Фредерик Дар - Сан-Антонио в гостях у МАКов
Из маленького транзистора слышен приглушенный шлягер Азнавура. Фавье любит работать под музыку.
Он заканчивает колдовать над своими пробирками и делает шаг назад, так гурман отходит от стола, когда насытится.
— Героин, — говорит он.
— Рассказывай...
— Я еще не могу сказать, в каких пропорциях, но в этом виски — он в лошадиных дозах...
— В какой бутылке?
— Во всех пяти, что я принес...
Я смотрю на него, недоумевая.
— Ты хочешь сказать, что он был в закупоренных бутылках?
— Да, во всех!
Я замолкаю, чтобы подумать, а он терпеливо ждет. Несколько мгновений мозговой раскрутки, и я продолжаю теребить его.
— Бутылки были запечатаны, как положено, или что-то было не так?
Фавье улыбается и исчезает в чуланчике. Я слышу, как он возится с бачками гипосульфита. Вскоре он появляется с еще мокрой фотографией формата тринадцать на восемнадцать. На фотографии — горлышко бутылки Мак Хёррел, увеличенное по меньшей мере в четыре—пять раз.
— Когда я заметил, что в полных бутылках есть наркотик, я сделал снимок очередного запечатанного горлышка перед тем, как открыть.
— Браво, Фавье.
Вот что значит добросовестный флик. Он рыжий, как долина Боса (Бос — илистая долина парижского бассейна между Шартром и лесом Орлеан. Здесь в основном возделывают пшеницу) летом, и инициативный, как черт среди праведников.
— На этом снимке хорошо видно, что это его родная пробка.
Я соглашаюсь.
— Ты думаешь, что сотрапезники Петит-Литтре могут загнуться?
— Никак нет. Действие героина скоро пройдет. Просто— напросто они поймают кайф и посмотрят розовые сны.
— Давай-ка последуем их примеру. Пора вздремнуть, дружище.
Мы отваливаем из конторы. Внизу меня приветствуют постовые:
— Разве ваш отпуск уже закончился, месье комиссар?
— Похоже на то, а?
За баранкой моего маленького М. Ж. я решаю забыть это дело до завтра и посвятить остаток ночи репетиции оркестра (как сказал бы Феллини), в которой Ирен будет исполнять сольную партию.
Я мысленно уже составляю партитуру праздничных лакомств, которые она заслужила. Для девочки, только что вылупившейся из провинциальной скорлупы, необходимо умеренное меню.
Что бы вы сказали, например, о Савойарском трубочисте или о Припетрушенном венгерском язычке, или о Пальчике Бритиш инкорпорейтед? Мне кажется, это вполне приемлемо для начала.
Я спохватываюсь именно в ту секунду, когда размышляю, стоит ли к этим трем блюдам добавлять четвертое, принесшее мне успех: Причащение пастушки. Вместо того чтобы рулить к себе в Сен-Клу через Звезду и Булонку, я поперся через Пале де Шайо и авеню Анри-Мартен.
Въезжаете? То самое авеню Анри—Мартен, где живет хмырь, снабдивший Петит-Литтре виски с наркотиком. Если и после этого вы не поверите в мое шестое чувство, считайте, что пять ваших дали течь.
Мой взгляд, в свою очередь, перетекает с наручных часов на часы приборного щитка. И те и другие согласно показывают два часа ночи.
В это время обычно не наносят визитов, но мне не терпится все же повидаться с месье Оливьери, чтобы поболтать о последних новостях. Думаю, что с таким интересным собеседником, как я, он быстро забудет про сон.
И вот я рядом с двести двенадцатым домом. Останавливаю тачку и направляюсь к входной решетке. Оливьери, так же, как и карлик Леон-Карлеон, ютится в роскошном особняке, в настоящее время полностью погруженном в темноту. Многоопытным перстом нажимаю кнопку звонка. Проходит мгновение, и, не успеваю я нажать еще раз, как зажигается свет в окне сторожа. Железные жалюзи приоткрываются, и недовольный голос осведомляется:
— Кто там?
— Полиция, — сообщаю ему.
Он раздумывает. В наше время полно жулья, которое прикидывается легавыми, чтобы устроить гоп-стоп в вашем курятнике.
— Минуту!
Чудак исчезает в своем окошке, как кукушка в часах, известившая о наступлении полудня. Проходит немало времени, прежде чем я замечаю массивный силуэт с другой стороны решетки.
Человек лет шестидесяти борцовского телосложения не очень гостеприимно рассматривает меня через железные прутья. Надев штаны, он забыл вздернуть помочи, и они похлопывают его по ляжкам, а низ огромной ночной рубахи, не уместившийся в шароварах, вздувается вокруг брюха парашютом.
