Иоанна Хмелевская - Смерть беспозвоночным
Магда держала свой мобильник далеко от уха, так что Петр Петер тоже мог слышать сказанное мной. И он сразу принялся отвечать мне. По его мнению, это мог быть не один человек а Яворчик упрямый и агрессивный, вот он и собирал со всех сторон все негативное по моему адресу и сам рассеивал мерзкие слухи, а люди с ним не спорили — себе дороже. Хочет сделать из меня убийцу — пусть делает, никто не станет с ним цапаться.
И тут Петрик высказал еще одно соображение — из числа этих, с негативным ко мне отношением, следует исключить Пызяка. Желая после всех своих неприятностей сохранить лицо…
— А у него есть лицо? — удивилась я.
— …Решил заболеть и месяц назад выехал за границу полечиться на каком‑то курорте. А что касается лица, то и мне удивительно, — признался Петрик. — И вообще при всех разговорах, в которых вам перемывали косточки, он только презрительно молчал, всем видом показывая, что просто считает ниже своего достоинства говорить об этой глупой бабе.
— Ну хорошо, спасибо вам, я узнала, что хотела, а Яворчик пусть подавится, только работы прибавил полиции, балбес, ведь им пришлось проверять меня. Собственно, это было бы все, разве что у Петрика есть еще какая информация для меня за пазухой.
В сотовом послышалось глухое неразборчивое бормотание, конец которому положила Магда, доложив мне, что Петрик в силу разных обстоятельств пришел к выводу, что этот Яворчик дружит с Поренчем. Кажется, Поренч тоже тебя не слишком жалует?
— Перестройся на прошедшее время, — мрачно посоветовала я подруге. — Не жаловал. И теперь уже никого не сможет пожаловать.
Тут я вспомнила, что Гурский потребовал от меня держать информацию о гибели Поренча в тайне и прикусила язык, да поздно — слово вылетело.
Магда как‑то не очень заинтересовалась моей секретной информацией.
— Что? Почему? Что с ним?.. Погоди, Петрик что‑то говорит… А, и до него докатились слухи о смерти Поренча, но ничего конкретного, кто‑то слышал звон… А больше он ничего не знает и должен возвращаться на работу. Зато у меня к тебе тьма вопросов, но уже из другой песни, и нужно время. Я перезвоню позже. Пока!
И я осталась одна со своими проблемами. Голова раскалывалась. С Пызяком все так, мы еще раньше столкнулись, а вот о Яворчике я понятия не имела. Теперь имею, хоть это удалось выяснить, а то бы продолжала ломать голову — с чего это он такой на меня озлобленный? А вот слухи о том, что все жертвы неизвестных убийц старались ради Эвы Марш, что они расстилали перед ней красную ковровую дорожку — такую белиберду кто выдумал? Выходит, и ее издатели заботились об Эвином благосостоянии. Кстати, а не лишились ли сотрудники «Гратиса» кого‑либо из своих членов?
— Хорошо, а как же Поренч? Он‑то может быть включен в этот круг любителей Эвы Марш или нет? И если нет…
Ужасно! Из этого следует, что Мартуся и в самом деле перестала владеть собой. И что же, мне теперь следует ехать в Краков?
* * *Может, я бы и ринулась в Краков, если бы не Адам Островский. Похоже, журналист последнее время работал над циклом репортажей, причем не прошел мимо и моих воззрений и высказываний на животрепещущую тему. Перед моей калиткой он появился в тот момент, когда я, вся на нервах, искала ключи, понимая, что, уезжая из дома на неопределенное время, владелец должен дом запереть. У ключей было постоянное место, но сейчас я их там не обнаружила и, хлопая себя по всем карманам, старалась вспомнить, в чем я была вчера и в какой карман мне надо лезть. Островский прервал поиски.
— Я только что вернулся из Кракова и прямо из аэропорта примчался к вам, — начал он, едва переступив порог дома. — Вы знаете, что там произошло?
— Батый налетел со своей конницей! — проворчала я. — Прошу меня не нервировать и говорить дело. Чай, кофе?
— Кофе, если можно кофе! В самолете подают помои. У меня в Кракове свои возможности, так что я все знаю. Но не верю. Разве что Марта сошла с ума.
Очень встревоженная, я лишь спросила:
— Но ведь вы ее знаете?
— Знаю, конечно, но я думал… Импульсивность тоже имеет границы, а идиотизм в ее случае исключается. Чтобы до такой степени забыться? Нет, не верю!
Поскольку он не верил, я не подсыпала ему в кофе яду. Вероятнее всего, Мартуся пришила своего Поренча в аффекте, но раз Островский не верит — он по правильную сторону баррикады. И я приняла его в союзники.
После чего передо мной начертали мрачную картину, нечто из Средневековья, как и само здание «Алхимии».
