Дарья Донцова - Сволочь ненаглядная
Нина Антоновна меньше всего походила на секретного агента. Аккуратненькая, пухленькая старушка, ростом чуть выше сервировочного столика.
– Ну, – приветливо прищурила она выпуклые карие глаза, – о чем беседовать станем?
Я вновь завела песню о наглой молодежи и поруганном достоинстве ветеранов. Руднева слушала крайне внимательно, ни разу не прервав. Наконец мне стало не по себе, и я остановилась. Милая старушка аккуратно поправила безукоризненно выкрашенные кудряшки и поинтересовалась:
– Насколько я понимаю, это легенда, а на самом деле что вы хотите?
Я лихорадочно пыталась сообразить, как поступить.
– Лучше рассказать истину, – проникновенно улыбнулась Нина Антоновна.
– Но я говорю правду, – пыталась сопротивляться я. – Я знаю, что в КГБ в середине 70-х работал некий господин Родионов, вот и хотела отыскать его следы…
– Иван Сергеевич, – вновь улыбнулась старушка.
– Вы его знаете?!
– В соседних кабинетах сидели, вместе обедать ходили, да и сейчас частенько встречаемся.
– Он жив! – пришла я в полный восторг. – Подскажите мне адрес.
– Зачем вам Иван Сергеевич?
– Хочу написать о ветеране…
Нина Антоновна весело рассмеялась, но глаза старушки остались холодными и какими-то неподвижными.
– Уважаемая Евлампия Андреевна, я обладаю удивительной способностью чувствовать ложь. Даже подследственные в конце концов понимали это и говорили правду.
– Подследственные? – глупо переспросила я.
– Долгие годы я служила следователем, – спокойно пояснила Нина Антоновна, – разве Зайцев не сказал? – И, посмотрев на мое вытянувшееся лицо, добавила: – Вижу, что нет. А вы полагали, что беседуете с буфетчицей?
Нет, конечно, но в КГБ служили еще телефонистки, переводчицы, стенографистки, уборщицы, наконец. Но следователь! Эта милая, пухлая старушка с лицом, похожим на калорийную булочку? Ласковая, уютная бабушка? Просто невозможно представить, как она направляет прожектор в глаза арестованному и орет: «Говорить правду, только правду и ничего, кроме правды!»
Нина Антоновна встала и зажгла большую настольную лампу на ноге-кронштейне. От ужаса я вжалась в кресло. Ну вот, начинается, по профессиональной привычке потянулась к электроприборам. Может, у нее тут где-нибудь припрятана резиновая дубинка? Хотя вроде, насколько знаю из художественной литературы, подследственных били куском шланга или чехлом, набитым песком…
– Так зачем вам Иван Сергеевич? – повторила Нина Антоновна, садясь напротив меня на высокий вертящийся стул.
Теперь ее лицо оказалось в тени, моя же физиономия великолепно освещалась безжалостным электричеством. Понимая, что она сейчас применит годами отработанную методику допроса, я севшим от страха голосом пробормотала:
– Наверное, лучше рассказать правду. Наверное, лучше всего говорить только правду.
Нина Антоновна вновь рассмеялась, встала, зажгла красивую хрустальную люстру и пояснила:
– Я заработала к старости болезнь глаз, вот и стараюсь не пользоваться верхним освещением, а правду не всегда полезно сообщать, иногда лучше соврать. Но вам, если хотите, чтобы я помогла, следует ввести меня в курс дела.
Под ее откровенно насмешливым взглядом я долго и путанно рассказывала обо всех событиях и приключениях.
Бабушка слушала молча. Потом, удостоверившись, что гостья выплеснула все, сказала:
– О деле Платовых я ничего не слышала, но, если вы уверены, будто Иван Сергеевич в курсе, безусловно, следует обратиться к нему.
Она подошла к допотопному телефону черного цвета, словно высеченному из цельного куска мрамора, покрутила диск, пару минут поговорила и велела:
– Ступайте, он дома.
– Адрес скажите, – проблеяла я, чувствуя себя глупой трехлетней девочкой, пойманной строгой няней в момент опустошения коробки шоколадных конфет.
– Соседняя квартира, – спокойно ответила Нина Антоновна, – моя – 120-я, его – 121-я.
– Соседняя квартира?
– Что вас так удивляет? Дом наш ведомственный, квартиры давали лучшим сотрудникам, вот мы и оказались соседями.
Почти в полной прострации я двинулась на лестничную клетку и там испытала еще один шок. Дверь с цифрами 121 была распахнута настежь, на пороге стоял молодой, подтянутый мужик. В темно-каштановых волосах ни сединки, спина прямая, никакого намека на животик, а во рту, когда он улыбнулся, блеснули безупречно белые зубы.
– Вы ко мне? Проходите; кофеек попьете?
Напуганная Ниной Антоновной и твердо решившая сообщать людям из «структуры» только правду и ничего, кроме правды, я прошептала:
– У вас небось растворимый, терпеть не могу «Нескафе».
Иван Сергеевич засмеялся:
– Совпали во вкусах. Сам ненавижу химикаты. Знаете, много лет тому назад один грузин научил меня варить настоящий напиток, могу поделиться секретом, хотите?
Я не стала интересоваться, в каких казематах Родионов познакомился с грузином, а просто кивнула.
Довольно просторная кухня поражала чистотой и порядком. Но сразу бросалось в глаза, что хозяин холостяк. Доски для хлеба и мяса, несколько сковородок, щеточки висели на кафеле в строгом порядке. Но крючки были все разного цвета, не было никаких хорошеньких мелочей, столь милых женскому сердцу, и занавески – без рюшечек и бантиков. Просто два полотнища, отлично выглаженных и, кажется, даже накрахмаленных. Такой порядок царит в солдатской казарме: одеяла натянуты, подушки углом, в тумбочке все по ранжиру.
– Служба моя, – сказал Иван Сергеевич, вытаскивая большую стеклянную банку, – отнимала все время, вот я и не женился, просто не успел, а сейчас кому убогий старик нужен…
Глядя, как под тонкой рубашкой у «убогого старика» перекатываются литые мышцы, я подумала: «У них в КГБ учили читать чужие мысли? Или у меня на лбу написаны все эмоции?»
Иван Сергеевич тем временем охотно делился рецептом:
– Запомните, кофе покупаете в пачках с надписью «для кофеварки», там особо мелкий помол, просто пыль, видите? Потом насыпаете прямо в чашку ложечку с верхом, дозу экспериментальным путем вычислите. Затем берете чайник и крутым, особо подчеркиваю, крутым кипятком заливаете кофе. Кстати, если вы любите сладкий, сахар следует смешать с кофе до добавления воды.
Он ловко поднял чайник и пробормотал:
– Все, теперь интенсивно размешиваем и накрываем чашку сверху блюдечком. Две-три минуты терпения, ну, пробуйте.
Я глотнула и удивилась:
– Потрясающе, но вы же его не варили, а развели, как растворимый!
– Именно, – заулыбался Иван Сергеевич, – в этом-то и основной секрет.
Мы понаслаждались дивным напитком, и Родионов спросил:
– Чем я могу помочь?
– Помните ли вы дело Майи и Валентина Платовых?
Иван Сергеевич побарабанил пальцами по голубому пластику, покрывавшему стол, и вздохнул:
– А вам зачем?
– Настя умерла, – тихо сказала я, – и оставила Егору большую сумму денег наличными. Только адреса мальчика у меня нет, а у вас был. Может, сообщите мне координаты парня?
Иван Сергеевич продолжал хмуриться, я быстренько выложила все, до чего удалось докопаться. Помолчав, он переспросил:
– Значит, носила Настя фамилию Звягинцева, по первому мужу?
Я кивнула.
– Подождите, – велел хозяин и вышел, не забыв плотно прикрыть за собой дверь.
Его не было минут пятнадцать, и я вся извелась, разглядывая красные кружочки под чашками и пересчитывая на них белые горошинки.
Наконец Иван Сергеевич вернулся, достал пачку «Золотой Явы» и сказал:
– Сейчас никакого секрета в этом деле нет, журналисты давным-давно написали о других, тоже тайных вещах. То, что тщательно скрывалось коммунистическим правительством, ну, хотя бы дело Бориса Бурятце, любовника Галины Брежневой, или случай, когда стреляли в саркофаг с телом Ленина, для людей 90-х годов не является тайной. История с Платовыми не выплыла просто потому, что ими занимался я, а Майя очень хочет дожить оставшиеся дни в тишине и покое…
– Она жива? – ахнула я.
Иван Сергеевич кивнул:
– Жива, правда не совсем здорова, впрочем, Валентин тоже не умер.
– Что же они сделали?
Родионов вздохнул:
– По мне, так жуткую глупость, они были так молоды, их следовало просто отлупить по заднему месту да выселить из Москвы, но прежние власти посчитали, что Платовых надо уничтожить…
– Да в чем дело?
Иван Сергеевич вновь включил чайник и начал рассказ. В 1972 году Майе было всего двадцать лет, училась она в институте иностранных языков, веселая, радостная девушка, не слишком обремененная раздумьями о смысле жизни. На свою беду, на одной из шумных студенческих вечеринок Майечка познакомилась с Валентином Платовым, мрачным, если не сказать угрюмым юношей. Майя влюбилась моментально. Избранник был картинно хорош собой. Высокий, черноволосый, черноглазый, к тому же подавал большие надежды как поэт, учился в Литературном институте и даже ухитрился издать сборничек стихов, что в советское время сделать тому, кто не являлся членом Союза писателей, было крайне трудно. Да еще вирши его переполняли мистические идеи и образы, строки о близкой смерти и своей особенной роли на земле.
