Сердце знает - Игл Кэтлин

— По крайней мере, расширить двери…

— Я должен познакомиться с этим парнем. Пошли, получим автограф. — Эти слова заставили Хелен нахмуриться. — Шучу, — бросил Картер, — обойдемся рукопожатием.

— Но ты только что сказал, что он наглый и напористый.

— Я сам такой. Черт, а ведь мы здесь были первыми. Стали на ноги, за нами «Тэн Старз», а у них — денег куры не клюют, — улыбнулся Картер, по-прежнему наблюдая за двумя, когда-то знаменитыми соперниками, которые сейчас просто о чем-то дружески беседовали. — Пусть засвидетельствует нам свое почтение, и моему отцу, конечно, — он похлопал ее по руке. — Не робей, Хелен.

— А я и не робею. Я должна быть на работе в… — она взглянула на часы, хотя они оба знали, что у нее еще много времени. Это была прекрасная возможность удалиться.

— Подумав, я не считаю нужным представлять своего лучшего крупье возможному конкуренту. — Кивком головы шеф отпустил ее. — Спасибо, что пришла.

Она ушла, ничего не сказав ни Ризу, ни Джин. Она почувствовала, что смертельно хочет поговорить только с одним человеком, а он за 500 миль отсюда. Нашла таксофон. В лагере было время ужина. Самое лучшее время дозвониться до сына. Она старалась звонить не слишком часто, но совсем не звонить было нелегко. Впервые он был вдали от нее больше чем неделю. И неделя эта казалась вечностью. Однако он заказал эту поездку в летний лагерь, как подарок на День рождения. Для Хелен это поездка была дорогим удовольствием, но он был такой способный ребенок, а такие дети нуждаются в особых подарках, им необходим шанс. Хелен хотела компенсировать Сидни отсутствие отца, нередко его желания влетали ей в копеечку. Это было правильно, что она должна платить. Так поступают все современные родители, чувствующие вину перед детьми.

Когда сын подошел к телефону, Хелен старалась разговаривать с ним без лишних сантиментов. Он всегда был взрослый для мамочкиного сюсюканья, еще с тех пор, как пошел в детский садик.

— Все классно, мам. Завтра мы идем в поход в горы Сан-Хуан. Будем есть то, что найдем по дороге.

Напротив трое мальчишек, сидя на земле, играли в камушки. Не думала, что дети все еще играют в камушки. Она улыбнулась. — А что, если вы ничего из еды не найдете? Разве сейчас сезон?

— В лесу всегда есть еда, мам. Это проверка на выживание.

— Но у вас, на всякий случай, должны быть консервы.

— Ни в коем случае, мам, это было бы нечестно. Может у вожатых что-то и будет с собой, но я буду терпеть.

— Значит, я послала им мальчика, а назад получаю мужчину.

— Ты за это им платишь. Я вчера в баскетбол набрал 14 очков. У меня уже неплохо получается.

Она закрыла глаза и кивнула, представив его в длинных шортах, мокрые волосы прилипали к шее. Он носил длинные волосы, иногда заплетал их в косичку. Он так решил, когда подрался с одним мальчишкой в школе. Это был белый, как его мать, он сказал, что Сид — полукровка, и он заявил, что ему не нравится это слово, ему не нравится ничего полу. Ему просто не нравиться — полу. Поэтому, он хочет идти до конца, отбросить белую половину, которая ничего не значит, потому что индейская половина заметнее. Она тогда еще попросила его подумать, но он проигнорировал ее слова. Черт, ему уже почти двенадцать.

— Мне приятно это слышать. А как насчет того, чтобы писать?

— Я веду журнал. Это то, что входит в программу. Пытаюсь писать каждый день.

— Я имела в виду письмо.

— Боже, тут так много всего происходит, у меня нет времени ни на какие письма.

Господи, его голос меняется. Грубеет. Совсем, как у мужчины, как…

У меня нет времени ни на какие письма. — Те же слова говорил Риз.

— А чем ты, мам, занимаешься?

— Просто работаю в казино, милый.

— Не просто, ты ведь расследуешь, верно?

Она улыбнулась. — Тебя послушать так я — Бонд. Джеймс Бонд.

Сидни копировал голоса лучше, чем она. — Да, но к тому времени, как ты приедешь из лагеря, все закончится.

— Так ты разрешаешь мне остаться на обе смены?

— А ты этого хочешь?

Она услышала колебания в своем голосе. Ей хотелось приписать сомнения тому, что разлука с мамой будет слишком долгой. Самой долгой разлукой за его жизнь. А он ведь еще слишком мал, чтобы легко это перенести. Он еще мальчишка. Она уже, конечно, не Мамуля, но все еще Мама. И маме не хотелось, чтобы ее тревоги порождались чем-то еще, а не только одиночеством материнского сердца. Ее сын был так далеко. И сейчас она понимала, что ей понадобится больше времени, чем казалось, для выполнения этой работы. Мама не позволила бы рискованной работе Хелен затмить желание быть со своим ребенком. Но Хелен должна была закончить работу. Хелен должна зарабатывать.

— А знаешь, здесь действительно клево. Все в лагере — индейцы. Я не единственный, понимаешь? Есть ребята из Аляски и Флориды, из Монтаны и Нью-Йорка. Из самых разных мест, мам. Но все мы, по крайней мере частично, индейцы, и это классно.

Хорошо было то, что Хелен не надо было для поездки в лагерь, который частично финансировался из федерального бюджета, предоставлять доказательства принадлежности сына к какому-нибудь племени. Учителя Сидни порекомендовали его, и все, что ей оставалось сделать, это подписать свидетельство, что у мальчика, по крайней мере один предок — коренной американец. Она надеялась, что ничем не рискует, подписав этот документ и заполнив графу «название племени» словом «лакота». Это звучало неопределенно. Племен лакота было много.

Никаких документов, подтверждающих принадлежность Сидни к какому-либо племени, не было. В первый год этой двенадцатилетней истории бесконечной лжи она записала в его свидетельстве о рождении «отец — неизвестен». Подписывая заявление на летний лагерь, она, как никогда, была близка к тому, чтобы отказаться от обмана, сказать, что отец хорошо известен, открыть сыну правду.

Хорошо, что он поехал. Ему там очень нравится. Это слышалось в голосе.

— Ты можешь остаться, но должен писать, по крайней мере, одно письмо в неделю, договорились?

— На закрытие у нас будет большой праздник, вместе с родителями.

— Я приеду.

— Ты не поверишь, как много я должен тебе показать.

— Не могу дождаться.

Мальчики закончили игру в камешки, самый маленький требовал свой выигрыш.

Всегда что-то на кону, — говорил тогда Рой. — Даже малышня научилась биться об заклад: рискуют самым дорогим в надежде выиграть. Пока живешь, делаешь ставки. Всегда так.

— Я скучаю по тебе, понял?

— Понял, постараюсь изредка писать. Послушай, я должен идти. — Но он не вешал трубку. Она тоже надеялась, что он еще что-то скажет. — Я тоже скучаю по тебе, мама. Я люблю тебя.

На следующий день были похороны. Хелен стояла в толпе собравшихся. Потом выстояла очередь, чтобы выразить соболезнование членам семьи: двум сыновьям, внукам, дочери, которую видела впервые, но их осанка, черты лица, королевское достоинство несомненно были от Блу Ская. Когда опускали гроб, над присутствующими парил орел, он все описывал и описывал круги, когда в могилу бросали дары, величественный, на фоне ясного лазурного неба. Женщины громко плакали, мужчины били в барабаны, и те и другие щедро лили слезы. Хелен держалась в стороне, однако, она должна все запомнить для своего сына. Он должен был хоронить деда. По всем нравственным и божеским законам ему следовало присутствовать. Она понимала.

Она также понимала, слушая, как тяжелые комья глины со стуком падают в яму, что смерть Роя не случайна. Старик не побоялся забить тревогу, потребовал провести расследование, которое могло задеть кое-кого из тех, кто стоит сейчас вокруг могилы. Руководство казино, его сотрудников, чиновников из Совета племени, даже его собственного сына. Кто из них знает о расследовании? Старик тогда не стал обращаться к «Тэн Старз», а написал прямо в Бюро по делам индейцев. Вот почему Хелен оказалась здесь. Подозрения Роя, что компания обирает племя, не были тайной, но делился ли он с кем-нибудь, что пошел дальше в своих подозрениях, а не просто поднял шум на ровном месте. Кому по душе возмутитель спокойствия? Вот Рой уже и не сможет «заварить кашу».