Некий Ливинский, шахматист, получил от своих сотоварищей — шахматных маньяков задание разведать, нельзя ли в модном клубе «Алхимия» организовать небольшой шахматный турнирчик, лучше бы официальный, но можно и без официоза. И хотя Ливинский знал этот памятник старины, все же примчался прикинуть насчет турнирчика. Покрутился, кое с кем переговорил, потом оттащил от буфета свою девушку Крысю и некоего Янушека, который о шахматах не имел ни малейшего понятия, но зато проявлял излишне активный интерес к Крысе. И они вместе спустились вниз в уютной темноте по очень крутой лесенке, на которой и черт шею сломит. Крыся спускалась первая и все время смотрела под ноги, так как была на высоченных каблуках. Это именно она увидела жидкость, которую приняла за красное вино, проследила путь этого красного ручейка и, узрев его истоки, испустила нечеловеческий вопль. Его услышали все наверху, но поначалу не отреагировали, решив, что это Ливинский с Янушеком используют Крысю, ну и что такого, дело житейское, но, во первых, зачем им надо этим заниматься здесь, а во–вторых, чего это она так орет? Кое‑кто решил все же полюбопытствовать — ну и разразился ад на земле.
Теснота закоулков старинного здания очень способствовала затиранию всех возможных следов, ведь весть о случившемся в мгновение ока разнеслась по дому и все находящиеся там в данный момент посчитали делом чести лично осмотреть место преступления до того, как явится полиция и никого не пустит. Полиция явилась, и ее чуть кондрашка не хватил. Конечно, перекрыли доступ к трупу, да поздно было. А в набежавшей еще до них толпе случайно оказались журналист и фоторепортер, который, не веря своему счастью и пользуясь подвернувшейся оказией нащелкал все, что мог, смылся еще до прибытия полиции и теперь орудовал у себя в редакции, сразу став предметом зависти конкурентов.
Свалившись вместе с толпой на место преступления, в толкучке и общем ажиотаже одна из женщин даже наступила на палец откинутой левой руки трупа и теперь, сидя наверху, проливала горькие слезы над своей испачканной в крови туфелькой, будучи уверена, что нечаянно осквернила мертвое тело.
Комиссар из отдела убийств, прибывший вместе с прокурором на место преступления и констатировавший, что место преступления затоптано окончательно и бесповоротно, решил переключиться на живой материал, зная по опыту: не все показания можно принимать на веру. Но в конце концов, из двадцати трех свидетелей авось да удастся что‑нибудь выдоить.
Ну и выдоил.
Половина из свидетелей знала друг друга, и они не скрывали своего знакомства, так что можно было допустить — остальные и в самом деле чужие для них. Ливинский с Кристиной пришли последними, Крыся застряла в буфете, а Ливинский разыскивал директора клуба, нашел и о чем‑то переговорил с ним, потом с одним из журналистов, долго на повышенных тонах общался с одним из игроков в бридж — и тоже о проведении в «Алхимии» шахматного турнира, — похоже, они договорились, и Ливинский опять принялся разыскивать исчезнувшего директора, наконец извлек Крысю из буфета, и они пошли вниз. Вместе с Янушеком, который приклеился к буфегу и проторчал там не меньше часа, и только появление Крыси его оживило. Ну и именно они обнаружили труп…
Ладно, а кто был внизу раньше? Еще до того, как они спустились?
— Без всякого сомнения, жертва. Поренч. Да, его здесь знали. Его везде знают. Ну, может, не все, но многие.
— А кроме него кто еще спускался вниз?
И тут из путаных показаний свидетелей следовало, что каждый видел каждого. И если верить их показаниям, то получалось, все посетители клуба толпились внизу, а вверху было совсем пусто. Хотя обычно нижнюю часть здания запирали и все собирались наверху. К тому же некоторые из тех, кто был внизу, уже успели уйти.
Комиссар полиции не был обескуражен такими показаниями, а принялся задавать всякие наводящие вопросы. Когда, уточните, сюда пришел погибший?
Холера его знает. Три человека заявили, что вроде бы заметили, как он входил в здание, было это около часа назад, а остальные уже видели его в зале, не исключено, что прибытие Поренча видел еще кто‑то из тех, кто уже ушел из клуба. Четверо признались, что разговаривали с ним, просто перекинулись парой слов, таких, знаете: «Привет, как жизнь?», «Какая уж тут жизнь, так, ползаю помаленьку, и все».
Он один пришел или с кем‑нибудь?
«Один пришел». «Ничего подобного, пришел с каким‑то незнакомым типом». «Да нет, он пришел с Маевским!» «Ну что несешь, Маевский пришел с Боженой». «Да нет, они вместе пришли, только по очереди, а за ними еще какой‑то незнакомый. В конце концов, здесь 11С все знают друг друга, вход в клуб свободный».
