Иоанна Хмелевская - Жизнь (не) вполне спокойная
— Знаете, — грустно призналась я, — помню, что только одна вещь у меня не была в употреблении — это пластмассовый малиновый ночной горшок. Не себе везу и могу гарантировать, что никто им не пользовался…
Отцу я позвонила в кредит — двадцати трех злотых и пятидесяти грошей на разговор не хватило. Он один должен был быть на работе, остальные могли шляться где угодно. К счастью, я поймала его на месте.
— Папа, — выдохнула я, — нахожусь в Швецке…
— Где-где? — перебил изумленный отец.
— В Швецке.
— А почему в Швецке, где это?
— На границе.
— Но ты же едешь поездом. Почему ты вышла в Швецке?
— Нипочему! Я вообще не выходила.
— Так зачем ты там оказалась?
— Господи Иисусе! — в отчаянии взвыла я. — Это совершенно неважно! Поезд от меня убежал в Берлине, и я еду другим путем.
— Ничего не понимаю…
— Неважно. Я тебе потом объясню, а теперь слушай и запоминай! Правда, всё сложно…
Я, наконец, сумела собрать мысли и объяснить отцу, что приеду в Варшаву каким-нибудь поездом из Познани. Не знаю, каким, не знаю, во сколько, на какой вокзал, тоже не знаю, но вся семья должна меня встречать, у меня куча вещей.
Оглушенный новостями отец, так и не поняв ничего из моих объяснений, обещал все устроить.
Затем мне заказали такси марки «Варшава», багаж в ней поместился, и я на такси доехала до Познани. В Познани варшавский поезд уже готовился отойти. Мне повезло — носильщиков было много, они не только галопом перенесли мое имущество, но и успели по дороге вытащить меня из поезда на Рачибож, куда я упрямо лезла только потому, что он стоял ближе всех.
Свалив всё барахло возле сортира, носильщики выпрыгивали на ходу, на бегу же ловя гонорар. Я всем решительно платила только долларами, и по совокупности расходов это оказалась самая дорогая поездка в моей жизни.
Мои перипетии на этом не кончились. Я поискала купе, в котором было меньше всего багажа, и попросила помочь парня, сидевшего у дверей. Симпатичный парень мне помог, все перенес, часть засунул на багажные полки, а часть пришлось оставить в коридоре — в купе всё не влезло, после чего явился другой тип, сел напротив первого, посмотрел на мое барахло и заявил:
— Прошу прощения… Я тут сидел и видел, что вы, пан, тоже сидели, а когда поезд тронулся, вдруг вижу: вы идете и несете два чемодана… Потом опять несете два чемодана, а поезд идет. Господи боже, думаю, и откуда у этого человека так много чемоданов, из других купе или как? Я собирался было вам помочь поначалу, да засомневался, вдруг вы их того… свистнули. Извините, пожалуйста…
Пришел проводник и долго не мог сообразить, почему с международным билетом я еду на поезде внутреннего сообщения. Но билет-то я купила, притом за датские кроны, с поезда меня не ссадишь. Зато пришлось доплатить за багаж: его количество превышало все допустимые нормы. От долларов проводник отмахнулся, и я поехала в кредит.
Семья поджидала меня, рассредоточившись по всем вокзалам, ибо поезда из Познани приходили в разное время и на разные вокзалы, и они едва не бросили меня на произвол судьбы: я вышла в этой проклятой шляпе, и родная мать меня не узнала. Она уже повернулась и пошла вон с вокзала, убежденная, что дочь не приехала, я же увидела ее издалека и чудом успела догнать.
И самое удивительное — все мои пожитки влезли в «горбунок». А вот для пассажиров места не осталось.
Говорила же я, что поезда меня не любят…
Сразу же после моего возвращения произошла мерзкая семейная сцена.
Войтек ждал меня на стоянке, я ему сказала:
— Рада тебя видеть.
— Да что ты говоришь? — ответил он.
Primo, он сидел в машине, навстречу мне вылезать не стал, наверняка из-за своего плохого воспитания. Secundo, я сказала правду. Tertio, с такими словами я могла обратиться ко многим людям, и «да что ты говоришь» мне мог ответить любой из них. И прозвучало бы это шутливо, ласково, весело, трогательно, остроумно, по-разному, но наверняка позитивно. «Да что ты говоришь» из уст Войтека, как правило, звучало ядовитым укусом.
Возможно, этот ответ стал последней каплей, и я потеряла терпение, да давно пора было. Оказалось, что обманывал он меня просто скандально, во всех отношениях и во всех сферах, безобразно, подробности перечислять не стану. Клеил он не только чужих баб, но и моих подруг, а уж это бестактность ниже плинтуса, и я наконец-то допетрила — этот человек меня разлюбил.
