее всего, давно уже сдалась или свихнулась. Потому что не может нормальный человек делать то, что мне предписывали, верить в то, что мне навязывали, выполнять то, что мне приказывали, называя при этом циничную ложь выполнением гражданского долга, сочинение грязных доносов — служением Родине, убийство ни в чем не повинных людей — противостоянием двух социально-политических систем.
Я по-прежнему брела в потемках, мною опять манипулировали, опять замешивали в какие-то пакости, использовали в неведомых целях, наводили, как баллистическую ракету, на вражеский объект… Чем ожесточеннее и отчаянней я трепыхалась, влипая в паутину Великого Пожирателя Фруктов, тем меньше у меня оставалось шансов вырваться из нее живой. Меня приговорили к смерти изначально, и никому даже в голову не пришла естественная и простая мысль: почему, собственно, предварительно извалявшись в грязи, должна умереть красивая, неглупая, образованная женщина с так и не сбывшимися надеждами на счастливую жизнь, доброго и умного мужа, нормальных детей? Никому — даже этому обаятельному слабаку, предавшему меня с той же легкостью, с какой он сейчас вновь возник у меня на пути.
Я смотрела на него и с тоской думала, что еще каких-то полтора месяца назад этот человек вызывал во мне любовь, нежность, даже какую-то материнскую привязанность. А сейчас я видела его насквозь, и увиденное высвечивалось последними штрихами этой сюрреалистической картины: конечно, он ничего не знал. И прежде всего — что теперь будут жертвовать не только мной, но и им. Им, болваном и дешевкой, возомнившим, что там, в Царстве Очищенных Фруктов, его драгоценная личность котируется выше моей или любой другой, им, ополоумевшим от соцблаг и снобизма до слепой веры в то, что в их словаре вообще существует понятие «личность».
«Эх ты, кирпич в стене развитого социализма, — думала я беззлобно. — Дурашка, вызванный в международный отдел ЦК ВЛКСМ и прыгающий от радости в предвкушении очередного заграничного балдежа за счет оболваненных масс, с упоением гнущих горб на стройках пятилетки. Тебе, дурья башка, уже отвели специальную роль в спектакле Театра на Лубянке (директор и художественный руководитель — Андропов Ю. В., главный режиссер постановки — Тополев М. И.) под названием „Насильственное возвращение блудного сына Витяни Мишина на Родину“. Ты не знал, что встретишь меня в самолете, стало быть, ты вообще ничего не знал, несостоявшийся супруг мой. Тебя используют втемную, а отсюда следует, что сейчас, вполне возможно, в твой кабинет уже входит другой редактор, который подыскивает себе в качестве служебной подруги другую доверчивую дуру. И кто ты такой, что ты сделал для меня хорошего, чтобы я помогла тебе сейчас?..»
— О чем ты думаешь? — его голос звучал неуверенно. Так обычно говорят, когда сказать нечего, но и молчать неловко. Особенно если молчание превращается в пытку неизвестностью.
— Так… — желание общаться исчезло окончательно.
— И все же?
— Мне жаль нас обоих, дорогой, — сказала я очень тихо, потому что в горле вдруг запершило, а к ресницам невольно подступили слезы. — Но тебя мне жаль больше…
18
Барселона. Международный аэропорт
29 декабря 1977 года
Под молчаливым конвоем Тополева я прошла через телескопический трап в здание аэровокзала и была поражена, не увидев сквозь изумительно чистые стеклянные стены привычного снега: светило яркое, совсем не декабрьское солнце, на привокзальной площади пестрели всеми цветами радуги навесы магазинов, лотки с цветами и автомобили. Ничего вокруг не говорило, что через два дня — новый, 1978 год…
Когда мы миновали таможенный контроль и очутились в гигантском зале, Матвей уверенно, словно бывал здесь не раз, потащил меня в какой-то лифт. Мы поднялись на несколько этажей, попали в длинный коридор, пересели в другой лифт, спустились и оказались на улице, примыкавшей к главной площади. На небольшой, видимо, служебной стоянке Матвей открыл незапертую дверь белого «вольво», швырнул наши чемоданы назад, кивнул мне на сиденье рядом с водительским и включил мотор.
Через минуту мы уже мчались по широкой, обсаженной эвкалиптами и пальмами автостраде. По обе стороны шоссе открывалась Испания во всем своем южном великолепии — белые виллы, украшенные средневековыми колоннами, шпили католических соборов, современные высотные здания из стекла и стали…
Меня так и подмывало кое о чем порасспросить Матвея. В частности о моем бывшем редакторе и его таинственном появлении в «боинге». Но Матвей напустил на себя крайне озабоченное выражение, а охоты вступать с ним в очередную перебранку после изнурительного полета у меня не было.
