Чисто убойное дело - Луганцева Татьяна Игоревна

– Отец, помоги, прежде всего, себе. Сейчас один-единственный шанс сказать нам правду. Надо доказать, что ты к убийствам не имеешь никакого отношения.

– Почему вы мне не верите? – не понимал Иван Демидович.

– Да потому, что улики против тебя.

– Какие улики? Отломанный кусок от посоха, послуживший причиной смерти Алмазовой? Да не ломал я ничего! Сам только после спектакля заметил.

– Это бесполезно. Зря только одалживался о свидании! – отвернулся следователь.

Но Яна не сдавалась:

– Отец, ты должен нам всё рассказать, как на духу. Ты же близко общался с Настей, может, заметил какие-то в ней перемены или странности в поведении. По отзывам, Абрикосова была общительной, жизнерадостной девушкой. Со своими недочётами, но у кого их не бывает?

Иван Демидович хмуро молчал, словно собираясь с мыслями.

Цветкова продолжила:

– А потом мне еще рассказали, что Абрикосова в последнее время очень изменилась, и не в лучшую сторону. Стала резкой, нетерпимой, хамоватой. Тебе не кажется это странным? Откуда такое различие? С чем это связано? Давай, папа, колись. Я чувствую, что ты что-то определённо знаешь. Сейчас не самое лучшее время скрывать правду, поверь мне. Другого шанса не будет.

Иван Демидович вскинул голову и решительно посмотрел на дочь.

– Да, мне есть что сказать. Конечно, мне очень неприятно об этом говорить, но сколько лет мне и сколько было Настеньке… Но между нами пробежала искра и вспыхнул пожар. Да-да, пожар любви, Янка, и не нужно на меня так осуждающе смотреть. Любви все возрасты покорны. А мы, артисты, особенно подвержены чарам богини любви Афродиты. Настя казалась такой хрупкой, такой беззащитной, а это особенно трогает мужчин и толкает их на самые безрассудные поступки. Да, винюсь, я грешен, я не смог устоять перед нежной красотой Анастасии. Я пал к ее ногам, я был покорён и ослеплён. Я забыл, что давал клятвы верности твоей матери, Яна, но меня можно понять! Когда я касался губами ее губ…

– Можно без подробностей? Ближе к делу, Иван Демидович, – вернул старого актёра на землю следователь.

– Мы стали любовниками. Так получилось. Я понимал, что она на сорок лет меня младше, но меня это почему-то не тяготило, да и Настя не предъявляла мне никаких претензий.

– Господи боже мой… – прошептала Цветкова, – ты же говорил, что любишь маму. Она для тебя единственная и неповторимая… Вы ведь всегда были вместе. Я думала, что ты с годами вроде угомонился. Думала, что все твои приключения уже в прошлом, но видно горбатого только могила исправит.

Головко повернулся к ней:

– При чём тут могила, Яна? Артисту необходимо подпитывать свой талант новыми и новыми чувствами, иначе он закиснет. Это специфика профессии, и твоя мать это прекрасно понимает.

– Может быть и понимает, но вряд ли принимает, – фыркнула Яна.

Ольшанский снова вмешался:

– Господин Головко, не отвлекайтесь. Рассказывайте дальше.

– Простите, мне трудно говорить. Сначала всё было как в сказке: я любил Настеньку, она меня. Но через некоторое время я стал замечать в моей подруге некоторое охлаждение. Она стала избегать встреч, часто жаловалась на лёгкое недомогание, на неотложные дела. Я отнёсся с пониманием к этой перемене чувств – страсть не может длиться вечно. Но сердце моё еще принадлежало Анастасии, я просто умирал от ревности, заподозрив ее в неверности. Поэтому я однажды открыл дверь в ее гримёрку, предварительно не постучав. И увидел картину, поразившую меня в самое сердце… – Иван Демидович театрально схватился за сердце и изменился в лице.

– Тебе нехорошо? – испугалась Яна.

Головко опустил руку.

– Нет, всё нормально. Отпустило. Так вот я увидел, что Настя нюхает белый порошок. Заметив меня, она жутко разозлилась, даже в лице изменилась. Я ее просто не узнавал. Настя закричала, чтобы я немедленно убирался вон и даже швырнула в меня каким-то пузырьком. Я вылетел из ее гримёрки как ошпаренный и долго не мог прийти в себя. Представляете, моя нежная голубка и кокаин! Так вот откуда ее перепады настроения, вечное раздражение и нежелание оставаться наедине. У нее появились другие приоритеты и другие мужчины тут не при чём.

