Елена Логунова - Стрела гламура
— Она трясется или это мне кажется? — глядя на раскачивающуюся и трещащую корзину, растерянно пробормотал Антон.
— Там кто-то есть! — испуганно прошептала Дина, со страху разом охладев к любовным играм.
— Отодвинься, дорогая, я посмотрю! — выпятив куриную грудь, сказал отважный Семендяев.
Посмотреть не получилось, потому что корзина упорно не желала открываться. Причины этого явления изрядно нетрезвый Семендяев не понял, а прозрачный скотч, опутавший корзину, в потемках не разглядел.
— Стой здесь, я сейчас! — велел он Дине.
Раскачиваясь, как матрос на палубе судна в штормящем море, Антон пробежался в кухню и вернулся обратно со специальными ножницами для разрезания жареной птицы.
Героически настроенный Семендяев не желал пасовать перед какой-то паршивой корзиной! Крякнув, он вскрыл крышку корзины куриным секатором и, с пистолетным треском перекусывая своим орудием ивовые прутья, старательно вырезал небольшое кривое окошко.
— Держи! — коротко сказал герой, вручая окаменевшей Дине секатор, после чего отважно и даже безрассудно сунул руку в щетинящуюся прутьями дыру.
Намозоленная чужими деньгами длань Семендяева в корзину прошла легко, а вот из нее выбираться не спешила.
— Мягкое! — с удивлением рек Антон, нащупав на дне корзины пушистую спину кролика Точилки. — И… бумажное, что ли?
Со слабым треском бумажное отделилось от мягкого, Семендяев вытащил руку из дыры и с неописуемым удивлением рассмотрел свою добычу.
— Что это? — простодушно изумился он.
— Это памперс, — взглянув на мягкий ком, машинально ответила Дина. Она была очень хорошо знакома с данным предметом младенческой гигиены благодаря наличию младшей сестренки. — Судя по виду, он использованный!
— Да? — продолжал недоверчиво удивляться неискушенный Семендяев. — А… кто его использовал?
Тут кролик Точилка в высоком прыжке прянул вверх и бесславно застрял в дыре, явив миру только ушастую голову и передние лапы. Задние конечности кролика яростно скребли внутренние стенки корзины.
— Ба, да это заяц! — страшно обрадовался Семендяев, уже успевший вообразить себе ужасную картину: младенца-подкидыша, сиротеющего на дне бельевой корзины.
Особенно напугала его ненормальная мохнатость предполагаемого дитяти. Такую мягкую шерстистую спину мог иметь разве что потомок снежного человека. С учетом того, что снега вокруг было много, вероятность присутствия поблизости снежных людей не исключалась, только представлялось маловероятным, что йети пользуются памперсами. Увидев кролика, фантазер Семендяев неудержимо возрадовался:
— Обожаю зайцев!
Он порывисто выдернул кролика наружу и от полноты чувств начал его тискать и громко, с голодным чавканьем целовать в уши.
— Точно, он зоофил! — утвердившись в своих худших предположениях, прошептала Дина.
В этот момент Антон Семендяев, к которому одновременно с душевным спокойствием вернулось желание плотских утех, сделал попытку направить приостановленный процесс межполового общения в прежнее русло. Он, как ему показалось, тактично начал издалека: подмигнул девушке и игриво сказал:
— Между прочим, белый заяц — символ журнала «Плейбой»! Он та-акой эротичный! И по этим самым делам вне конкуренции!
Безошибочно догадавшись, какие именно дела имеет в виду раскрасневшийся Семендяев, Дина слегка попятилась и глупо спросила:
— Вы что… и с зайцами это самое делаете?
— Ха! — ухарски хохотнул сексуально озабоченный кассир, вспомнив, как он однажды принимал крупный денежный вклад в белорусских «зайчиках». — Знали бы вы, сколько их через меня прошло! Тыщи!
— Маньяк! — вскричала Дина, в порыве естественного человеческого негодования временно забыв цель своей жизни.
В этот момент ей казалось, что какой-нибудь мелкий банковский служащий с нормальной ориентацией предпочтительнее миллионера-извращенца. То есть трезвый Антон Семендяев имел реальные шансы на успех!
Увы, он этого не понял, да и Дина о своих мыслях не распространялась. Она уронила секатор на ногу «маньяка», вырвала из лап Семендяева несчастного кролика, выскочила из кладовки, вихрем пронеслась по коридору и вылетела из дома во двор, громко хлопнув дверью.
— Бедненький маленький зайка! — причитала добрая девушка, быстро перебирая босыми ногами по заснеженной тропинке к сауне. — Злой дядька миллионер хотел тебя обидеть, но я тебя спасу, ты не будешь новой жертвой его грязных домогательств, не волнуйся!
Кролик, однако, волновался, и чем дальше, тем сильнее. Слабый аромат цветущих фиалок, распространяющийся в воздухе вопреки снегопаду, достиг ноздрей Точилки. Кролик бешено забился и, оцарапав голую руку Дины коготками, вырвался из девичьих объятий.
— Стой! Куда? — крикнула Дина.
Неблагодарное животное, сверкая пятками, беззвучно кануло во тьму и растворилось в ночи.
— Да пошел ты! — обиделась она. — Надо же, одни психи кругом…
Потерянно постояв в сугробе, девушка зябко передернулась, стряхнула с себя снег и поспешила присоединиться к теплой компании в жаркой сауне.
Отставной генерал Ефим Михайлович Мариманов в высоких, выше колена, валенках гулял по заснеженной тропинке вокруг дачного поселка со своей собакой Люсей. Это была их дежурная вечерняя прогулка, оздоровительный моцион, который Люся люто ненавидела.
Собачья жизнь таксы Люси по большей части проходила в комфортабельных условиях большого, теплого и удобного генеральского дома. Люся вволю спала, много и вкусно ела, и на шестом году жизни эти излишества ей аукнулись. Такса разжирела, округлилась, приобрела большое сходство с северным тюленем, и лай ее в тех редких случаях, когда Люся имела повод быть чем-то недовольной, стал неприятно напоминать хрюканье.
Приглашенный любящей хозяйкой ветеринарный врач назначил собаке диету и настоятельно рекомендовал посильные физические нагрузки. Супруг любящей хозяйки генерал Мариманов по случаю вспомнил славное прошлое и вызвался привести раздобревшую таксу в хорошую форму. Невзирая на протесты мягкосердечной супруги Ольги Сергеевны, он взялся за лентяйку Люсю, как за армейского новобранца, и проходил с ней слегка видоизмененный курс молодого бойца. Владеть оружием Люсю генерал не учил, но в марш-бросок по пересеченной местности гонял ежевечерне.
Пробираясь по грудь в снегу, коротконогая толстая Люся злобно морщила нос и чихала, когда на него садились снежинки.
— Рядовой Люсин, четче шаг! — покрикивал на кособоко переваливающуюся собаку Ефим Михайлович. — Дыши ровней, сопи в две дырочки и не гавкай!
Люся не гавкала, но зубы щерила. Будучи приличной собакой, она не могла себе позволить развернуться и тяпнуть Ефима Михайловича за ногу, но не посещавшая благонравную таксу со времен ее щенячьего детства мысль о том, чтобы сожрать в ночной тиши генеральскую тапку, уже не казалась ей крамольной.
— Раз-два, раз-два, за-пе-вай! — голосом правофлангового скомандовал между тем старый генерал и сам же хрипло затянул:
— Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины… — Куда именно пойдут машины, Ефим Михайлович запамятовал, поэтому слово пропустил. — В тра-та-та поход! Когда великий день войны настанет и нас в атаку Родина пошлет!
— Да пошел ты! — прокричал в отдалении звонкий женский голос, и Мариманов от неожиданности остановился.
Он, конечно, не подумал, что это Родина посылает кого-то в атаку или даже в тра-та-та поход, но совпадению удивился и замер, удивленно всматриваясь в чужой двор, откуда и послышался голос. Сквозь металлическую сетку ограды Ефим Михайлович видел главным образом заснеженную пустошь заднего двора и темные туши строений, ориентированных к нему тылом. Впереди, на расчищенном участке между зданиями, было светло, горели фонари и гирлянды разноцветных лампочек.
Мариманов задумался, пытаясь сообразить, какой нынче праздник, но подходящего календарного торжества не вспомнил. Люся, у самого носа которой оказался тряпичный бантик, источающий мощное фиалковое амбре, затрясла головой и шумно чихнула.
— Будь здоров, Люсин! — машинально сказал генерал и тоже шевельнул носом. — Никак, весенними цветами пахнет? Неужто Восьмое марта на носу? Или народ загодя к празднику готовится?
Он снова посмотрел сквозь ограду на празднично иллюминированный двор, и в этот момент на белом снежном поле сама собой — как стрелка на чулке — стремительно образовалась канавка, дотянувшаяся почти до забора. Затем в воздух взмыл пушистый ком! Мариманов машинально отшатнулся, гигантский снежок перелетел через его плечо, обалдевшую таксу и тропинку и шумно бухнулся в куст. Люся отмерла и залилась остервенелым лаем.
— Кошка это была, что ли? — удивился близорукий Ефим Михайлович. — Ну, тогда все правильно, весна на дворе. Кошку не обманешь, она весну чувствует и сразу же гулять бежит!