Так мы и ехали в полном молчании, пока не притормозили возле небольшого, уютного на вид ресторана, по фасаду которого была выведена неоновая надпись «Toledo».
— Войдете внутрь, — не поворачиваясь ко мне, тихо приказал Матвей. — У входа, справа — женский туалет. Зайдете туда, смоете грим, приведете себя в порядок, переоденетесь, эту одежду и сумку сунете в бак для мусора. Он там один, не спутаете. Потом выйдете из туалета и, не оглядываясь, возьмете курс на другой конец зала. Слева — дверь в подсобку, а оттуда — выход на улицу. Я буду ждать вас через десять минут, так что не копайтесь…
— А?..
— Я сказал, не копайтесь! — Тополев подал мне объемистую коричневую сумку из натуральной кожи с длинным ремнем. — В сумке сверху — жидкость для смывания грима. Протрете несколько раз лицо тампоном — и все дела. Вперед!
…Туалет блистал идеальной чистотой розовых, словно вылизанных, кафельных плиток и хромированных кранов, выставивших загнутые клювы над фаянсовыми раковинами. Я прошла в одну из кабинок, открыла сумку, где с изумлением и радостью обнаружила свои вещи. Быстро переодевшись, я осторожно выглянула наружу. Пусто. Схватив флакон, я запихала старую сумку вместе с номенклатурными пиджаком и юбкой в мусорный бак, после чего подошла к зеркалу, уставилась на свое отражение и во второй раз ужаснулась: только садист мог придумать и исполнить эту мерзкую физиономию. Обильно смочив жидкостью из бутылки бумажный тампон, я быстро провела им по щеке. Тампон мгновенно отяжелел, пропитавшись чем-то черным. Жидкость действовала безотказно, это я видела в зеркале. Возвращение привычной наружности меня несколько успокоило. Глупо, конечно, но в тот момент мне даже показалось, что все не так уж страшно…
В точности следуя инструкциям Тополева, я уже через несколько минут оказалась на другой стороне улицы. Когда я села рядом с Матвеем, он завел машину, скосил глаз на мое преобразившееся лицо, издал какой-то нечленораздельный звук и дал газ.
Я не без удовольствия смотрела на себя в боковое зеркальце, еще не веря до конца, что освободилась от ущербной маски спившейся проститутки, сосланной за аморальное поведение на подземные работы в «Мосметрострой».
— Чему улыбаемся, Валентина Васильевна? — не отрывая глаз от дороги, поинтересовался Тополев.
— Не Валентина Васильевна, насколько я помню, а Ирина Михайловна.
— Ириной Михайловной вы были до Барселоны. Сейчас можете привыкать к прежнему имени. Кстати, вот ваш паспорт, — Тополев протянул мне темно-вишневую книжицу.
— Матвей Ильич, куда мы едем? — я постаралась придать своему голосу максимальное дружелюбие, хотя и чувствовала, что у меня это выходит неважно.
— В отель, — коротко ответил он.
— Может, заодно сообщите, кто я сейчас? Председатель колхоза? Директор коневодческой фермы? Секретарь комитета брошенных женщин?.. А то я поспала немного в самолете — может, произошло что-то за это время?..
— Вы — это вы, Валентина Мальцева, сотрудница молодежной газеты.
— Но меня же вроде в Амстердам отправляли, к Ван Гогу. А тут — сплошной Веласкес. Непорядок, Матвей Ильич! Юрий Владимирович будет оч-чень недоволен.
— Мальцева, не действуйте мне на нервы!
— Тогда ответьте, почему мы здесь!
— Я вам уже все рассказал в Москве.
— А редактор мой что в самолете делал?
— А вы сами не поняли?
— А что я должна была понять?
— Вы же не верите в случайности.
— Я и не говорю, что это случайность. Я спрашиваю, с какой целью вы устроили нам рандеву в самолете?
— Просто так. Он вам мешал?
— А вы что, решили использовать и его тоже?
— Думаете, он для этого не годится?
— Для чего?
— Для использования! — в голосе Матвея отчетливо проступили презрительные интонации. Таким тоном руководители предприятий говорят об окончательно спившихся людях. — Это же ваша терминология, Валентина Васильевна.
