Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 1
— Приехали.
Я знала, кого увижу в низкой гостиной трехэтажной деревянной дачи, окруженной высоченными заснеженными пихтами и похожей на увеличенную в несколько раз избу лесника в глухом бору. Я знала, чем будет занят этот человек и как он встретит меня… Кто-то из великих сказал, что знание приносит радость. Наверно, он имел в виду каких-нибудь других людей.
Андропов сидел в глубоком кресле, спиной к огромному, во всю стену, окну и любовно очищал серебряным ножичком нежную кожуру с яркого, как огонь, персика. Да, ситуация повторялась почти в точности. «Почти» — потому что в холле пребывала еще одна личность — нестарый патлатый чувак, перезрелый плейбой, одетый в линялые синие джинсы и джемпер, скроенный из множества цветных лоскутков. Он сидел чуть в стороне от Андропова на невысоком табурете и внимательно разглядывал свои ногти.
Увидев меня в проеме двери, Великий Пожиратель Южных Плодов на мгновение оторвался от персика, кивнул мне с такой будничностью, словно это не по его монаршему изволенью меня, как простую бандероль, бросали из конца в конец света, и вернулся к прерванному делу.
— Садитесь, Валентина Васильевна, — сказал «плейбой», указав на кресло.
Презирая себя за все сразу, я села.
— А вам к лицу заграница… — Андропов завершил наконец предварительный ритуал и вонзил в персик явно не искусственные зубы. — Угощайтесь! — он радушно повел рукой в сторону вазы с фруктами.
— Спасибо, я сыта.
— Я хочу представить вам моего помощника, Матвея Ильича Тополева.
«Плейбой» привстал с табурета и церемонно нагнул голову. Я подумала, что ничего хорошего от встречи с этими типами ждать не приходится.
— Юрий Владимирович, разрешите задать вопрос?
— Узнаю профессиональную хватку, — хмыкнул Андропов.
— Так да или нет?
— Слушаю вас.
— В прошлый раз, покинув этот теремок, я отправилась с вашей подачи в Буэнос-Айрес. Надеюсь, после сегодняшней беседы я вернусь домой?
— Вы хотите услышать ответ немедленно?
— Да, если можно.
— Позвольте полюбопытствовать, зачем?
— У меня есть кое-какие дела в редакции.
— У вас нет дел в редакции.
— Что? — даже тогда мне еще казалось, что Андропов способен на шутки.
— А вы разве не знаете? — он недоуменно пожал плечами и потянулся за очередным персиком.
— Я прилетела три часа назад.
— Ах да, ну да… — его рука с серебряным ножичком на какое-то мгновенье застыла в воздухе. — Вы же уволились.
— Я?
— Вы, конечно. Написали заявление об уходе по собственному желанию и поставили подпись, — Андропов изящно расписался в воздухе ножичком.
— А я никому не сказала, почему?
— Ну, поделились, конечно, с несколькими коллегами, — ввязался в разговор Тополев. — Опять-таки редактор ваш в курсе…
Я почувствовала, что от гнева, душившего меня изнутри, мое лицо превращается в факел. Конечно, эти мерзавцы смеялись надо мной, зачем-то им было нужно завести меня, заставить огрызнуться или сморозить какую-нибудь глупость…
«Ты по-прежнему одна, — я услышала голос Юджина совсем рядом, словно он был здесь, в этом страшном доме. — И я не знаю, сколько продлится это одиночество — год, пять, десять лет, всю жизнь… Ты умница, и тебе не свойственны глупые поступки. Но если ты почувствуешь, что находишься на грани срыва, переведи дух и подумай. Как следует подумай, Вэл, и спроси себя: в чем причина? И ты поймешь, что тебя просто подводят к этому состоянию, с тобой играют, тебя провоцируют…
— Кто из нас русский, Юджин, — ты или я?
— Андропов…»
— Может, вы и меня введете в курс дела? — мой голос казался мне чужим. — Если я написала заявление об уходе по собственному желанию, значит, у меня были серьезные причины?
— Ну, разумеется! — поддакнул Тополев. — Вы намерены написать книгу.
— Книгу, вот как?.. — я постепенно приходила в норму. Еще несколько усилий, еще немного… — Может, подскажете, о чем?
— Охотно, — тонко улыбнулся «плейбой». — Сборник театроведческих эссе. Вы, кажется, даже договор заключили с издательством.
— Ну как же! А потом сразу побежала в редакцию и накатала заявление.
— Вот видите, Валентина Васильевна, как хорошо вы все помните, — Андропов почти завершил очистку второго персика, и было неясно, что именно так порадовало шефа КГБ — моя вернувшаяся память или непрерывная спираль кожуры, стекавшая из-под его холеных рук.
