Галина Полынская - Поза да Винчи
– Ты его видишь каждый день раз по пятьдесят! – Тая победоносно взглянула на меня сверху вниз.
– Где? – слегка напряглась я.
– В телевизоре! Он играет перхоть в рекламе шампуня от перхоти!
В носу у меня моментально засвербело от смеха.
– И ты собираешься крутить роман с перхотью?
– Не с перхотью, а с актером! Много ты понимаешь!
– Гы-ы-ы-ы! Ха-а-а-а-а!
Разобиженная Тайка обозвала меня всякими нехорошими словами, и мы наконец-то пошли искать «где эта улица, где этот дом». Дом оказался унылой серой девятиэтажкой с мутными окнами, разномастными захламленными балконами и сломанным кодовым замком. Лифт работал, но когда он раскрыл нам навстречу свои двери и мы заглянули внутрь, то, не сговариваясь, решили идти пешком, благо невысоко, всего-то шестой этаж.
– Не понятно мне, – Тая взбиралась неторопливо, экономя силы, – неужели так сильно хочется, что дотерпеть до кустов нельзя и надо обязательно напрудить в лифте?! Зачем быть такими свиньями?
– Быдло, ваше благородие, чернь неразумная. Прикажете запороть плетьми на конюшне?
– Ай, да ну тебя! Фух, еще один этаж остался… какая квартира?
– Сто семнадцатая.
– Прямо как статья уголовного кодекса.
Вот что значит быть детективом, хоть и самодеятельным, всюду аналогии мерещатся. Отдышавшись, отсопевшись и откашлявшись, как пара древних старушек-туберкулезниц (вот что значит нездоровый образ жизни, граждане начальники!), мы привели свои любимые лица в порядок, сделав их нейтрально доброжелательными, и подруга позвонила в дверь. Олеся открыла сразу, словно поджидала нас на пороге, о чем не преминула заметить Тая со всей присущей ей вежливостью.
– А я видела, как вы к подъезду подходили, – заулыбалась Олеся, на ней красовался коротенький синий халатик на молнии. – Проходите, мама там понаготовила всего!
О, неужели нас ожидали теплые семейные посиделки с варениками и горилкой? Ух, сейчас бы тяпнула рюмашку, а то что-то медитация ни пса не помогла. Пока мы разувались и разоблачались, к нам вышла полная женщина среднего роста, с темными, убранными назад волосами, в «плюшевом» малиновом халате. Если бы не цвет волос, не расплывшаяся фигура и неухоженное лицо, я могла бы поклясться, что передо мной Валентина, настолько сильно женщины оказались похожи. «Ничего удивительного, – деликатно откашлявшись, произнес Внутренний Голос, – все-таки они сестры».
– Здравствуйте, – поприветствовали мы с подругой хозяйку дома, – Сена, Тая.
– Вечер добрый, девочки, – радушно улыбнулась хозяйка, – Любовь Викторовна.
– Очень приятно!
Убитой горем из-за потери близкой родственницы Любовь Викторовна тоже не выглядела. Мда, есть о чем задуматься…
Нас проводили на кухню, сантиметров на тридцать побольше моей, однако, каким-то образом, мебель и бытовую технику так умудрились расставить, что места хватило всем четверым. У меня же, как правило, полноценно помещаемся мы с Таюхой, немного Влад на подоконнике и половина Лаврентия. На столе нас ожидало угощение: салат из огурцов и редиски, миска уже не дымящихся магазинных пельменей, баночка сметаны, хлеб и… в общем, на этом все. Ах, да, в центре стола, как самое вкусное, красовалась бутылка водки «Путинка». Мы немного растерялись от подобного хлебосолья, но вида не подали. Мы же профессионалы. Любовь Викторовна разложила по тарелкам по шесть штук пельменей, сверху аккуратно – чайную ложечку сметаны, по краям тарелок тщательно был разложен огуречно-редисочный салат, по рюмкам разлита водка. Пришлось выпить, закусить и откашляться. Так как водка не является самым моим любимым напитком, мне пришлось съесть подряд пять пельменей из шести. И одну редиску. Пока я плотно закусывала, Тая начала светскую беседу, то бишь, ненавязчивый допрос.
– Любовь Викторовна, ну как, похороны были?
– Конечно, как не быть, были, – она снова разлила мерзкую теплую водку по рюмкам. – Хорошие получились похороны, богатые.
– А завещание Валя оставила? Кому все отошло?
– Да-да, – закивала она, поднимая рюмку, – всех к нотариусу созвали, конверт распечатывали, прямо как в сериалах.
– И что же кому отошло? – ласково поинтересовалась Тая, деликатно похрустывая огурцом.
– Почти все дочке ее, Лёличке. Нам квартиру эту оставила, больше ничего.
– Вы сказали «почти все Лёличке», – подала я голос. – А остальное кому?
– Дарственную на квартиру свою сделала армяшке какому-то. А ценности, машины – все Лёле. Давайте-ка выпьем за упокой Валиной души.
