Кэрол Дуглас - Кошачье шоу
На этот раз фырканье Пилар было больше похоже на хрипение:
— Никакого мистера Молины нет. Может, никогда и не было. Кто знает? Все, что мне известно: Марайя Молина учится во втором классе, и я никогда не видела обручального кольца на руке ее матери.
— Многие вдовы не носят колец, — снисходительно заметил Мэтт.
— Чаще — разведенные, — презрительно поправила Пилар. — У некоторых даже хватает духу подходить к ограде церкви, а потом и заходить внутрь. Теперь понять, кто есть кто и что есть что, невозможно. Даже церковь запуталась. Священники и монахини больше уже не священники и монахини, а замужние и женатые идут под раздачу…
— Думаю, вы имеете в виду «под аннулирование», — пояснил Мэтт быстро, очевидно, боясь ее неприятия к статусу «бывший».
Но Пилар не обратила внимания на замечание:
— Не удивительно, что бедная мисс Тайлер умерла. Никто больше не уважает церковь и то, что с ней связано. Следующее, что они сделают, будут резать священников и монахинь в их постелях, как в диких государствах. Я только уповаю, что мисс Тайлер не наделала глупостей со своей волей, оставив, например, все в наследство котам, а не церкви Девы Марии Гваделупской.
— Недавно она говорила, что так и собирается сделать. А что, не сделала?
Пилар посмотрела на Темпл со скептицизмом:
— Старухи всегда тиранят приходских священников. Точно малые дети, они хотят внимания и, чтобы получить его, обещают оставить приходу деньги. Отец Эрнандес сглупил, когда поссорился с мисс Тайлер.
— А что он мог сказать? — спросила Темпл. — Явно кошки на небесах не являются кошерной католической концепцией.
— Он мог наговорить вокруг да около, безо лжи. А вместо этого сказал ей: нет, нет кошкам места в раю. Теперь же в фонде развития, наверное, ни доллара. В мое время священнику не нужно было выпрашивать деньги: воскресные корзины были полны. Мы все были бедны, но все мы подавали, кто сколько мог. Сегодня церквям приходится полагаться на богатых, они как попрошайки. Вы закончили?
Вопрос прозвучал так резко и неожиданно, будто обвинение. Темпл изучила свою пустую тарелку, вымазанную остатками сиропа причудливой формы.
— Да, — призналась она, желая поскорей избавиться от сладких следов преступления.
— А вы, мистер Девайн? Хотите еще?
Темпл нахмурилась: ей добавки не предложили.
— Этого и так было много, — сказал Мэтт, глядя с улыбкой на все шесть миллионов долларов. — Тосты были великолепны.
— Еще кофе? — уговаривала Пилар.
— Разве что чуть-чуть. Если можно.
— Конечно, можно, — воскликнула Пилар, неуклюже подходя к плите в своих зашнурованных туфлях.
Когда она наливала кофе в чашку Мэтта, то мельком глянула на Темпл:
— Я не думаю, что вы хотите еще.
— Нет, — ответила Темпл, крайне удивленная всем происходящим для того, чтобы впихнуть в себя что-то еще.
Она анализировала ситуацию. Пилар обращалась с Мэттом, как с любимым учеником, а с ней, как с нежелательной школьной подругой, притащенной домой без спроса после уроков.
А Мэтт Девайн просто сидел там, впитывая женскую заботу, словно был рожден ради этого. Может, Пилар чуяла священника. Конечно, Мэтт точно знал, как обращаться с верующей женщиной, которая жила, чтобы прислуживать священ нослужителям.
Темпл сделала последний горький глоток кофе из чашки. Она представляла священников совершенно изолированными от женщин, но в лоне церкви, она видела, что они были окружены ими. Совершенно закрытое пространство, но воздействующее на окружающий мир каждодневно, даже пусть и в самой задушевной домашней обстановке через экономку.
Она предполагала, что целибат шел рука об руку с невинностью, возможно с тайной и благородной борьбой внутри. Она могла принять тот факт, что невежество священника делало его слегка неотесанным и неуклюжим, несмотря на образование, основанное на вероисповедании. Мэтт Девайн не был ни неотесанным, ни неуклюжим в этом плане. Он знал, как вести себя среди этих женщин, как мастерский вор знает планировку музея искусств «Метрополитэн». Он знал, как приручить их так, чтоб никто даже не подумал, чтобы они сами не заметили этого. Он был «отцом» навсегда. Они полагались на него, подчинялись ему и считали, что он принадлежит им.
Пилар обо всем этом не думала, конечно; она только инстинктивно реагировала, как, собственно, и Мэтт. А говоря о ее собственных инстинктах, Темпл начинала тревожиться от такой проницательности. Прошлое Мэтта сделало более вкрадчивым персонажем, чем она могла бы подумать, чем он сам себе представлял. Он был что-то типа актера, в конце концов, духовным фокусником.
