Иван Дубинин - Цезарь в тесте
Я нажала на кнопку звонка и где-то в глубине квартиры зазвучала приятная мелодия. Звуков приближающихся шагов я не услышала, зато потемнел глазок — меня в него рассматривали.
— Кто там? — донеслось из-за двери.
— Это Ламанова. Я Вам звонила.
Защелкали замки, звякнула цепочка. В дверях стояла молодая женщина лет около двадцати пяти, в элегантных брючках и синей кофточке. Блестящие тёмно-каштановые волосы, ниспадающие волной на плечи, обрамляли удивительно чистое белое лицо. В старинных романах это называлось благородной бледностью. Кожа была настолько тонкой и прозрачной, что сквозь неё лучилась голубизна сосудов. Длинные закрученные ресницы скрывали в глубине своей большие доверчивые глаза цвета свежесваренного кофе. Ненакрашенные, но яркие пухлые губы завершали эту сочную роковую красоту.
«Больше в зеркало смотреться не буду!» — обречённо решила я.
Сбоку, из-за её ноги, вылезла кудрявая рыжая головка и вытаращила на меня любознательные глазёнки.
— Саша, ну куда ты лезешь? — ласково упрекнула его мама и кивнула мне, — Проходите.
И голос у неё был необычный. Тёплый, грудной.
«Разве таких женщин бросают? — подумала я в недоумении. — И что этим мужикам в конце концов нужно? Да за это убивать надо! — почему-то разозлилась я.
— Вот и убили, — поддакнул внутренний голос.
— Но ведь она не «цезарь», — не согласилась я.
— А кто? Невеста из теста? Или жена без места?
— Так, всё! Не отвлекаться, — задавила я внутрь этот противный голос. Меня всегда раздражает его спокойное ехидство, лишающее уверенности».
Прихожая была непривычно большая. А на стене, напротив двери, висела картина, которая сразу бросалась в глаза. Огромный, во весь рост портрет мужчины. Он стоял как-то полубоком, засунув руки в карманы брюк. Из-под распахнутого пиджака виднелись жилетка и рубашка с галстуком. Тёмные длинные волосы были туго стянуты на затылке и спадали на шею хвостиком. Шотландская бородка без усов серебрилась проседью. Тонкие губы, острый нос и взгляд из-под прищуренных глаз, внимательный и цепкий.
— Это наш папа, — пояснила Инночка, видя мой интерес. — Автопортрет. Проходите в комнату.
Малыш не отставал от нас ни на шаг. На вид ему было года четыре.
— Как дела, дружочек? — обратилась я к нему.
— Хар-рашо! — ответил он, но спрятался за маму.
— Это он сперва такой скромный, а чуть пообвыкнется, проходу не даст. Прилипает, как жвачка. Так, — сказала она ему строго, — иди в свою комнату, посмотри мультики, а нам с тётей надо поговорить.
— А Вы пр-равда едите стоя? — спросил он то, что мешало ему жить последний час.
— Правда, — засмеялась я. — И лёжа тоже.
Он радостно захихикал и убежал к себе.
— Это ему послышалось что-то, — пояснила молодая мама. — У Вас имя необычное, я, честно говоря, и не запомнила его.
Я протянула ей своё удостоверение.
— Евстолья Анатольевна, — прочитала она вслух. — Я и не слышала такого. А зачем Вас так назвали?
Хороший вопрос! Ну, не объяснять же ей, что это я сама себя перекрестила.
— Ой, я сейчас чай поставлю! — замяла неловкую паузу хозяйка. — Вы присаживайтесь, — а сама пошла на кухню.
Комната тоже была большая. Одну стену занимал шкаф, забитый книгами. По другую сторону стояли диван и кресла из чёрной кожи. Музыкальный центр, плазменный телевизор. Шикарно.
— Дети — такой забавный народ, — сказала Инночка, вернувшись из кухни. — С ними не соскучишься. Помню, я как-то песню крутила, и там были такие слова: «А любовь, а любовь…». Сашенька потом весь день ходил, пел: «Альбом, альбом…» Так ему послышалось.
Она радостно заулыбалась. Как и все мамы, она считала своего ребёнка гениальным и поэтому рассказывать о нём могла бесконечно.
— А когда он был маленьким, мой папа учил его стишкам. Они с дедом очень дружат. Помните, у Заходера «Кискино горе»?
Плачет киска в коридоре.
У неё большое горе.
Злые люди бедной киске
Не дают украсть сосиски.
Сашеньке не удавалось правильно запомнить строчки. Всё у него выходило не так. То «плацит в калидоле киська», то просто «кися плацит». А потом вдруг засмеялся и выдал:
Киська в калидоле плацит.
Уланила в лецьку мняцик!