Ладно, не любит так не любит, нет такого закона, что обязан кого-то любить, но в этом случае на кой черт мне квартирант?
Потом оказалось, что Войтек использовал доверенность на машину, которую я дала ему когда-то в Копенгагене на перегон автомобиля в Польшу. Уболтал бабу в автоинспекции зарегистрировать машину на него. Дескать, так проще: меня нет, ездит он… Баба, должно быть, сомневалась и боялась этого фортеля, да ведь уговаривал-то ее не кто другой, как прокурор! Использовал служебное положение, мерзавец…
Как-то Войтек позвонил и потребовал свой зонт. Он забыл его у меня по ошибке. Я взаимно потребовала вернуть полотенце, то самое, бежевое, купленное для Ежи в Magasin du Nord, которое Войтек забрал, верно, тоже по ошибке. Договорились встретиться с ним на Польной.
У меня как раз была Янка, и мы поехали вместе. Войтек подошел к машине, отдал полотенце, взял зонтик.
— Официально тебе заявляю — я не дам согласия на перерегистрацию машины на тебя.
— Поцелуй меня в задницу, — вежливо ответила я и уехала.
Янка сидела рядом, окаменев. Всю эту историю с регистрацией я успела ей рассказать.
— Знаешь, — с ужасом сказала она. — Я только вот сейчас впервые поняла, какой он наглый и бессовестный!
Я пожала плечами, говорить тут было не о чем. Очаровательный прохвост. Я только в одном не была уверена: он сам поглупел или меня считал безграничной идиоткой? Или ему в голову не приходило, что мошенничество в конце концов вскроется?
Легко угадать, откуда взялся такой конец в книге «Что сказал покойник». Войтек перестал со мной раскланиваться при встречах, а все остальное о «Покойнике» — в следующей главе.
Глава 4. ТРЕТЬЯ МОЛОДОСТЬ
Насколько я помню, в «Бен Гуре» запирали чудовищные каменные двери в подземелье. Эта короткая и полная напряжения сцена меня вдохновила.
Я твердо решила придумать нечто такое, что в наше время могло привести к такой сцене. Таким образом, сочинив серединку, я начала писать «Что сказал покойник» в двух направлениях: к началу и к концу. Какая-то часть представлялась мне по пути на работу — каждый день по кусочку, а часть — в Шарлоттенлунде, на лесной тропинке по дороге на ипподром.
В какой-то момент своих фантазий я поняла, что получается книга. Именно тогда в письме к Ане я схематично изложила сюжет и принялась изучать, как все выглядит в реальной жизни.
В Дании с помощью Алиции я успела получить только сведение, что кофе цветет белыми цветами. Только дома я начала действовать всерьез. Первым делом помчалась в бразильское посольство. Там меня засыпали проспектами, фотографиями, многочисленными картинками, которые повергли меня в полный ступор. Из картинок неоспоримо следовало, что правая сторона Бразилии, то есть ее атлантическое побережье, выглядит совершенно так, как я его себе выдумала, а потом его сделали по моему проекту. Только до одного я не додумалась самостоятельно — до железной дороги на вбитых в склон горы костылях. И я позволила себе списать ее с фотографии.
Тут же в творческий процесс вмешался мой младший сын Роберт. Пушка, которую пневматический механизм поднимал из-под палубы, — это его личная идея, он на пушке настоял.
За вязальный крючок Алиция устроила мне скандал.
— Идиотка, — издевалась она по телефону. — Крючком проковырять дорогу на свободу! Ха-ха!
После чего она позвонила снова и все «отгавкала» обратно.[14] Оказалось, что в датской прессе появилась статья о каком-то типе, прорывшем ход из подземелья антенной от транзистора. А в Дании печатному слову верят.
— Гав-гав! — смущенно тявкнула она. — Твой крючок потолще будет. Все обвинения снимаю.
Года через два после выхода книги Люцина с превеликим весельем сообщила мне, что из Бразилии приехал знакомый и примчался к ней в восторге пополам с ужасом.
— Ну и ну! — воскликнул он. — Ну и храбрая же эта твоя племянница!
Оказалось, я опять попала в яблочко. Этот знакомый сам убедился: вся округа радикально коррумпирована, там, где я и описывала, находится резиденция шефа, тютелька в тютельку такая, как я придумала.
Теперь берите в руки «Проклятое наследство». Забегая вперед, сообщаю: «Проклятое наследство» отказались печатать. Забраковала его цензура, опять же как аморальное произведение. Аморальность заключалась в том, что преступники — люди симпатичные и в конце романа они не были наказаны. Вот и пришлось мне текст слегка перекроить, а преступления провести по другой статье, полегче.