– И что же дальше? – поторопил следователь.

– Дальше? – Иван Демидович, заторопился. – Потом, при встрече, Настя умоляла никому не говорить о том, что я видел в гримёрке. Я дал слово. Между нами возникла некоторая ледяная вежливая холодность. Настя стала грубой, неприветливой, чужой. И чем я больше наблюдал за ней, тем больше понимал, что это совершенно другая женщина. Но с кем я мог поделиться своими наблюдениями? Меня бы просто подняли на смех.

– И были бы правы, – буркнула Яна. – Умеешь ты, отец, вляпаться…

– Весь в тебя, – ответил он.

– Что нам это даёт? – задумался Пётр Иванович. – Теперь мы знаем наверняка, что Настя и Аглая – это сёстры-близняшки. Они очень похожи и, в принципе, наверняка часто пользовались своим сходством. Но есть вопросы. Вот, например, зачем Аглая заняла место своей сестры в театре? Зачем ей это было нужно? Если мы ответим на этот вопрос, то поймём мотив этих двух убийств.

– Не очень хорошая подмена, раз они обе убиты, – отметил Иван Демидович.

– Да… Задачка не из лёгких, – согласился следователь.

– И всё-таки правда выйдет наружу, – подбодрила отца Яна. – И ты будешь на свободе.

– Боюсь, что это произойдёт нескоро, – качнул головой следователь. – Теперь появился мотив у Ивана Демидовича. Ревность. И возраст тоже играет следствию на руку. Вам же семьдесят, Иван Демидович?

– Да, мой друг. Увы.

– Ну почему же «увы»? Не многие в вашем возрасте могут похвастаться сексуальными похождениями.

– Меня это сейчас вряд ли утешит.

– Семьдесят лет – это еще не очень глубокая старость.

– С хвостиком, – вздохнул Головко.

– Оторвать бы тебе этот хвостик, – проворчала Яна.

Следователь задумался:

– Хорошо бы допросить Валентину Петровну. Вдруг твоя мама, Яна, сможет добавить такое, что прояснит ситуацию.

Цветкова аж снова подскочила на месте:

– Что?! Еще и маму мою сюда приплетать! Может, ты быстренько состряпаешь обвинение и против нее? Мол, это она прикончила двух сестричек одну за другой, чтобы особо не разбираться кто на самом деле спит с ее любимым мужчиной? Одной больше, одной меньше… – Яна так рассвирепела, что даже покраснела.

Следователь сразу дал задний ход:

– Ладно-ладно, не злись. Это я с дуру ляпнул.

Иван Демидович заметил:

– Валечка, конечно, женщина темпераментная. Но чтобы убить… Господи прости… Честно скажу, я в молодости тот еще ходок по бабам был. И если каждую Вале убивать, то пройти по улице невозможно было бы – кругом трупы прекрасных девушек бы лежали. Нет, Валентина Петровна дама рассудочная. Она, прежде чем что-то предпринять, всегда хорошенько подумает. Это вам всякий скажет. Импульсные поступки не в ее характере. Надо искать настоящего убийцу.

– Пора прощаться, – сказал Пётр Иванович.

Яна поцеловала отца в щеку.

– Держись там. Я с тобой.

– Спасибо, птичка моя. Надеюсь на наше правосудие. Я невиновен, помни это.

– Папочка, мы скоро будем вместе. – Яна повернулась к Ольшанскому. – Спасибо, Петя, что устроил нам эту встречу. Созвонимся. Теперь мне пора, – и Яна открыла дверцу автомобиля.

– Прости, дочка, – грустно молвил ей вслед Головко.

Яна выпорхнула из автомобиля и застучала каблучками в сторону самой глубокой станции метро «Адмиралтейской». Ее светлые волосы и яркий пуховик выделялись ярким пятном на фоне серого зимнего питерского пейзажа. Не обратить внимание на такую эффектную, высокую женщину было просто невозможно.

– Вот куда она опять отправилась? Что за женщина? Катастрофа на каблуках, – проворчал следователь.

– Кошка, которая гуляет сама по себе, – вздохнул Головко. – Но, пока я задержан, она не успокоится.

– Вот сказали! Может мне отпустить вас прямо сейчас из-за страха, что ваша дочь не успокоится?

– Это было бы слишком просто для Яны, – улыбнулся Иван Демидович.