— У вас есть удостоверение?
— Пожалуйста!
Он пристально рассматривает его, успокаивается и засовывает крупнокалиберную дуру в карман своих подпарашютников.
— С чем пожаловали?
— Мне нужно увидеть месье Оливьери.
Я говорю резко. В таких случаях церемониться ни к чему.
Он впускает меня внутрь.
— Я проведу вас к себе. Нужно сначала предупредить лакея.
Мы входим в подобие кладовки-столовой, пропитанной запахом тушеной капусты. Из соседней комнатушки раздается обеспокоенный голос его благоверной:
— Это правда легавый, Гектор?
— Заткнись! — успокаивает ее страж.
Он подходит к телефонному аппарату, задумывается, но в конце концов нажимает кнопку. Зажигается маленькая лампочка. По истечении тридцати трех секунд раздается щелчок.
— Альберт? — спрашивает охранник.
На другом конце, наверное, зевнули в знак согласия.
— Скажи месье, что его срочно хочет видеть полицейский.
Не знаю, что ему плетет лакей, но охранник гаденько хихикает.
— Да ничего я не знаю, — говорит он и кладет трубку.
Он смотрит на меня и спрашивает:
— Ничего серьезного?
— Как сказать, — отвечаю я.
Я слышу легкую трусцу за дверью, она чуть-чуть приоткрывается, и показывается седая прядь над сонным глазом. Супружница стража порядка желает знать, на кого я похож. Узнав это, она возвращается на свое супружеское ложе.
Сан-Антонио чувствует себя немного не в своей летающей тарелке, мои дорогие. Этот Оливьери наверняка шишка с большими связями и может не оценить ночной визит по достоинству. Следовательно, для меня тут попахивает жареным.
Нарисовывается слуга. Из тех, что жилет в полоску и все прочее. Его глаза еще досматривают сон, но в остальном он безупречен.
Он рассматривает меня с высоты своего положения.
— Это вы хотите видеть месье?
— Это я.
— Сейчас два часа ночи...
— Четверть третьего, — уточняю я. — Будьте так добры, предупредите его о моем визите.
Моя самоуверенность (или я не парижанин?) его обескураживает.
— Очень хорошо, извольте следовать за мной...
Я совершаю знакомство с очередным огромным залом. Стены этого задрапированы замшей. На полу — шкуры белых медведей, по сторонам мраморные статуи, экзотические растения и картина Пикассо, в которой я признаю подлинник. Поверьте, месье Оливьери не из тех, кто ждет семейного пособия, чтобы купить килограмм сахара.
Лакей указывает мне на обтянутый темно—синим бархатом диванчик.
— Садитесь, я пойду разбужу месье.
И он вступает на парадную лестницу. Я остаюсь один и обдумываю доводы, оправдывающие мой визит. Судя по осторожности прислуги, у месье Оливьери неважный сон и он не любит, когда его беспокоят среди ночи.
Слуга быстро возвращается, у него растерянный вид.
— Месье нет в спальне, — говорит он.
— Он что, еще не вернулся?
Он никуда не выходил.
— Он был, когда вы закончили дневную работу?
— Мы с женой — она служит здесь горничной — пошли в кино: у нас был свободный вечер.
— Когда вы уходили в кино, где был ваш хозяин?
— В своем кабинете.
— А когда вернулись?
— Свет был выключен, я думал, он спит...
— Может быть, он вышел?
— Охранник нам бы сказал.
— Может, он уснул в кабинете?
Мой довод показался собеседнику заслуживающим внимания. Он давит в зародыше червячка сомнения и направляется к двустворчатой двери, расположенной в глубине зала.
Осторожно стучится, открывает дверь и включает свет. Его оцепенение и гробовое молчание говорят о многом.
— Мертв? — спрашиваю я, входя в кабинет.
Оливьери боком лежит на ковре. Одна рука подмята телом, другая откинута в сторону. В ней пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и аккуратно поднимаю пистолет, предварительно накинув на него платок. Чувствую, что из него давно не стреляли. Я достаю обойму и вижу, что все монпансье на месте — угощайтесь на здоровье!
Кладу оружие на ковер и склоняюсь над трупом. Месье Оливьери загнулся часа три назад и уже холодный, как Титаник год спустя после столкновения с айсбергом. У него синеватый подтек на виске и следы на шее, похоже, его душили. Apriori (На первый взгляд, заранее (лат.)) преступление мне видится так: два типа пришли вечером побеседовать с ним. Они начали ему угрожать, а он указал им на дверь дулом своей игрушки. У одного из гостей оказалась дубинка, и он сбоку вырубил его. Тогда другой сжал горло магната.
