Дарья Донцова - Мыльная сказка Шахерезады
— Давайте пять штук, нет, лучше десять! — попросила я.
Вадим известный актер, у него большие гонорары, неприлично ему привозить больному ребенку пустячок.
— У нас только пара в наличии! — расстроилась Марина. — Хватайте эти, пока остались.
— Несите на кассу, — велела я, — и еще прихватите вон ту машинку и пистолет. Нет ли у вас книги по оригами? Ребенок лежит в кровати, складывание фигурок из бумаги — хорошее развлечение.
— Ну, если вам жаль купить компьютер, то, конечно, дарите бедолаге мятые листочки, — сказала Марина, окидывая оценивающим взглядом мою сумку и туфли.
Я начала оправдываться:
— Это не мой сын, подруга попросила купить.
— Вторая касса, — сказала продавщица и, потеряв интерес к покупательнице, убежала.
Я пошла вперед, увидела за стойкой другую девушку и сказала:
— Вон те коробочки мои. Сколько?
— Двадцать пять тысяч, — не моргнув глазом, сообщила кассирша.
Я улыбнулась.
— Это ошибка. У меня несколько небольших игрушек.
— Давайте пересчитаем, — вежливо предложила кассирша, — пистолет и машинка в сумме дают три тысячи.
— Мда, — крякнула я, — они что, из золота?
— Ну что вы! — засмеялась девушка. — Конечно, нет, обычные, дешевенькие, из пластика.
Я ощутила себя скрягой, настоящим Гобсеком и Скруджем Мак Даком.
— Хорошо. Но откуда появились двадцать пять тысяч?
— А мимики? — удивилась хозяйка кассы. — Они по одиннадцать тысяч каждый.
— Сколько? — ахнула я. — Абсолютно несуразная цена для фигурки со стаканом из пластика с шариками внутри.
— Они стреляют! — крикнула из стеллажей Марина.
— Ну ладно, еще пружинки! — согласилась я. — Все вместе, полагаю, должно потянуть рублей на триста.
Марина выбежала на открытое пространство.
— Женщина! Мимики самый модный товар! Произведены в Америке! Посчитайте, сколько билет из Нью-Йорка стоит?
— Они летели в бизнес-классе? — разозлилась я. — Останавливались по пути в Лондоне-Париже? Жили в отелях класса «Георг Пятый» или «Ритц»?
— Не хотите, не берите, — надулась Марина, — пусть у всех детей они будут, а у вашего фиг.
В моей сумке зазвенел телефон, меня опять разыскивала Лиза.
— Купила? — закричала она. — Нашла игрушки?
— Они стоят по одиннадцать тысяч штука, — ответила я.
— Одиннадцать кусков чего? Евро? — спросила пресс-секретарь.
— Конечно, рублей, — засмеялась я.
— Так бери живо, — велела Лизавета, — помнишь, что надо быть в Ложкине вовремя?
Я взглянула на большие часы, висящие над кассой, и обрадовалась:
— Не волнуйся, времени полно, я успею даже еще в одно место заскочить!
— Смотри, не опоздай! — предостерегла Елизавета. — Подведешь нас!
— Никогда, — заверила я, — значит, беру уродов.
Дверь в музей книголюбов имени Владимира Булгакова оказалась незапертой. Я вошла в прихожую, услышала звяканье колокольчика и увидела большую доску, увешанную объявлениями. «Продаю БСЭ[12], красный переплет, отсутствует пятый том». «Куплю собрание сочинений Вальтера Скотта советских лет или поменяю». «Детские книги, выпущенные „Детгизом“, возьму все, можно в плохом состоянии».
— Просто читаете или хотите свою просьбу повесить? — спросило мягкое контральто.
Я резко повернулась, увидела элегантно одетую даму и спросила:
— Сколько стоит поместить сюда объявление?
— Господи, неужели мы станем брать с людей деньги за такую малость? — оскорбилась хозяйка.
— Вы, наверное, Эмма Генриховна? — задала я вопрос.
— Рада встрече, — машинально произнесла женщина. — Простите, мы знакомы? Вы не из наших кружковцев.
— Первый раз заглянула в ваш музей, — призналась я.
— Откуда тогда знаете мое имя? — поразилась Эмма Генриховна.
Я начала самозабвенно врать:
— Некоторое время назад сюда случайно заглянул один из моих учеников. Сережа Воронин. Я преподаю французский язык, занимаюсь репетиторством. Сергея трудно назвать прилежным, учится он из-под палки, которую держит в руках мать.
— Ох уж эти современные дети! — сочувственно закивала Эмма Генриховна. — Мне Господь не подарил счастье материнства, но чем больше я наблюдаю за молодежью, тем яснее понимаю — Бог не наказал меня, а поощрил, избавил от душевных переживаний.