У меня в глазах прямо так потемнело, еле-еле свою рюмку на столе отыскала.
– А имя этого армяшки вы помните?
– Толи Гурген, толи Пурген…
– Рубен? – услужливо подсказала Тая.
– Ага! Рубен, он самый! – Любовь Викторовна подняла на Таю взгляд. – Так вы его знаете? Любовник он, что ли, Валентинин был? Жирненький кусок ему обломился, нечего сказать. Ну, давайте, девочки, не чокаясь.
На этот раз теплая гнусная водыща полезла еще хуже, я осилила только половину рюмки, да и закуски оставалось совсем немного. Не объедать же хозяев до нитки, в самом-то деле, мы ведь не звери какие-нибудь.
– Вы, наверное, рады теперь, что квартира, наконец-то, ваша, – сказала Тая, выгребая оставшиеся пельмени из общей миски себе в тарелку.
– Да уж, рады, как радым-то не быть, – закивала Любовь Викторовна, поддевая вилкой кусочек редиски. – Уж попила она кровушки нашей, прости господи, ой попила! Никогда зла ей не желала, не делала, но как сказали, что померла, так перекрестилась, прости господи, прям перекрестилась, вот ей богу! Жаль, правда, денег нам совсем не оставила, только квартиру, да и на этом спасибо. Но вот если бы еще и капиталец какой отстегнула, как было бы хорошо, как было бы чудес…
– А вы с Артемом были знакомы? – бесцеремонно перебила я эти мечтания-причитания.
– С любовничком-то ее? А как же! Вот ведь позорище! Он же ей в сыновья годился! А она все трындела, мол замуж за него пойду, совладельцем сделаю, хоть на старости лет поживу как знаменитости, всякие там пугачевы с молодым красивым мужем, чтоб мне все завидовали. Ну, вот ведь не долго завидовали, померла, сердешная.
– Она не просто померла, – сухо заметила Тая, – ее убили. Как вы думаете, кто это мог сделать?
– Да кто угодно, – пожала она пухлыми плечами, – богатая ж она была, все хотят убить богатых.
– Еще и Лёля пропала, – мне почти невыносимо уже было сидеть за этим столом вместе с молчаливо жующей Олесей и ее пухлоплечей мамой. – Вы в курсе, что с ней могло случиться?
– Да что с ней, с шалавой эдакой могло случиться, – отмахнулась Любовь Викторовна, – уехала, видать с каким-нибудь джигитом, и знать не знает, что с ее матерью стряслось. Да еще и денег ей страх как отвалилось! И знать не знает! Шалава!
– А вдруг с ней что-нибудь случилось? – не помню, когда еще так сильно мне хотелось вернуть угощение обратно на тарелку, глядя на деловитую такую, основательно лилово-плюшевую хозяйку дома (теперь уже ее дома). – Вы не думали об этом?
– Да что с ней, шалавой может случиться, – отмахнулась Любовь Викторовна, едва не смахнув со стола все близстоящие тарелки. – Ничего не случится! Ну, давайте, не чокаясь.
Пришлось мучаться не чокаясь, ведь не то, что огурцов, уже редиски на элементарные закусочные нужды не хватало, а хлебосольная хозяйка хлеб солить отнюдь не собиралась.
– Скажите, вы не в курсе, где родственники Артема? Откуда он? Есть у него братья или сестры?
– С под Питера вроде бы он, а родственников у него никого нету.
– Вообще никого? – удивилась я. – Его в капусте нашли?
– Почти, детдомовский он.
Красивая версия с братом-близнецом развалилась самым позорным образом.
– Да и еще сказать хочу, – карие глаза Валентины Дмитриевны сделались влажными, страдальческими, буквально за всю страну печальными. – Вот Олесечка спуталась с каким-то голодранцем, – она кивнула на беспрерывно жующую Олесечку, хотя не понятно, чего она могла жевать, когда все тарелки давно остались пустыми. – Писатель он там, что ли. Так вот, девочки, вы же Олесины подружки, я ж правильно поняла? Вы бы поговорили, объяснили по душам, что такой сюртук ей не пара, голодранцев, да писательков нам не надо. Уж сколько в нищете пробарахтались, только квартирой совсем уж обзавелись, как на тебе, поперли ерундисты! Олесечка-то у меня девочка видная, ей стоящий жених нужен…
Мамину тираду Олеся смогла перебить только внезапным приступом кашля, и мы поняли, что маму она не поставила в известность, что мы «ее подруженьки» очень даже близко знакомы с «сюртуком-голодранцем». Покраснев, как борщовая свекла, Олеся там что-то бредила скороспелое, но нам уже очень срочно требовалось идти домой. Прямо немедленно. Прощались скомкано, ноги уносили быстро. Олеся вылетела за нами следом на площадку.
– Девочки! Вы только Владику ничего не говорите! Мама же не знает, какой он миленький! Он же ведь когда-нибудь разбогатеет, да?
