Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 1
— Это все, что ты хотела спросить?
— Тебе запретили возвращаться в Москву?
— Да.
— Причины объяснили?
— Нет.
— Ты в бегах?
— В бегах бывают уголовники, — Витяня криво усмехнулся. — А в нашей конторе ложатся на грунт.
— Ты боишься, что в этой игре тобой пожертвуют, так?
— В общих чертах.
— А почему тогда тебя сразу не убрали?
— А у нас с этим делом не торопятся. Надо посмотреть, как будет разворачиваться ситуация. И потом — я ценный сотрудник, Мальцева. В своем роде уникум. Так что прежде чем мне скажут последнее «прости» и торжественно, с соблюдением военных почестей, отвезут на Ваганьково, они там должны убедиться, что я полностью отработал свой ресурс.
— Понятно… — я просто вынуждена была сделать передышку, чтобы сгруппировать мысли для дальнейшего разговора. И тут же Витяня вновь взял инициативу в свои руки:
— Ты рисковая баба, Валюха. И умная. Поэтому, кстати, я и был против твоего участия в игре с Телевано. Как чувствовал, что сам и останусь в минусе от этой авантюры… А теперь слушай внимательно. Вот мои часы, — Мишин согнул в локте руку таким образом, что циферблат его респектабельного «Лонжина» оказался на уровне моего носа. — После того как я скажу: «Время пошло», в твоем распоряжении будет ровно десять секунд. За это время ты должна ответить всего на один вопрос — работаешь ли ты на американцев? Да или нет? Если хочешь жить, ответь честно. Если солжешь — не взыщи. Ты поняла?
Силы и присутствие духа покинули меня так стремительно, что я не то что ответить — кивнуть не могла.
— Валентина, очнись! — Витяня похлопал меня по руке, но я даже не почувствовала этого прикосновения, словно рука находилась в новокаиновой блокаде. — Речь идет всего лишь о выборе. Ты же об этом наверняка много писала, размышляла в своих творческих изысканиях, верно, подруга школьная? Так в чем же дело? И этот день опишешь… когда-нибудь. Ты поняла?
— Да…
— Тогда — время пошло!
Что такое десять секунд, когда нужно успеть просчитать последствия? Если он ведет со мной хитрую игру, спланированную одним из его башковитых начальников, я должна отрицать все. Если же интуиция меня не подводит и Мишин действительно оказался в ситуации зафлажкованного волка, надо признаваться. Всего два варианта, но какое гигантское нагромождение нюансов и какое ничтожное количество секунд. Шансы равны — фифти-фифти…
— Все! — Витяня убрал руку с часами. — Да или нет?
— Да.
— Значит, они тебя на самом деле перевербовали?
— Да.
— Так что ты теперь — двойной агент?
— Получается так.
— Ну что ж, тогда нам есть о чем посудачить…
Как передать то ощущение легкости и даже невесомости, которое я испытала после этих слов? Наверно, такие же чувства испытывают парашютисты, когда после затяжного падения в холодную безмолвную бездну над их головой раздается долгожданный хлопок раскрывшегося купола.
— С тобой страшно играть, Витяня…
— Когда на кону собственная жизнь, страшно играть даже с младенцем. Ладно, хватит болтать, у нас мало времени, — Витяня допил перно и закурил очередную сигарету. — Я думаю, там, в Москве, они тебя не расколют. Учти, мы обмениваем жизнь на жизнь. То есть мою на твою.
— Пояснее, пожалуйста… — я вдруг вспомнила о существовании кофе и отпила глоток. Кофе был ледяной, как мои ноги. — После твоих экспериментов с часами мне как-то трудно сосредоточиться.
— Когда у тебя связь?
— С кем?
— Ну не с КГБ же!
— Я не знаю.
— Валентина!
— Клянусь тебе, я не знаю. Мне должны позвонить.
— Понятно. — Витяня начал торопиться. — Слушай внимательно: первое, что ты скажешь своему связному, должно выглядеть примерно так: я тебя раскрыл, у меня есть неопровержимые факты, доказывающие, что ты ведешь с Лубянкой двойную игру. Пока я жив, эти факты спят. Если они продолжат охоту за мной, я пущу их в ход. Тебе нравится такая сделка?
— А тебе?
— У меня нет выбора.
— Они могут поинтересоваться, какими фактами ты располагаешь…
— Их много. Назовешь один: в моем распоряжении есть пачка превосходных фотографий, на которых запечатлены ты и твой куратор из ЦРУ в постели.
— Ты блефуешь!
— Хочешь проверить?
— Где гарантии, что этими снимками располагаешь только ты, а не, скажем, все руководство КГБ? — задавая этот вопрос, я внутренне поражалась собственному хладнокровию. В любой другой ситуации от таких бесед меня бы уже давно вывернуло наизнанку. Но в том страшном разговоре все шлюзы для эмоциональных выплесков были наглухо перекрыты. Просто два зверя боролись за свою жизнь. Впрочем, не совсем так: я боролась сразу за две жизни.
— Гарантии? — Витяня хохотнул. — Они появятся минут через пятнадцать. Как только придут в себя и застегнут штаны. Неужели ты не понимаешь: если бы эта интернациональная порнуха попала к нашим, в Орли тебя встречал бы не консульский хмырь в звании старлея, а пара санитаров с носилками, чтобы отволочь твой труп в ближайший морг? В том-то и дело, что ты справилась со своим заданием, и у наших есть основания тебе верить. Кто-то, кстати, заработает на тебе пару звезд на погоны, а то и орден. Просто я слишком долго в этом говне, чтобы надеяться на кого-то еще, кроме себя. И потому подстраховался. Как видишь, пригодилось в черный день.
— Но как тебе удалось?..
— Неважно. Главное то, что ты выдержала испытание, которое не каждому мужику по силам, и потому я тоже не играю крапом. Все честно, подруга: снимки у меня, моя жизнь — у тебя. Баш на баш.
— И что дальше?
— Ты спросишь у своего связного, где и как я могу встретиться с их людьми. Без глупостей и ковбойских штучек со стрельбой из проезжающего автомобиля. По-деловому, спокойно. Им это тоже небезвыгодно, в конце концов я в «конторе» больше десяти лет и могу о многом рассказать. Единственное условие — моя физическая неприкосновенность. В противном случае погибнешь ты плюс еще парочка идиотов с их стороны, которые попытаются привести приговор в исполнение.
— А если они не согласятся?
— Тогда, подруга, мы оба проиграли. Единственное, что я могу обещать тебе в этом варианте: в другой жизни мы уже не встретимся — по разным камерам разведут.
— А что насчет Андрея?
— Андрей — это та жертва, которую я во искупление собственных грехов уже возложил на многострадальный алтарь ЦРУ. Если твои друзья захотят убедиться в этом, я могу представить исчерпывающие доказательства.
— Как я свяжусь с тобой?
— О, наконец-то наша беседа стала принимать конструктивный характер… — Витяня смял пустую пачку «Лакки Страйк» и без разрешения подцепил мою сигарету. — В нужное время тебе позвонят и спросят, кто сидел с тобой за одной партой в пятом классе. Ты, кстати, помнишь?
— Да.
— Вот и замечательно. И последнее. Наш джентльменский уговор в силе до тех пор, пока ты выполняешь все мои условия плюс еще одно: никто, подчеркиваю, ни один человек в Москве не должен знать о нашей сегодняшней встрече. В последний раз мы с тобой виделись глубокой ночью, на границе Аргентины и Чили. Договорились?
Я кивнула.
— А теперь посмотри внимательно, что у тебя с чулком. По-моему, он пополз…
Я чуть отодвинулась от стола и взглянула на свои ноги. Оба чулка были в полном порядке. Когда я подняла голову, Витяня уже испарился. Только тоненький дымок от притушенной сигареты напоминал о человеке, с которым я провела самые страшные минуты в своей жизни…
Мой встречающий появился только через час, когда я уже начала прислушиваться к сообщениям по радио. Широкое веснушчатое лицо, курносый нос и какое-то болезненно-озабоченное выражение лица — вот и все, что запомнилось мне в «консульском хмыре», надевавшим в День Победы (к которому он наверняка не имел никакого отношения) погоны старшего лейтенанта.
Убедившись, что я — это я, хмырь долго тряс мою руку, задал несколько вопросов о самочувствии во время перелета через Атлантику, поинтересовался, как мне понравилась Аргентина, раз тридцать извинился за опоздание («Понимаете, в Париже такие страшные пробки, хоть вообще не пользуйся автомобилем») и уже под занавес, замявшись, сказал:
— Валентина Васильевна, у меня к вам большая просьба.
— Да, слушаю вас, — церемонно отозвалась я, хотя прекрасно знала, о чем он попросит.
— Это досадное недоразумение с моей задержкой… Если вас не затруднит, скажите там, пожалуйста, что я встретил вас вовремя, хорошо?
— Ну конечно.
— Большое вам спасибо! — в этот момент на курносом лице старлея можно было печь оладьи — так оно засветилось. — И передавайте привет Москве.
— Если долечу, непременно передам…
— Простите? — его лицо приняло озабоченное выражение.
— Ну, с самолетами разное бывает…