— Сергея ничего, кроме футбола, не интересовало, — потупилась я, — и вдруг он написал доклад о старинных книгах. Я была поражена. Решила, что мальчик работу из Интернета скачал, юное поколение сейчас разучилось думать самостоятельно, понажимают на кнопки и печатают на принтере кем-то подготовленное задание.
— Ох уж эти школьники, — поддакнула Эмма Генриховна, — беда с ними.
— Но Сережа рассказал о посещении вашего музея. Сказал, что забрел сюда случайно и обомлел от восторга, потрясающая библиотека и удивительная экскурсовод, которая не поленилась провести одного подростка по залу, — польстила я Эмме Генриховне. — Мальчик захотел стать участником вашего самодеятельного театра, но вы его предупредили, что там собираются исключительно сорокалетние старички!
Хозяйка рассмеялась.
— Помню его! Длинный, нескладный, не знал куда руки девать, краснел, но слушал меня внимательно. Когда полагал, что я не вижу, трогал статуэтки, стулья, попытался сесть на рекамье, но я ему запретила. Он удивился безмерно, пришлось ему пояснить: «Мебель старинная, подлинная, не новодел. Ни один музей мира не разрешает посетителям сидеть на экспонатах. Неужели ты не знаешь это простое правило?» Паренек ответил: «Нет, я первый раз попал в музей». Представляете? Жить в Москве и не заглянуть в Третьяковку или Пушкинский! Хотя он не виноват, им должны заниматься родители. Перекос у нас случился. Математика, иностранные языки, химия всякая в чести, а культура на задворках. Например, к нам детей не приводят.
Эмма Генриховна прижала к груди ладошки.
— У нас сайт в Интернете, мы стараемся шагать в ногу со временем, повесили объявление об экскурсиях, поверьте, цена смешная. Ну еще договорились с кое-какими турагентствами, они нас в список достопримечательностей столицы включили, заглядывают группы, но школьников нет. Знаете, куда детей водят? Не поверите! На фабрики, где делают сигареты, и на пивзавод, объясняют это тем, что надо ориентировать подростков на рабочие профессии. Это мне мадам из РОНО[13] заявила, или как там теперь такая структура называется. Я, наивная, приехала туда, привезла наш проспект, говорю:
— У нас уникальное собрание, мы можем работать в связке с учителями литературы. Преподаватели, допустим, рассказывают о баснях Крылова, приводят к нам класс, и дети видят его книги, есть подушка с его дивана. Подлинная. Это же очень познавательно.
И в ответ услышала про рабочие профессии. Так что, если ваш Сережа впечатлился, я счастлива. Может, хоть один недоросль от экрана отлипнет и за хорошую книгу возьмется.
— А сколько стоят занятия в театре? — осведомилась я. — Как туда попасть? Много у вас актеров?
Эмма Генриховна поманила меня рукой.
— Пройдемте в приемную, все растолкую. Знаете, в чьей квартире вы находитесь?
— Полагаю, некогда она принадлежала писателю Владимиру Булгакову, — смиренно ответила я, — и он не родственник Михаила Афанасьевича, просто однофамилец.
Лицо Эммы Генриховны расплылось в широкой улыбке.
— Очень приятно общаться с интеллигентным человеком. А то экскурсанты часто говорят: «Рукопись „Мастера и Маргариты“ у вас хранится? Можно ее потрогать? Слышали, тем, кто к ней прикоснется, черти богатство приносят». Вот каков наш народ! С сатанятами ради денег дружить готов! Ну кто такие глупости про рукописный текст выдумал!
Эмма Генриховна укоризненно качала головой все время, пока мы шли по длинному коридору до небольшой комнатушки, которая, к моему удивлению, оказалась обставлена не старинными диванами-шкафами, а изделиями из пластика и прессованных опилок, которыми сейчас торгуют сетевые магазины мебели.
— Устраивайтесь поудобнее, — радушно предложила хозяйка, — я расскажу и про театр, и про Владимира Егоровича. Он не литератор, сам романы не писал, Булгаков был крупным психиатром, светилом науки, а Егор Владимирович продолжает дело отца.
Глава 19
Владимир Булгаков был коренным москвичом, известным врачом, книголюбом, гостеприимным хозяином, в хлебосольном доме которого всегда с радостью принимали представителей творческой интеллигенции. Писатели, художники, композиторы, артисты любили Владимира Егоровича за веселый нрав и широкую душу. А вот коллеги-врачи относились к нему с некоторой настороженностью: психиатр иногда высказывался довольно резко в отношении больных людей. Один раз на научной конференции Владимир Евгеньевич заспорил с оппонентами и в пылу дискуссии заявил:
