Ольга Степнова - Уж замуж невтерпеж
Я орала и кривлялась, я уже готова была сделать свое фирменное сальто, чтобы он очнулся. Я устала, задохнулась, но добилась, что в его черных дырах что-то вспыхнуло – злость или удивление, разбираться было некогда.
Он подскочил ко мне и залепил такую оплеуху, что в глазах начался звездопад. Наверное, он никогда не бил женщину, потому что перехватил сам себя за руку и с ужасом уставился на меня: не упаду ли я бездыханная рядом с его экономом. Я не упала.
Я подождала, когда яркие точки рассеются в глазах, открыла дверь и потянула его в черную пасть коридора, прокладывая себе дорогу фонариком.
– Пошли! Нельзя плясать под чужую дудку!
Балашов, тяжело ступая, потащился за мной как бегемот, вынужденный выйти из воды на жаркую сушу. Он выключил в спальне свет, и закрыл ее на ключ, тот самый, что лежал у него в кармане пиджака.
* * *Мы вернулись на лестницу. Балашов сам повернул рубильник, и свет зажегся снова. Мы обошли все комнаты на втором этаже, мы включили там свет, но никого не обнаружили. Мы проверили даже мансарду, шаря фонариком по неотделанным стенам, зашли в ванные комнаты, но и там не было признаков чужого присутствия.
Кира молчала, наверное, напилась и заснула.
Тогда мы вернулись на первый этаж. Балашов толкнул дверь кабинета. Так себе был кабинетик – никакой роскоши. Черный офисный стол, компьютер, не самое крутое кожаное кресло, книги, много книг на полках, на корешках большинства из которых я заметила слово «педагогика». На окнах – простые плотные жалюзи, почему-то черные.
Единственным необычным предметом в кабинете была клетка с попугаем, но и попугай не оправдывал свою роскошную породу «какаду» – был чахлым, мрачным, и почему-то очень грязным. Как будто его белым тельцем регулярно протирали мебель от пыли. Впрочем, может, это был просто очень старый попугай. Он наблюдал за нами черными глазами, и если бы не вековая мудрость в них, я бы сказала, что он очень похож на Балашова – носатый, черноглазый, мрачный.
Балашов осмотрел кабинет, заглянул за черные жалюзи и под стол, брезгливо открыл высокий черный шкаф, где хранились какие-то папки, но ни живых, ни мертвых там не обнаружил. Тогда он взял с кресла большой черный платок и бросил его на клетку.
– Зачем? – удивилась я.
– Он орет. Болтает, что попало. Я его купил в Монако для Эли, мы его долго учили говорить, но так ничего и не добились. Как-то уехали все в отпуск и оставили его на попечение охранникам. Когда приехали, он научился говорить, но всего одну фразу.
– Какую?
Балашов промолчал, сказал только:
– Больше он в детской не живет.
Я приподняла платок, открыла дверцу, и сунула в клетку палец. Мне очень захотелось узнать, что за фразу говорит попугай и почему он больше не живет в детской.
И тут послышался стон. Или скрип. Или свист петарды, донесшийся из-за пределов коттеджа: все-таки где-то праздновали Новый год. Мы замерли с Балашовым как собаки в стойке. Он выдрал у меня из руки пистолет и рванул к выходу. Скрип, стон, или свист повторился. Балашов понесся по коридору на этот звук как тяжелый снаряд к цели, я едва поспевала за ним на высоких Кириных каблуках. В просторном пустом холле, прямо перед входной дверью лежал...
Там ничком лежал и громко стонал Дед Мороз.
Он был правильно одет – красный бушлат, длинноверхий колпак с белой оторочкой, шикарные красные сапоги в серебристых звездах. Руки у него были связаны за спиной его же поясом, наспех и неумело. Толку от такого связывания не было никакого, но кто-то решил, что толк есть.
– Вы ранены? – крикнула я, склонившись над ним.
Дед Мороз опять застонал, как тяжелая дверь, которую не открывали сто лет.
– Кажется, его чем-то огрели, – сказал Балашов, развязывая Морозу руки.
– Или напоили, – добавила я, нюхая воздух.
– Нет, огрели. Вон той вазой, – Балашов ткнул пальцем величиной с банан в большую напольную вазу, которая валялась на полу. – Эй! Вы можете говорить?!
– Могу, – вдруг отчетливо произнес Дед Мороз, крутанулся на спину и уставился в белые потолочные плиты. Он оказался лет двадцати, с детскими синими глазами; его красный накладной нос съехал на ухо, а борода на правую щеку.
– Вы от госпожи Булгаковой и Андрона? – светским тоном осведомился Балашов.
– Только больше не бейте! – взмолился юный Дед Мороз. – Я подарки вам принес!
Он с ужасом уставился на пистолет в руках Балашова. Балашов спрятал пистолет в карман, давая понять, что не собирается его применять.