Инночка всё рассказывала и рассказывала о своём малыше, и я поняла почему. Она не хотела, а вернее, боялась начинать разговор о смерти своего бывшего мужа и его сестры. И всячески оттягивала время.
— Вы же знаете, как дети плохо едят, — продолжала Инна. — Какие только мы тут цирковые представления перед ним не устраивали! И рожицы корчили, и на голове стояли, пока у него от удивления ротик не откроется. И вот тут надо было успеть засунуть в него очередную ложечку кашки. А однажды дедушка придумал гениальный ход.
— Бабушка такой вкусный супик сварила, что тебя от него за уши не оттянешь!
Это было что-то новое, необычное. Ребёнок заинтересовался.
— Как не оттянесь?
— А так. Ты будешь кушать, а я за ушки тянуть и всё равно не смогу тебя от супика оттащить.
— Не смозись?
— Не смогу.
— А ну давай, дедуська, тасси!
Дед из всех сил тянет, но ничего у него не получается. Сашенька под одобрительные возгласы мамы и бабушки съел целую тарелку и действительно вкусного супа.
Мы с Инночкой весело посмеялись над забавной историей.
— Скажите, Инна, а Пётр общался с сыном?
Молодая женщина сразу погрустнела.
— Вообще-то, нет. Мы на семейном совете решили, что лучше мальчику к нему не привыкать. Да и чему хорошему он мог его научить? Развратному образу жизни? — Инночка разволновалась, у неё задрожали тонкие крылья носа, и появился нежный румянец. И от этого она стала ещё красивее.
— А Вы сами с ним встречались? — И, видя её замешательство, подсказала, — Ну, иногда?
— Да, иногда встречались, — зарделась женщина ещё больше. — Мы долго не были в официальном разводе. И я всё-таки ему жена. Он — хороший! — сказала она с самоотверженной женской жалостью. — Это девки его совращали! А он слабый, любвеобильный. Так сам Петя говорил.
Боже, подумала я. Еще одна влюблённая дурёха. Впрочем, наверное, на этом и держится наш мир. Иначе бы всё рухнуло в тартарары.
— Только мои родители ничего не знали. Не говорите им при случае.
— Да, да, конечно, — пообещала я. — А как Вы думаете, кто и зачем мог убить Петра?
— Не знаю, — вдруг заплакала она. — Наверное, хотели ограбить квартиру, а он оказался дома.
— А что у него были какие-то ценности, золото, бриллианты?
— Да какие там ценности? Он сам был бриллиантом! — Она зарыдала еще сильнее.
Мне стало жалко эту несчастную любовь.
— Зачем же Вы тогда от него уходили? — спросила я в недоумении.
— Я думала, он перепугается и позовёт меня обратно к себе, — сквозь слёзы проговорила Инночка.
— А Вам о чём-то говорит слово «цезарь»? — изменила я направление темы.
— Нет, — удивилась она.
— Среди его окружения никто не имел такой фамилии или клички?
— По-моему, нет.
— А Петя был склонен к мошенничеству? Он мог кого-то шантажировать?
— Нет, ну, что Вы! — она даже изменилась в лице.
— Инна, а где его бумаги? У него должна была остаться рабочая документация, тесты. Он ведь психологией занимался?
— Он всё на работе держал. Наверное, в его кабинете лежат. Да Вы обратитесь туда, думаю, с этим у Вас проблем не будет.
— Конечно. А как называется его агентство?
— «Случайное знакомство». Это по Трёхступенчатому валу, дом 19.
Вот незадача! Придётся ехать еще и туда. А я уже явственно ощущала в руках вожделенные тесты. И если я правильно на них отвечу, то узнаю, наконец, кто такой этот пресловутый «цезарь».
Мы пили чай и продолжали беседовать.
— А какие у Вас были отношения с Полиной Грибовой? — поинтересовалась я.
— Полинка — классная девчонка! Мы с ней дружили. Даже после того, как с Петей расстались. Она любила к нам приходить. Особенно к папе. И сюда, домой, и в его мастерскую. Смотрела, как он пишет, обсуждала с ним свои работы. Она талантливая была. Из теста такое выделывала!
— Она про «цезаря» никогда не упоминала?
— А кто такой, этот Цезарь? Главарь банды?
— Какой банды?
— Ну, может, они Петю убили?
— Это я и пытаюсь выяснить. А как бы с Вашим папой встретиться? Где он?
— Ну, это не раньше, чем через недельку. Он на этюдах в Подмосковье. Сейчас там такая красота!
Да, сентябрь в этом году выдался на славу. Тёплый, тихий, бархатный. Может, это уже бабье лето? А почему оно «бабье»? Очевидно, потому, что бабы вечно в хлопотах, задёрганные, и благодатного тёплого лета даже и не замечают. И природа дает им ещё один шанс, последний, чтобы они успели насладиться ласковой прелестью перед будущей стужей.
