Елена Логунова - Стрела гламура
— Пое-едем, красо-отка, ката-а-а-а-а… Ца!
В ответ на это залихватское «Ца!» Колян с интонациями старого одессита каверзно восклицал:
— Ламца-дрица-ум-ца-ца! — и задорно хлопал себя по коленкам.
Проспиртованный, как пьяная вишня, Антон Семендяев почему-то возжелал исполнить танец маленьких лебедей, для чего косноязычно, в основном жестами, вербовал желающих в балетную труппу. Идея хореографических упражнений на свежем воздухе увлекла только жизнерадостную Зинулю, она с готовностью приобняла маленького лебедя Семендяева за талию и правой ногой замахнулась на канкан, после чего обе пьяные птицы рухнули спиной в снег, снискав этим пассажем бурные аплодисменты присутствовавших балетоманов.
Фейерверк впечатлил даже Катерину, которая весь вечер упорно не желала соответствовать классическому образу счастливой невесты, так и ходила с отрешенным видом, прислушиваясь к голосам космоса и выжидая случай смыться от нашей шумной толпы куда-нибудь в астрал. Она сделала только одну уступку традиции: оделась в белое. Только валенки на ней были серые, а все остальное — куртка, штаны, шапка, шарф и даже перчатки — соответствовало цвету наряда невесты. В белом кислая Катерина походила на Снегурочку в стадии глубокого анабиоза. Однако, когда в бархатное звездное небо с воем и свистом полетели шутихи, даже Катька перестала тренировать кожное зрение и вперилась в расцвеченный яркими красками небосвод.
Что тут началось! Восторженно визжал Масяня. Зинуля, молотя ногами по снегу, руками крутила фиги и кричала что-то нелестное в адрес молокозаводчика Пархоменко, предлагая ему выкусить и утереться. Семендяев из своего сугроба громко вскрикивал:
— Е-мое! Е-мое! Е-мое! — И было непонятно — то ли он так однообразно восторгается, то ли приветствует фейерверк громкой икотой.
— Вау! — орал Колян, от полноты чувств часто встряхивая меня за плечи. — Кыся, смотри, какая красота!
Я смотрела, остальные тоже, и все глядели не друг на друга, а только вверх. Как выяснилось несколько позже — напрасно.
Огненная потеха закончилась минут через двадцать. Наполовину оглохшие, с плавающими в глазах радужными бликами и примерзшими улыбками, зрители шоу начали приходить в себя и обмениваться впечатлениями. Кто-то уже потянулся в тепло, в большой дом, где сразу же призывно зазвенели бокалы. Ребром встал вопрос: «За что пьем?», и все стали оглядываться в поисках главного специалиста по тостам — Андрея Петровича Курихина.
Тут-то и выяснилось, что хозяина дачи с нами нет. Его пошли искать и нашли по дворе, в затоптанном валенками снегу. Андрей Петрович лежал на спине, раскинув руки, словно желая обнять огромное многозвездное небо.
— Андрюша, фейерверк закончился, вставай! — смешливо крикнула с крыльца Зинуля.
— Да он небось уснул! — предположил Тараскин.
Однако Курихин не спал и не любовался ночным небосводом. Глаза его, правда, были открыты, губы улыбались, но лицо уже утратило интенсивный розовый цвет, а между бровями краснело небольшое аккуратное пятно.
— Е-мое! — в тишине, последовавшей за этим открытием, недовольно гаркнул Семендяев.
Зинуля жалобно взвизгнула, а потом в первый раз за день замолчала, потому что хлопнулась в обморок. Катерина побледнела, села на пол и закрыла глаза, но сознание не потеряла, губы ее шевелились. Не знаю, что она шептала, может, молилась, может, проклинала убийцу. Тараскин с перекошенным лицом и белыми глазами персонажа с картины Модильяни с присвистом повторял:
— Кто с-стрелял? Кто с-стрелял?
При этом он шарил по лицам окружающих пугающим пустым взглядом, словно всерьез надеялся, что кто-то выступит вперед, ударит себя кулаком в грудь и публично покается в убийстве.
С признанием никто не спешил, но зато у всех вдруг нашлись важные и неотложные дела. Я поспешила увести в дом Масяньку, который, к счастью, ничего не понял. Могучая Ирка подхватила на руки и понесла следом за нами обморочную Зинулю, а о Катьке проявила заботу ее подружка Дина. Поскольку я направилась в отведенный нам флигель, все остальные машинально потащились следом, так что вскоре женщины и дети сгруппировались в доме, а мужчины — Тараскин, Колян и Семендяев — остались во дворе. В окошко я видела, что они довольно долго бессмысленно стояли около мертвого Курихина и Вадим звонил куда-то по мобильному.
Прибежал Анатолий, увидел мертвого хозяина дачи, почесал в затылке и спокойно, деловито принялся наводить посильный порядок. Сбегал куда-то за куском брезента, накрыл тело, отогнал подальше друзей и знакомых покойного и тоже принялся звонить по телефону. Я подумала, что поведение Анатолия выдает в нем человека бывалого, привычного ко всему. К тому же Анатолий единственный среди присутствующих, если не считать Масю, был трезв. Это вызывало определенное уважение и внушало некоторую надежду на то, что ситуация будет взята под контроль. Сегодня Анатолий весь день был с нами и проявил себя как человек надежный, мастер на все руки. Он и на кухне хлопотал, и баню топил, и шашлык жарил. Фейерверк, кстати говоря, тоже запускал он.
— Ирка, присмотри за Масянькой! — попросила я.
Неистребимое журналистское любопытство гнало меня на место событий.
Анатолий и в самом деле оказался мужиком толковым. Закончив телефонный разговор, он отогнул край брезента, присел и заглянул в лицо убитого так внимательно, словно надеялся услышать от хозяина какие-то инструкции. Курихин, ясное дело, молчал, как покойник, каковым он и являлся, но Анатолий все-таки сделал некоторые выводы. Поднявшись, он устремился к дровяному сараю, бросив через плечо:
— Сдается мне, стреляли оттуда!
Проваливаясь в снег, спотыкаясь и наступая друг другу на пятки, Колян, я и несколько протрезвевший, но ужасно неустойчивый Семендяев побежали следом за Анатолием. Деморализованный Тараскин остался у тела и тупо рвал на себе волосы. На плечах идущего первым Анатолия наша птица-тройка ворвалась в бревенчатую крепость.
— Стоп! Задний ход! — гаркнул Анатолий.
Колян попятился и наступил мне на ноги. Я попятилась и уронила в сугроб самопадающего Семендяева. За широкими спинами мужа и Анатолия я ничего не видела, поэтому ввинтилась между ними. Зачем, спрашивается? Нажила себе лишний ночной кошмар!
За поленницей, как за бруствером окопа, тихо-тихо лежал еще один гражданин с простреленной головой.
— Кто это? — спросила я.
Мне никто не ответил. Второй покойник выглядел гораздо хуже, чем Андрей Петрович, у которого только маленькая аккуратная дырочка во лбу образовалась. У этого незнакомца не было половины головы! В правой руке трупа имелся пистолет, который Анатолий опознал как хозяйский, то есть принадлежавший Курихину.
— У него щечки красного дерева! — объяснил он.
— У кого щечки? — непонятливо переспросила я, коротко взглянув на мертвое тело и тут же малодушно отвернувшись.
Красного там было очень много, но разглядеть щечки и иные челюстно-лицевые подробности уже не представлялось возможным.
— У пистолета щечки! — с нескрываемым раздражением объяснил Анатолий. — Боковины! У таких пистолетов они пластиковые, точнее, эбонитовые. Этот конкретный «ТТ» побывал в огне, щечки у него и сгорели, их заменили на другие — деревянные. Старый пистолет, памятный, его дед Андрея Петровича с войны принес.
— Старый, старый, но мощный, — укоризненно пробормотал Колян.
— Есть еще порох в пороховницах! — подтвердила я.
— Так я сколько раз говорил Андрею Петровичу: запирайте вы двери в доме, не при коммунизме ведь живем! — заворчал Анатолий. — Из открытой хаты у нас только ленивый чего-нибудь не стырит!
Он с большим неодобрением посмотрел на неленивого незнакомца, стырившего из открытой хаты пистолет, и сказал еще:
— Сдается мне, этот тип себе в рот выстрелил. Сначала Андрея Петровича убил, а потом себя.
— А мне сдается, что в промежутке между этими двумя событиями гражданин что-то праздновал, — Колян указал на пустую бутылку шампанского, посверкивающую недалеко от трупа.
— Может, он еще до убийства пил? — возразила я, ощутив внезапный и непреодолимый порыв поиграть в сыщика.
— Ты соображаешь, что говоришь? — муж невежливо покрутил пальцем у виска. — До первого выстрела он не пил, иначе рисковал бы не попасть Курихину точно в лоб! А вот чтобы попасть самому себе в рот, большого стрелкового мастерства не надо. Он мог напиться, чтобы решиться спустить курок. Под наркозом-то оно, наверное, легче.
— Психолог! — фыркнула я. И спросила Анатолия: — А где конкретно в доме был пистолет?
— Висел на стене в кабинете, на красно-белом персидском ковре.
— Классика жанра! — заметил Колян.
— То есть? — переспросила я, почесав переносицу.
— Закон театра: если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем действии оно непременно выстрелит! — объяснил Колян.