Он начинал сильно напоминать ей пропавшего чародея по имени Фокусник Макс.
Глава 22 Рассдрашшающие вопросссы
Дверь кухни отворилась, и из-за нее выглянуло морщинистое лицо.
— Эй! — окликнула Мэтта и Темпл сестра Святая Роза Лимская довольно громко, чтобы перекричать греющийся чайник.
Бесстрастная спина Пилар так и осталась неподвижной: в кране шумела вода, над раковиной туда-сюда ходили локти монахини. Явно грязная посуда не гремит дольше колокола, призывающего на молитву. Темпл оплакивала последние сладкие капли сиропа на своей тарелке. Затем она исчезла в таинстве ее омовения в намыленной воде, которая оставила ее чистой (до скрипа) и совершенно невинной, в отличие от всех них, за исключением, разве что, сестры Святой Розы Лимской, чей акцент и детское выражение лица выдавали ее и без того неприкрытые мысли…
Темпл и Мэтт тихо поднялись и пошли к двери, где им прошептали, что сестра Серафина хочет встретиться с ними в доме священника, пока леди-лейтенант — сестра Роза произнесла это с трепещущей точностью — задает вопросы мисс Вильгельм в монастыре.
Темпл и Мэтт обменялись многозначительным взглядом и вышли, не говоря ни слова до тех пор, пока яркий день не пролил щедро на их головы сияющий ореол света.
— Похоже, что сестра Серафина доставляет лейтенанту Молине столько же проблем, сколько и я, — размышляла Темпл. — Я думала, монахини клянутся уважать власти.
— Власти уже не так безусловны, как раньше, — сказал Мэтт. — Ни религиозные, ни светские. Было грустно узнать, что лейтенант Молина — местная прихожанка. У нее может создаться предубеждение.
— Относительно преследования преступника?
— Относительно преследования моего прошлого.
— Почему ты думаешь, что ей было бы это интересно?
— Сама по себе она любопытна, как и ты, и у нее всегда под рукой официальные средства, чтобы выведывать информацию. Так почему не обо мне?
— Послушай, Девайн, от тебя одни проблемы, но у тебя самого их нет.
— Мне казалось, что из нас двоих я учу самозащите.
— В средствах физической отваги — да. В криминальных делах эксперт — я. Почему «отвага» мне представляется чем-то относящимся к львице в африканской саванне, но не ко мне?
— В тебе много отваги, — заверил он ее, — в самых неожиданных местах.
Мэтт остановился у входа, затем сильно рванул кованную ручку так, будто знал точный вес двери и уже заранее был готов к тому, как тяжело она открывается.
Они снова погрузились в прохладную тень помещения, мирно пахнущего лимонным маслом, свечным воском и пьянящим ароматом ладана. Из тишины медленно появлялись чьи-то голоса, точно пловцы, выплывающие на пустынное мелководье, спорящие друг с другом голоса, мужской и женский.
Шаг Мэтта ускорился в направлении кабинета отца Эрнандеса. Уже у самой двери он повернулся к Темпл с выражением абсолютного сожаления.
— Лучше я войду один.
— Она звала нас обоих.
— Да, но…
За дверью повышался в гневе голос отца Эрнандеса, Темпл это показалось знакомым на причитания по умершему, на бдение, только с ирландским акцентом. Но ничего другого об Ирландии не напоминало: ни время, ни действующие лица, хотя бдение было бы очень уместным, ведь Бландина Тайлер легко могла быть его объектом.
Мэтт скользнул за дверь без особых усилий, словно ему не пришлось даже открывать ее. «Волшебник!» — прошипели ее возмущенные мысли ему вслед.
Проницательность и собственное «я». Осмотрительный мужчина. В ее сознании волнами поднимались еще более жесткие словечки.
Макс никогда ничего никому не доверял, не рассказывал, если на то не было острой необходимости, закрывал и запирал за собой двери, чтобы никогда уже не вернуться и не открыть их. Слишком многие из таких дверей отгораживали эмоциональность Темпл.
Так она и ждала возле очередной закрывшейся перед ее носом двери, не имея возможности даже подслушать обрывки разговора, а, значит, и понять происходящее.
Голос отца Эрнандеса становился все громче, глубже и бесконтрольнее, словно сошедший с ума орган, бушующий в минорной тональности. Темпл представляла, как он меряет шагами пространство, как его почти театральная, драматичная ряса натягивается при каждом широком движении прямой, как струна, фигуры, и это несмотря на все беды. Он не выглядел, как человек, готовый прогнуться в любом смысле этого слова. Однако слова произносились не слишком четко, будто он их проглатывал, голосом, тронутым текилой, густым и раздраженным.