– Как вы сюда попали? – спросила я Мороза.
– Я подарки вам принес, – грустно повторил он.
– Кто вам открыл дверь? – рявкнул Балашов.
– Швейцар. И тут же ударил меня по голове, – жалобно объяснил юнец.
Я вытаращилась на Балашова, Балашов на меня.
– У меня в штате нет швейцара, – читая мои мысли, сказал мне Балашов.
– Значит, уже есть, – сообщила я ему и попыталась допросить Деда Мороза:
– Как он выглядел?
– Кто?!
– Швейцар!
– Откуда я знаю?
– Но он же открыл дверь и ударил вас по голове! Вы сами сказали.
– Сказал. Только я его не видел. В этом чертовом дворце, извините, – обратился он к Балашову, догадавшись, что к дворцу я не имею отношения, – было темно как у черта в жопе. Извините, – теперь он сказал это мне. – И почему-то не работал звонок. Я звонил, звонил – не звонит. Я тогда ногами вашу дверь попинал. Извините, – опять к Балашову. – Дверь швейцар открыл и ... меня по голове не по-детски приложил. Ой! – Он схватился за голову. – Очень геморрная эта работа – Дед Мороз. Извините, – это он мне. – В следующем году в аэропорт грузчиком пойду на каникулы, там никакого...
– Геморроя, – подсказала я.
– Да. Извините...
– Значит, вы никого не видели? – спросил Балашов.
– Вас видел. Свет зажегся и вы прибыли. С пистолетом, – он покосился на карман Балашова. – Не убивайте меня! Я на работе, подарки принес.
Он сел и стал озираться.
– А где мешок? У меня был мешок!
Мы тоже закрутили головами, но холл был чист и пуст, в нем не было даже диванчика, только огромная стойка-вешалка, на ней – голубая норковая шуба, наверное, Кирина.
– Мешка нет. С...ли. Ой! Извините, – это он нам обоим. – Я себя очень плохо чувствую!
Дед Мороз лег на пол, сложив руки в красных рукавицах на груди.
– Голова кружится и тошнит, – пожаловался он.
– Сотрясение мозга, – проявил осведомленность Балашов.
– На геморрой тоже похоже, – встряла я. – Особенно когда перепьешь.
– Я не перепил, – простонал Дед. – Я ваших соседей обошел – депутата, президента, и какого-то генерального. Все нормально было. А тут ... так... не по-детски... и мешок, того... извините.
– Вы пешком? – поинтересовалась я.
– Ну да, – удивился Мороз. – Это я в детстве конным спортом увлекался, а потом бросил – дорого. Я всегда пешком. Или на трамвае, он дешевле.
– Кто тебя прислал? Как тебя охрана пропустила? – крикнул Балашов, пытаясь вернуть разговор в нужное нам русло.
Дед Мороз испуганно уставился на его оттопыренный карман.
– Я сюрприз от господина Болотникова, соседа вашего, банкира. Он по-соседски решил всех поздравить и заказал меня. Другие деды берут с крутых по сто баксов за час, а я – двадцать. Он еще Снегурочку хотел, но я такую дуру не нашел, за двадцать баксов жопу в праздник морозить. До вас час из города идти. Извините. А охрана ваша не только пропускает, но и наливает. Еще у меня посох был. Мне ведь реквизит погонять дали, вернуть надо.
Мы завертели головами, но посоха нигде не было.
– Нет посоха, – сказал Балашов.
– Ой! – расстроился Дед Мороз.
– Извините, с...ли, – опять встряла я, не испугавшись нового в своем репертуаре слова. – А вы можете, того... дать задний ход? У нас тут и так проблем хватает.
– Голова кружится и тошнит, – Мороз снова улегся на пол. – Я без посоха не могу. Мне реквизит сдавать надо.
Балашов полез за бумажником и вытряс много разных денег, среди которых затесались и доллары. Дед Мороз выхватил их и сунул запазуху.
– Пойди, купи сейчас хороший посох! – вздохнул он.
Балашов полез в другой карман и сунул Деду на этот раз чистые доллары, без примеси рублей. Они тоже стремительно исчезли в дебрях красного бушлата.
– Хорошо у вас! – сказал Мороз, встал и пошел к выходу. Но у двери остановился.
– Все равно голова кружится, – пробормотал он и стек на пол лицом вниз, будто мы не реанимировали его рублями и долларами.
– Черт! Что с ним делать? – с досадой спросил Балашов.
– Давай его к Кире, – придумала я.
– Кто такая Кира? – внятно спросил Мороз.
Может, ему не так плохо как он изображает? Просто парень решил срубить побольше? Разбираться было некогда.
– А зачем его к Кире? – попробовал возразить Балашов. – В доме много других комнат.
