Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
— Что, не та уже пресса? Не такая? — затевал разговор Вася.
— Да, бумага стала хуже, — уклончиво ответил Владимир Карпович и подпер языком щеку, симулируя флюс.
— Бумага — фигня. Главное — правду народ читает. Хватит ваших газетных карамелек, — сказал Василий, употребляя явно чужое сравнение. — теперь — свобода, демократия. Ешь ананасы, жуй шоколад, день твой последний пришел, коммунист.
Куксов промолчал.
— А, не нравится? — бесновался Коняка-младший. — Зубы болеть стали? Это ты шоколада обожрался, гы-ы. Все-таки не зря я боролся. Меня и в партию не приняли из-за того, что побоялись. Врага непримиримого во мне заметили. А замполит, когда я демобилизовался из армии, так тот мне прямо сказал: с тобой, Вася, коммунизму не построишь. Во!
— Я бы больше сказал, — не утерпел Куксов, — с тобой, Вася, и феодализму хрен построишь.
— Да, я всегда возражал против эксплуатации. И теперь… Слышь, говорят, коммунисты опять реформы саботируют.
— Да ну? — изумился агитатор.
— Вот тебе и "ну"! Узнал бы — своими руками мучителей задушил.
Отсутствующим взглядом гость уставился в газету.
Первая страница "Правильного пути" сообщала о событиях в стране и некоторых других катаклизмах. На второй бичевалась администрация города Владивостока и была помещена фотография скривившегося человека. Похоже, фотограф настиг человека как раз в тот момент, когда он либо горько рыдал, либо безудержно смеялся. Ниже были даны разъяснения, что сотрудница детской библиотеки И.Кубатко трудиться в духе нового времени. Третья страница начиналась традиционными "Вестями с полей", но так как целиком была смонтирована из вырезок зарубежной прессы, то проницательный читатель начинал беспокоиться о судьбе ссыльного корреспондента. Представлялись бескрайние занесенные снегом поля, по которым блуждает в поисках вестей затерявшийся спецкор. Очевидно, дело его было худо, ибо заканчивались "Вести с полей" криминальной хроникой. С подвальной колонки доносились крики о помощи гр-на Б., у которого злоумышленники тайком сорвали ставни. Последняя полоса отдавалась на растерзание предпринимателям и мастеру черного юмора Могиле-Спасскому. Читателю предлагали первый куплет его поэмы:
Дедушка с внучеком в поле гуляли.
Дедушка с внучеком холм отыскали.
Дедушка внучеку тайну открыл:
"Здесь партизаном я мину зарыл".
"Правда?" — и внучек вскочил на верхушку.
Дед через час отыскал его ушко.
Куксов устало опустил газету, но, наткнувшись на упорный Васин взгляд, тут же вновь углубился в чтение. В течение пяти минут он мусолил глазами объявление кооператива "Микеланджело":
Изготовляем надгробные памятники из мраморной крошки. Принимаются коллективные заявки.
На шестой минуте Владимир Карпович заметил, что газета в его руках шевелится от постороннего дыхания. Это было горячее дыхание Васи.
— Нужно решить один принципиальный вопрос, — проговорил он, медленно отбирая газету у Куксова…
Придя домой, Коняка-старший застал соратника в плачевном состоянии. Политический конфликт подошел к логическому завершению: демобилизованный сержант сидел верхом на госте и сосредоточенно его душил. Владимир Карпович уставился в потолок выпученными белками и слабо хрипел. Всем своим видом он давал понять, что помощь подоспела вовремя. Мирон Мироныч затанцевал вокруг противников, не решаясь занять твердую позицию. С одной стороны, в нем говорила партийная принципиальность, с другой — напирали родственные чувства.
— Вась, так ведь человек и обидеться может, — робко высказал мнение баптист.
Василий пристально вглядывался в лицо идейного врага и приговаривал:
— Видишь светлое будущее, видишь? Я тебе покажу "слава КПСС".
— Вась, сынок, милицию ведь позовут.
Созерцатель будущего затихал. Положение становилось критическим.
— Это недемократично, — упрекнул Мирон Мироныч, — принуждением не убеждают.
Сын подумал и согласился. Противник был помилован. Владимир Карпович стал приходить в себя и мелко задышал.
— Я, бать, демократию в обиду не дам, — сказал душитель, грозно оглянувшись на отца.
— Да, да, я знаю, — вздохнул Коняка. — Ну, иди на кухню, супу поешь.
Мирон Мироныч приподнял соратника и помог сесть на диван. Спустя полчаса тот смог двигать зрачками и языком.
— Фу-х, — шепнул он, — ну и сыночка вам бог послал.