— Юрий Владимирович, а где именно я буду писать свои эссе? — я уже вошла в ритм беседы и с облегчением почувствовала, что желание послать этих монстров ко всей их родне перестало ощущаться столь остро. — В Лефортово?
— Я же говорил тебе, Матвей, что наша гостья — женщина незаурядная, с весьма специфическим чувством юмора, а главное, чрезвычайно импульсивная.
Андропов сказал это так, словно я все еще находилась в Аргентине.
— Я уже заметил, Юрий Владимирович.
— Кстати, именно эта импульсивность, столь свойственная творческим натурам, сыграла с нашей гостьей злую шутку… — Андропов обдал меня ледяным взглядом, и я поняла, что возвращена из-за границы на место беседы. — По ее вине был сведен на нет труд, на который мы потратили уйму сил и времени, поставлена под угрозу жизнь нескольких десятков людей, в том числе ее собственная.
— Мне казалось…
— Я еще не закончил разговаривать с Матвеем Ильичом, — осадил меня Андропов и вновь повернулся к Тополеву. — Короче, хлопот с ней у тебя будет предостаточно… — Андропов бросил взгляд на часы. — Поднимитесь наверх.
Тополев встал.
— Пойдемте, Валентина Васильевна, нам надо кое о чем потолковать…
Я молча кивнула Андропову и поднялась вслед за Тополевым наверх, отметив про себя, что для избранного имиджа у него слишком костлявая задница.
Второй этаж напоминал комфортабельную тюрьму — устланный ковровой дорожкой длинный коридор, по обе стороны которого желтели залитые лаком кленовые двери. Тополев открыл одну из них и пропустил меня вперед. Убранство комнаты было вполне цивильным и даже с претензией на роскошь: финский кожаный гарнитур из широкого дивана и двух кресел, журнальный столик с фирменным знаком Андропова в центре — полной вазой фруктов, огромный — от пола до потолка — и совершенно пустой книжный шкаф… Помимо входной, в комнате была еще одна дверь, видимо, в спальню.
— Присаживайтесь, Валентина Васильевна, — Тополев сделал приглашающий жест.
Я села на диван, мой провожатый устроился в кресле напротив.
— Как долетели?
Тополев не подозревал, какую бурю вызовет этот в общем-то пустой вопрос. Конечно, после моей аргентинской одиссеи правильнее всего было бы сразу по возвращении в Москву определить меня в хорошую психоневрологическую больницу с крепкими санитарами и бесперебойной подачей холодной воды, а не везти сюда по слякотной Рублевке. Но Тополев, вероятно, задал свой вопрос по инерции, в четком соответствии с принятыми у гэбэшников стереотипами. Что бы там ни было, он ни разу не перебил меня, когда я зашлась в самой натуральной истерике. Сейчас мне уже трудно восстановить в точности весь мой монолог, но в общих чертах он выглядел так:
— Послушай, ты, говно в костлявой заднице! Ты думаешь, я там выворачивалась наизнанку, строила из себя то блядь, то праведницу, дрожала под пистолетами цээрушников и общалась с вашими долбаными мордоворотами в смокингах, которых не то что на порог — в совмещенный сортир при кожвендиспансере пускать нельзя из-за врожденного дебилизма после кривых щипцов акушера, — ты думаешь, что все это я терпела для того, чтобы ты тут разыгрывал передо мной майора Пронина, педерастина стоеросовая?! Да кто ты такой, мать твою за ногу, срань инфантильная?! По какому праву ты, гнида, изображаешь передо мной советскую власть и ее карающий меч?! Лучше бы засунул этот меч вместе с вашим вонючим щитом к себе в жопу! Да что ты видел в своей недоделанной жизни, кроме кремлевских пайков, служебных тачек и групповухи в виде вылизывания всех начальников кряду? Ты ж понимаешь, следователь на мою голову!..
Я выдохлась.
В комнате воцарилась гробовая тишина. В глазах Тополева читалось такое изумление, словно он увидел у меня на коленях своего шефа.
— Вы все сказали, Валентина Васильевна? — осторожно осведомился он.
— На сегодня все, — отрезала я и закурила. Наоравшись, я почувствовала необыкновенную легкость в теле, словно меня накачали гелием.
— Тогда до завтра?
— Как угодно… — возможно, это была только иллюзия, но меня не покидало ощущение некоторой моральной победы, одержанной над помощником Андропова и, по всей вероятности, моим будущим куратором, в результате совершенно хулиганской выходки.
Тополев встал.
— Завтра я буду у вас ровно в десять.
