Дарья Донцова - Маникюр для покойника
– Что это у вас? – спросила девушка, принюхиваясь.
– Флотские макарончики и борщок, – радостно завопила мужская часть семьи, – офигительно вкусно, просто умереть!
– А мне?
– Садись, – велела я и открыла кастрюлю.
В течение следующих минут слышалось только позвякивание столовых приборов и мерное чавканье. Я отошла от плиты и оглядела домашних. Сережка расстегнул пуговицу на джинсах и блаженно щурился, явно собираясь вздремнуть минуток шестьсот, Юля, забыв про постоянную диету, азартно уничтожала борщ, Кирка, перемазанный кетчупом, ловил вилкой последнюю макаронину… Кошки сыто развалились на подоконнике. Им достались вкусные мясные обрезки. Муля и Ада тоже получили по миске мясца, а Рейчел я купила на рынке отличную «сахарную» косточку, всего за десятку, и абсолютно довольная стаффордшириха издавала время от времени нежное ворчание, кусая восхитительный мосол. Даже суетливые хомяки и жаба Гертруда переваривали плотный ужин, в воздухе кухни просто разливалась сладкая истома… И неожиданно я ощутила полнейшее счастье. Давно меня не посещало это чувство, последние этак лет тридцать я всегда была больна, или обижена, или делала то, к чему не испытывала ни малейшего расположения. Впрочем, процесс готовки не доставляет никакого удовольствия, зато как приятно потом смотреть на свою семью.
– Ну Лампочка, – пробормотала Юленька, – ты чудо! Пойду бельишко в машину суну…
– А я постирала, только повесить не успела.
– Сиди, – велела Юля, – и так небось с утра у плиты прыгала, сама развешу, а Сережка помоет посуду.
– Не помоет, – хихикнул Кирка.
Мы оглянулись. Старший братец крепко спал, положив голову на Семирамиду, ноги он поместил на табуретку. По-моему, уснуть в таком положении просто невозможно, но Сережка слегка похрапывал, не реагируя на пищащий где-то под задом пейджер.
– Помою сама, – усмехнулась я.
Юлечка убежала в ванную, и вскоре оттуда раздалось:
– Боже!
Я влетела следом за ней, глянула в раковину и онемела. Фаянсовая емкость была полна каких-то темно-синих тряпок. Потом глаз различил трусишки, лифчик, еще недавно белую рубашку.
– Что это? – изумилась я.
Юля горестно вздохнула:
– Ты сложила вместе цветное и белое белье…
– Надо стирать отдельно?
– Конечно, видишь, что-то полиняло…
Девушка принялась копаться в куче испорченных вещей. Ее рука вытащила на свет крохотный свитерок, годовалому ребенку и то мал.
– Такого не было в бачке, – категорично заявила я, – совершенно точно – ничего детского, просто таинственное приключение…
– Это свитер Лошади, – захохотала вдруг в голос Юленька, – прикинь, Кирюшка, как сел!
– Чей? – оторопела я.
– Лошади Пржевальского, – сквозь стон произнесла Юлечка. – Ой, не могу.
– Чей? – вновь не поняла я.
– Эти гнусные люди, – раздался над ухом сонный голос Сережки, – эти мерзкие родственнички дали мне такую кликуху. Лошадь – это я. Но знаешь, Лампадель, у них тоже есть клички. Кирюшка – Наглый Подсвинок, Юлька – Поросенок… А что с моим свитерком?
– Сел, – сообщил Поросенок, – просто и окончательно, теперь выкинуть только…
– Может, растянется? – безнадежно спросила я.
– Знаешь, Лампадель, – с чувством произнес Сережка, – человеку, который так готовит, можно простить все.
Я удрученно молчала.
– Не переживай, – махнула рукой Юлечка.
– Свитер этот я терпеть не мог, – сообщил Сережка.
– Дайте сюда. – Кирка выхватил пуловер и убежал в коридор.
Послышалось недовольное сопение, потом вопль мальчика:
– Да стой же на месте!
И в ванну медленно вошла Муля в том, что еще не так давно было Сережкиной одеждой.
– Класс, – подпрыгивал Кирюшка, – как раз на мороз прикид.
– Ада без обновки осталась, – хихикнула Юля.
– Не беда, – отозвался старшенький, – Лампадель еще разок затеет большую стирку, и порядок!
Слушая его раскатистый хохот, я поняла, почему домашние прозвали парня Лошадью Пржевальского.
– А у Кати есть прозвище?
– Конечно, – хором ответили Юля и Кирка. – Хочешь, мы тебе кличку дадим?
– Не надо, – медленно произнесла я, – уже выбрала, зовите просто – Большая Свинка.
ГЛАВА 15
Утром, избавившись от старших и велев младшему читать параграф по истории, я вылетела из дому. В голове царила сумятица. Нина, по счастью, оказалась жива, я дозвонилась до нее около десяти вечера и велела соблюдать крайнюю осторожность. Но женщина отреагировала вяло:
– Кому я нужна.
