Лоуренс Блок - Вор под кроватью
— Как?! Нет, Рэй, абсолютно ничего.
— Эх, Берни, лучше тебе в покер не играть, Малыш. Все узнают твои карты ещё до того, как ты сам поглядишь в них. Так вот, этот Уильям Джонсон — последний, кто держал бритву в руках. Ты так и думал, верно?
Мне следовало ожидать чего-то подобного, если учесть количество совпадений, которые уже случились со мной в последние дни. Конечно, Уильям Джонсон — весьма распространённое имя, но я совершенно не ожидал услышать его через час после моего визита в банк.
— Не может быть! — воскликнул я. — Это, должно быть, другой Уильям Джонсон. Я так отреагировал потому…
— Да уж, отреагировал. Как будто поперхнулся тухлой устрицей.
— Нет, просто, когда я поступил в бойскауты, Уильям Джонсон был моим первым наставником. Я как раз думал о нём час назад.
— Да ну?
— Потом он попал в переделку, так что, вполне возможно, его пальчики у тебя есть. Но он тогда не жил в Нью-Йорке, и вообще это совершенно другой человек. Сколько лет твоему Джонсону?
— Тридцать пять.
— Ага, значит, точно другой. Мой наставник — ему сейчас, наверное, за шестьдесят. А у этого есть судимость? Что ж, неудивительно.
— А что ты знаешь о нём, Берни?
— Ещё минуту назад, — ответил я, — не знал даже его имени.
Мгновение он смотрел на меня не мигая, потом передёрнул плечами и отвернулся.
— Ладно, Малыш. Не могу сказать, что верю хоть одному твоему слову, но ты нашёл ту книгу, так что, надеюсь, знаешь, что делаешь. Этого Джонсона арестовывали раз пятнадцать, не меньше, привлекали за драку, пьяный дебош и угрозы. Ничего особенного, просто мелкая пьяная шваль.
— А он сидел?
— Сажают только в том случае, если судья вынесет приговор. А у него дело никогда до этого не доходило. Знаешь, кто его дядя? Майкл Кваттроне, наверное, ты слышал о нём.
— Инвестиции?
— Ну да, так он их называет. Он замешан в операциях с фирмами-однодневками, много лет этим промышляет, продаёт фиктивные акции по холодным звонкам, у него целая бригада в офисе трудится, клиентов привлекает. Как только клиент проглотит наживку, его денежки немедленно уходят на липовые счета, а фирма закрывается. Кваттроне связан с местной мафией, мы думаем, он стирает для них деньги.
— Отмывает, ты хочешь сказать?
— Нужно постирать грязные простыни? Отнеси их китайсе в прачечную на углу… Нужно, чтобы твои героиновые барыши выглядели чистыми? Иди к Кваттроне, он тебе поможет. Конечно, мы не знаем, имеет ли Джонсон к этому отношение, но и он время от времени принимает участие в ловле клиентов для дяди.
Он сын сестры Кваттроне, так что, когда его берут, дядюшка вытаскивает из широких штанин пачку бабосов и нанимает лучшего адвоката в городе. Вообще-то этот мелкий засранец нигде особо и не работает. Иногда подрабатывает вышибалой в баре, иногда шофёрит понемногу.
— Боже, какой неприятный тип, — заметил я. — А ты, случайно, не знаешь, где он живёт?
— Последний адрес — в районе Пятидесятых. Хочешь, продиктую?
Когда Рэй ушёл, напомнив мне в сотый раз, что я обещал показать ему трюк по вытаскиванию кролика, я схватил «Жёлтые страницы» и принялся их судорожно листать. В Джонсонах недостатка не было, многие из них были даже Уильямами или значились как У., но ни один из них не был зарегистрирован на 53-й улице, то есть по тому адресу, который мне дал Рэй. В принципе я не был удивлён. Последние сведения о Джонсоне поступили три года назад, а он не производил впечатления человека, жаждущего пустить корни на одном месте.
Я взял роман Джона Сэнфорда, нашёл место, на котором остановился, и вновь погрузился в волшебный мир логики и здравого смысла Лукаса Дэвенпорта. Но больше пары страниц прочитать не смог — пора было ехать на обед к Марти.
Глава 32
В «Притворщиках» действуют довольно жёсткие правила, и одно из них гласит, что деловые вопросы во время обедов обсуждать нельзя. Конечно, разговоры обедающих не прослушиваются, под стойкой бара и около бильярдного стола нет микрофонов, следящих, чтобы слова вроде «аудит» или «налоговая инспекция» не произносились, — до такого зверства хозяева клуба пока не дошли… Просто они хотят, чтобы напряжённый, суетливый дух современного бизнеса не портил аппетита их клиентам. Поэтому кейсы и дипломаты положено на входе сдавать в гардероб. Зная это правило, я заранее переложил деньги из дипломата в два простых белых конверта, которые и вручил Марти, как только нам принесли аперитив.
— Это твоя доля.
Марти приоткрыл один конверт, и при виде толстой пачки «зелёных» его глаза слегка расширились. Он быстро убрал конверты во внутренний карман пиджака и слегка похлопал себя по груди.
— Вот это сюрприз, — сказал он. — Я даже не предполагал, что ты так быстро, э-э-э, выполнишь сие благородное дело.
— В пятницу вечером.
— Потрясающе! И как я полагаю, всё прошло удачно. Весьма удачно, судя по весу и размеру конвертов.
— Ну, ты же не знаешь, что в них! — рассмеялся я. — Может, они набиты однодолларовыми бумажками! Ладно, не пугайся, там только сотки. Да, всё прошло очень удачно. — Я рассказал ему, сколько денег в конвертах, добавив, что это — пятнадцать процентов от общей суммы.
— Ну как же чудесно! — с довольным видом произнёс Марти. — Больше всего меня радует, что ты обул Говноеда на такую сумму.
— Ну а меня больше всего радует сама сумма.
— Берни, ну почему же ты тогда не оставил их все себе? Я ведь заранее отказался от своей доли.
— Да, но это несправедливо! Без тебя я бы вообще ничего не получил.
— Я очень рад, что ты так думаешь. — Он ещё раз похлопал себя по груди. — Признаюсь, мне есть на что их потратить.
Мы с удовольствием выпили: Марти заказал мартини, а я — белое вино, а затем приступили к заказу обеденных блюд, названия которых Марти написал на узкой полоске бумаги, выданной ему официантом. Не знаю точно, зачем в этом клубе принято писать заказ на бумаге — официанты, вроде не глухие и вполне грамотные, но нет, клиенты должны, высунув язык, выписывать названия блюд… Мне кажется, это сделано специально, чтобы члены клуба ни на минуту не забывали, в каких священных стенах они находятся.
Когда официант торжественно удалился, унося на подносе наш заказ, я спросил Марти, общался ли он в последнее время с Марисоль.
— Нет, — грустно признался он. — Но я и не пытался. Эта страница закрыта, Берни. Она предпочла другого, и выбрала его сама. Мне, конечно, страшно хочется наказать Говноеда, и я полагаю, что твоими руками мы уже сделали это, но бегать за ней, умолять… Нет! Что было, то прошло.
— Рад это слышать, — сказал я. — Однако позволь мне ещё раз взглянуть на закрытую страницу?
— Что ты имеешь в виду?
— У меня к тебе несколько вопросов, касающихся Марисоль. Ты говорил, что её мать из Пуэрто-Рико?
— Вроде того, её предки оттуда. Но сама она, по-моему, родилась в Бруклине.
— А отец из Северной Европы.
— Да, из какой-то балтийской республики. Весьма необычное сочетание, ты не находишь? Лёд и пламя! О-о-о-о, как вспомню…
— А из какой республики, знаешь?
— Что? Их вроде всегда было три… Две начинаются с буквы «эл», и он — из одной из этих, потому что, как называется третья, я ни в жизнь не вспомню. Эритрея? Нет, как-то иначе.
— Эстония?
— Ну да, конечно! Эстония! А где же тогда Эритрея? Нет, не говори, мне безразлично, её отец всё равно не оттуда, и даже не из Эстонии. Это тебе поможет?
— Возможно. А ты называл мне её фамилию? Я что-то запамятовал.
— Фамилию? Нет, не называл, и ты поймёшь почему. Марис.
— Её фамилия Марис? Ну и что? — Я минуту подумал. — А, понимаю.
— Ну да. Марисоль Марис. Представляешь? Я думал, она поменяет фамилию, но она и слышать об этом не хотела. Решила, что такое сочетание будет выделяться в титрах, но не выглядеть смешным. Ну, теперь-то, когда её имя никак не связано с моим, я могу взглянуть на вещи более объективно, и знаешь что? Я даже отчасти рад, что мы разошлись.
Я его понимал. Действительно, в сочетании Марисоль Марис и Мартин Джилмартин явно чувствовалось что-то извращённое.
— Она не хотела обижать своих пуэрто-риканских родственников, но и литовские корни хотела сохранить. Или латышские?!
— Пожалуй, выходит так, что она должна иметь латышские корни?
— Н-да? — Марти нахмурился. — Она говорила, ей ещё повезло, что её зовут Марисоль. Мать собиралась назвать её Иммакулата Концептио,[11] но отец не разрешил, спасибо ему большое.
— А сколько ей лет?
— Она просто неприлично молода. — Марти мечтательно улыбнулся.
Я спросил его, сколько это в человеческом возрасте, и он ответил, что, наверное, двадцать с маленьким хвостиком. Я сделал в уме кое-какие подсчёты: получалось, что она родилась в конце семидесятых, а это не совпадало с выводом, который я только что чуть не сделал. Или всё-таки?..