— Не богохульствуй на Бога, — отозвался баптист. — Господь на такое не способен, — и, враждебно покосившись на Куксова, добавил: — Хотелось бы мне знать, чьих это рук дело.
— Не моих, — поспешно заявил Куксов. — Как вам не стыдно! Подумать такое про мои руки! С чего у вас такие обвинения? Эти ваши намеки!
— А банка?
— Что — банка?
— Банка времени! Помнишь, что товарищ Мамай увидел? Ну?
— Да мало ли банок! Это еще ничего не значит. Можете… можете у Пятилетки Павловны спросить, она подтвердит.
— Угу, подтвердит, — резонно заметил Коняка. — Я лучше под паровоз брошусь, как Анна Каренина.
— Ну вот видите, я тут ни при чем.
— А брови?
— Чего — брови?
— У Васьки бровей нет.
— Ну и что?
— У тебя они тоже отсутствуют.
— Да, ну и что же! У вас два уха, и у меня два уха, так, может быть, из этого выходит, что и вы мой сын!
Оказавшись в тупике, Коняка долго хлопал на соратника рыжими ресницами.
— Может, чаю? — предложил наконец он.
— Пожалуй, — согласился Куксов.
— А без сахару не будешь?
— Не откажусь.
Хозяин вздохнул и, шаркая тапками, отправился на кухню. Вскоре он принес два стакана теплого желтого чая. Его стакан, впрочем, содержал жидкость более темного цвета. Вероятно, она была и слаще, но гость проверить этого не мог и потому безропотно принял угощение.
— Однако и я тоже… того, — хрюкнул Мирон Мироныч, начиная чаепитие.
— Чего? — не понял Куксов.
— В расчете с тобой.
— В каком? — насторожился Владимир Карпович, подозревая, куда клонит баптист.
— По части дочки твоей. Как там ее? Изольды.
— Что вы имеете в виду?
— Что, что! Рыжая она у тебя, вот что!
— Она бр-рюнетка, — покраснел Куксов.
— Брешешь, крашеная она под брюнетку, — нахально заявил Коняка. — А на самом деле — рыжая. Как я.
— Нет, не рыжая.
— Рыжая. И конопатая.
— Это решительно ни о чем не говорит! У нее, между прочим, почти нет бровей. Она их наводит карандашом.
— Ну и что, что нет! Сам говоришь, что брови ничего не подтверждают. У меня два уха, и у тебя столько же, так, может, и я твой сын?
— Ну, знаете, — вяло произнес Куксов, придя в некоторое замешательство. — Фу-х, жарко у вас. Не будет ли еще чайку?
— Без сахару, — торопливо напомнил баптист.
— Да знаю, знаю.
Соратники молча выпили еще по стакану чая. Грустно повздыхали. Мирон Мироныч долго и задумчиво курил и наконец миролюбиво обратился к гостю:
— Ну и как там она, Изольда, значит? Слыхал, что в Москве учится.
— Нет, уже уехала. Дома сидит.
— Выучилась?
— Д-да… В общем, бросила.
— Ага, понимаю, за аморалку, значит, выперли.
— Ну-у… С одной стороны — да, а с другой…
— А с другой — за пьянку? — подсказал Коняка, нехорошо ухмыляясь.
— Да ну что вы, ей-богу! Бросила, и все. Разочаровалась.
— Понимаю. М-да, послал господь дочку.
Куксов возмущенно поднял те места, где должны расти брови, привстал, но, передумав, сел.
— Да-а, — горестно согласился он.
Пропагандист с пониманием посмотрел на агитатора. Агитатор с пониманием уставился на пропагандиста. Они были квиты.
— Может, пропустим по этому поводу? — подмигнул Коняка. — Раз такое дело.
— А супруга?
— К сестре уехала, сегодня не будет.
— Ну, тогда — пожалуй.
Тайком от Васи Мирон Мироныч принес бутылку самогона и соленых огурцов. Для конспирации включили телевизор, начались вечерние новости.
Пили молча и усердно. Хозяин потреблял собственное зелье с большим умением. Гость брезгливо морщился, но смиренно принимал угощение.
После второй рюмки часто являются дельные мысли, способные решить проблемы, нерешаемые на трезвую голову. На этот раз дельные мысли пришли в головы соратников почти одновременно.
— Слушай! — хлопнул гостя по плечу Мирон Мироныч. — А давай твою Изю замуж выдадим!
— Давайте! — воспрянул Владимир Карпович. — А за кого?
— За Васю моего!
— Давай! — обрадовался Куксов и, подумав, спросил: — А где они будут жить?
— У тебя! — все так же восторженно отвечал баптист.
Куксов мигом протрезвел.
