Дарья Донцова - Бермудский треугольник черной вдовы
– А зачем их в «Светатуре» держать? – спросил Роберт. – Дома места мало?
– Я тетрадь в квартире хранила, – произнесла Лазарева, – если плохо делалось, ее перелистывала, и отпускало. Она в тумбочке у кровати лежала.
– Так почему вы альбом в офис притащили? – нажимал Троянов.
Вера молчала.
– Потому что недавно я к ней переехал, – произнес молчавший долгое время Голиков. – Убийца подумала, что я могу открыть ящик, увижу рисунки, начну задавать вопросы, догадаюсь о чем-то. У страха глаза велики, вот преступница и решила от греха подальше свое творчество убрать.
– У нее огромные апартаменты, – никак не мог успокоиться Роберт. – Неужели шкафа с замком нет?
Алексей посмотрел на компьютерщика.
– Вас не удивит, что невеста крепко заперла, допустим, секретер и не дала мне ключа? Для меня такое поведение – сигнал о недоверии, повод подумать, так ли уж она хорошо ко мне относится. Вера в курсе, что я терпеть не могу тайн, никогда не полезу в ее телефон, не стану проверять почту. Но! Я ей все пароли сообщил, ключи отдал и жду от нее того же.
Троянов пошел к чайнику.
– Понятно. В семье не должно быть секретов.
– Да, – кивнул Алексей, – другие отношения меня не устраивают.
– Татьяна сделала снимки картинок, почему там нет ни одной, посвященной покойным мужьям? Вас мучила совесть только в отношении смерти Геннадия? Четверо отравленных супругов не в счет? – зачастил Жданов.
– Я их не лишала жизни, – заплакала Вера, – наоборот, продляла им жизнь.
– Да ну? – прищурился Роберт. – Каким образом?
Лазарева закрыла лицо руками.
– Не сразу, но я осознала, что в детстве совершила ужасный поступок, разобралась в себе и подумала: «Сделанного не вернуть. Гена не оживет. Мне нужно искупить свою вину». Но как? Ответ нашелся: спасти кого-то от смерти! Я попросила врача дать мне самого тяжелого пациента, им оказался Борис Виноградов. Он был кандидатом на тот свет, после операции у Бори началось осложнение, он умирал, но я сумела его выходить. Когда мы стали мужем и женой, я сдувала с него пылинки, поэтому он прожил еще год. Я ему подарила двенадцать месяцев жизни. Понимаете?
– Интересно, – кивнул Борцов, – и с остальными так же?
– Да! – воскликнула Вера. – Да! Я тянула их всех. А потом устала. Это очень трудно!
– Но Алексей не болен, – отметила я, – он молод, богат, завидный жених.
– Леша – моя первая любовь, – всхлипнула Вера. – Четырьмя спасенными жизнями я искупила вину перед Геной, но ведь хочется немного счастья. И это не стыдно, так в книге написано: если отработала карму, можно и о себе подумать.
– В какой книге? – не поняла я.
– Мне делалось все хуже и хуже, – зачастила Вера, – я работала, меня уважали коллеги, вроде все было хорошо. Сначала я редко вспоминала про Гену, потом чаще и чаще… А через несколько лет только о нем и думала. Жить не могла, плакала каждую ночь, Волков мне сниться начал. Стоял с окровавленным лицом, руки тянул, выл: «Что ты со мной сделала! Я пришел за тобой. С собой заберу-у-у-у!» Боже! Я просыпалась мокрая от пота. У нас в клинике работал Сергей Иванович, психотерапевт, он мне про картинки подсказал. Потом через какое-то время спросил: «Ну как настроение? Лучше?» Я ему честно ответила: «Да, но все равно накатывает». А он мне пальцем погрозил: «Вы мне, дорогая, не все рассказали, вот вам телефон. Ступайте к Олегу Борисовичу, со мной откровенничать не хотите, в одном заведении работаем. А вот Олегу откройтесь». И я пошла, попала к замечательному врачу. Олег Борисович написал книгу «Спасение души», вел группы тех, кто впал в депрессию. Я стала посещать собрания. Олег Борисович объяснял: если совершил плохой поступок, это не страшно. Главное – раскаяться и что-то хорошее сделать, тогда зло аннулируется.
– Баш на баш, – кивнул Глеб Валерьянович.
– Да! Верно, – кивнула Вера. – Я убила Гену, но за это подарила Борису год жизни. Вот так.
– Мужей было четверо, – заметила Тоня. – Надо ли это понимать так, что вы лишили жизни еще трех человек?
– Нет! Нет! Нет! – испугалась Вера. – Я искупала только ту детскую историю. Я втянула в преступление Володю, Сеню и Толю, следующими браками искупила все нехорошее, что сделала. Я теперь совсем другой человек с чистой совестью.
– Видно, кое-какие пятна остались, – заметил Глеб Валерьянович. – Тетрадку с рисунками-то не выбросили, бережете, продолжаете ее пополнять.
– Да, мне от картинок становится хорошо и спокойно, – прошептала Лазарева, – но все плохое я аннулировала, перечеркнула браками с мужьями, за которыми ухаживала. Я добрый человек. Я перевоспитала свою душу. У нас счет по нулям. Ноль – ноль. Зла больше нет!
– Оказывается, я совсем не знаю женщину, на которой собрался жениться, – горько произнес Алексей. – Что за бред она несет!
Антонина пересела поближе к Голикову:
– Не все убийцы, смыв с рук кровь жертвы, спокойно спят по ночам, некоторые начинают мучиться сразу, другим, например Вере, требуется время, чтобы испугаться содеянного, осознать ужас своего поступка. Человек с большим запозданием испытывает душевные терзания, ищет возможность их облегчить. Рисование картинок, аннулирование преступлений… Существует множество уловок, которые могут помочь выдрессировать совесть, а хорошо выдрессированная совесть не кусает своего хозяина. Вера решила, что расплатилась за зло…
– Да, да, да, расплатилась, – повторила Лазарева.
– А как же Людмила? – спросила я. – Она лишилась отца, брата, потом матери.
– Я здесь ни при чем, – затрясла головой Лазарева, – они сами умерли. Я только Гену… больше никого и никогда! Честное слово.
– Вы приходили к Волковой в кабинет, подкупили Элеонору, забрали сердечные капли? – строго спросил Иван.
– Нет, нет, нет! – начала отрицать Вера.
Я посмотрела ей в глаза.
– Вы говорите неправду. Вы решили напугать Сачкова, сняли комнату у Ткач, принесли туда костюмы, в которых преследовали Владимира. В своем предсмертном письме он указал, что Лазарева часто подстерегала его в разных местах, появлялась в кафе, одетая официанткой, один раз в форме дорожного полицейского возникла на парковке около его машины. Сачков стал бояться любого шороха, но окончательно добила его кошка Василиса, она караулила в подъезде, когда Володя шел с женой домой. Артист понял, что следующим шагом шантажистки станет беседа с Любовью Павловной, Вера расскажет ей все: про Ираклия, про Федора, про Геннадия. И решил уйти из жизни. Вам очень везло, Ольга Олеговна показала вам костюм кошки, рассказала про сайт «Секрет-скелет», предложила бедной медсестре подработку. И надо же! Кошку-то звали Василиса! Совсем как ту несчастную любимицу Поповых, которую Сачков измолотил палкой, спеша убить Гену. Подросток находился в стрессовом состоянии и, услышав, как над ним посмеиваются Кратов и Паскин, набросился на ни в чем не повинное животное. Увидев костюм кошки Василисы, вы вспомнили тот эпизод…
– Ничего не знаю ни про какую кошку, – опешила Лазарева, – впервые о ней слышу.
– Да ну? – прищурилась я. – Вы с мальчиками шли натягивать проволоку…
– Нет, нет, они были без меня, – начала отрицать Вера, – прибежали первыми, я чуть позднее появилась, когда они все уже сделали и в кустах сидели. Я подошла не со стороны Гуськова, а с тропинки, которая от магазина ведет, мне там короче было. Мы встретились уже на условленном месте, я с ним не бежала, а вот… потом… тогда да! О какой кошке вы говорите?
– Вы встречались с Людмилой Волковой, Сачковым, Паскиным, Кратовым после того убийственного лета? – задал свой вопрос Иван Никифорович. – Знаете, как сложилась их судьба?
Лазарева вытерла вспотевший лоб рукой.
– Мы на дачу больше не ездили. Проклятое место сгорело! И чуланчик тоже. Сачков стал артистом, в сериалах снимался, его часто по телику показывали, и в журналах фото Владимира мелькали. Потом он с собой покончил. Но это не я его убила, не я! Честное слово, не я.
– Успокойтесь, мы вам верим, – остановила я Веру, – к самоубийству Владимира Николаевича вы не причастны.
– Как Паскин, Кратов и Мила живут, я понятия не имею. Они мне неинтересны, – приободрилась собеседница, – в особенности Мила! Она меня так ударила! Видите шрам над бровью? Людка в глаз мне палкой метила, хотела меня ослепить!
– Волкова напала на вас? Когда это случилось? – насторожилась Антонина.
Вера откинулась на спинку кресла:
– Когда мы из леса в деревню спешили, Семен и Толя вперед убежали, а мы с Володей отстали, он сказал: «Генку быстро найдут, а Федю нет. Вдруг его вообще не обнаружат? Той тропинкой редко пользуются. Что, если Федька так и останется без могилы? Нет, я пойду и расскажу, где он. Знаю, что признаваться нельзя. Если выяснят, что я натворил, отправят меня в колонию надолго, я не стану артистом. Пойду к Михаилу Ивановичу, скажу: гулял над оврагом и нашел мопед, а еще там лужа крови. По-хорошему надо Петру Михайловичу сообщить. Михаил Иванович добрый, и не мент, и не родственник Феди. Но Петр Михайлович очень умный, он может понять, что я вру, а участковый хитрый, начнет вопросы задавать, еще запутаюсь. А перед Михаилом Ивановичем не запнусь, я же будущий актер, у меня получится. Навру ему про мопед, а потом больным прикинусь, чтобы больше ни с кем не общаться.