– Могут залезть в квартиру…
– У меня брать нечего…
Я швырнула трубку – ну не дура ли!
Впрочем, документы скорей всего у матери или у Яны. Интересно, кто живет на Нечаевском, 15?
Неужели гориллоподобный Слава? Что-то слишком часто всплывает это имя, может, это один и тот же человек? Даже наверняка! И если он и в самом деле имеет квартирку по указанному адресу, тогда… Тогда, наверное, там и прячет Катю!
Не чувствуя пронизывающего ледяного ветра, я неслась к метро. В голову пришел гениальный план. Предположим, не найду документы… Зато обнаружу логово похитителя! Ну не сидит же этот Слава целыми днями дома? Значит, так, отыщу мужика, прослежу за ним, дождусь нужного момента, взломаю дверь и освобожу Катю.
Пересаживаясь в троллейбус, я немножко поостыла. Взламывать дверь – трудная задача, одной не справиться. Катю небось приковали цепью к батарее, и в прихожую ей не выйти… Надо достать отмычки! Но где их берут? Ведь не в магазине же спрашивают…
Ноги быстро добежали до нужного дома, и, отыскав квартиру, я принялась жать на звонок. Резко щелкнул замок, и на пороге появилась бабуся, одетая самым невероятным образом. Худенькое, даже щуплое тельце обтягивал ярко-желтый сарафан с голубыми полосками. С морщинистых щиколоток спадали беленькие хлопчатобумажные носочки, а аккуратные, совсем детские ступни были засунуты в сабо.
– Яночка, – всплеснула бабуся руками, – а я уже на улицу собралась, за хлебушком. Давай вместе прогуляемся, только голову от солнца прикрою, а то напечет.
И она схватила тоненькой, как веточка, рукой широкополую соломенную шляпу с розовой лентой на полях.
Я почувствовала себя действующим лицом в пьесе абсурда. На улицу в сарафане в середине ноября?
– Боюсь, вы замерзнете, лучше потеплей одеться.
– Что ты, милая, там жара, – настаивала старушка, – июнь в разгаре.
– Нет, ноябрь, – безнадежно пробормотала я, стаскивая куртку.
Теперь понятно, почему Яна отправила меня сюда. Никакого Славы тут нет, на Нечаевском проживает больная маразмом бабушка, скорей всего, мать Михайловой, вот она и волнуется, как там безумная.
Старушонка тем временем прошлепала на кухню. Я за ней.
– Хочешь чаю, Яночка?
Я медленно кивнула.
Бабуся подошла к плите и попыталась повернуть ручку. Но не тут-то было, их не оказалось на месте. Из белой эмали торчали лишь железные палочки, такие не повернешь голой рукой. Кто-то явно постарался, чтобы бабусёк не включила газ. Впрочем, на кухне были приняты и другие меры предосторожности. Окно, несмотря на седьмой этаж, забрано решеткой, спичек нигде не видно, да и посуды тоже. На столе сиротливо стоит эмалированная кружка, на холодильнике поблескивает аккуратный замочек…
Господи, как же ее оставить одну!
Не успела я ничего придумать, как из прихожей донеслось:
– Анна Федоровна, я принесла батончик.
– Яночка пришла, – оповестила старуха.
– Ну и слава богу, – раздалось в ответ, и в комнату вошла женщина лет сорока с пакетом.
Увидев меня, она вздернула брови:
– Кто вы?
– Знакомая Михайловой, а вот бабушка меня за Яну приняла, только я не стала ее разубеждать.
– И правильно, – одобрила женщина, вынимая батон, – все равно не поймет.
Она выдвинула ящик, достала черненькие ручки и ловко надела на штырьки. Плита вновь приобрела нормальный вид.
– С Яной случилась неприятность…
– Господи, что стряслось?
По мере того как женщина узнавала правду, ее лицо вытягивалось.
– Ужас, – повторяла она, – ужас.
Минут пять понадобилось ей, чтобы прийти в себя.
– Я так и думала, что какая-то беда приключилась, – всплеснула она руками под конец: – Яночка такая аккуратная, ни разу деньги не задерживала, а тут не приехала. Хорошо, вас прислала, а то прямо не знаю, что и думать. Кстати, меня Таня зовут.
– Евлампия, – представилась я и спросила: – Вы сиделка?
– Да, разве можно Анну Федоровну одну оставить? Только в булочную на первый этаж спустилась, а она уже вас впустила. Ведь так могут и бандиты заявиться…
– Что с ней?
– Болезнь Альцгеймера, – грустно вздохнула Таня, – страшная вещь, постепенное отмирание личности при отличном физическом состоянии. Вот, глядите.
Анна Федоровна, блаженно щурясь, мешала чай вилкой. Я удрученно молчала. А что тут скажешь? На всякий случай все же поинтересовалась:
