Иоанна Хмелевская - Смерть беспозвоночным
— Если не ошибаюсь, то ты тоже…
— А как же! Ясно, я тоже попалась на эту удочку!
— Но говорят, с Эвой Марш он и жил вместе…
Мартуся злорадно захихикала.
— Все правильно. Жил. Вместе. На одном этаже в двух разных квартирах и совершенно случайно. Она там давно проживала с родителями, а он снял квартиру у типа, который вечно уезжал за границу и в той квартире почти не бывал. Вот это у него называлось «вместе».
— Но вроде бы считалось, что они стали парой…
— Кто так считал? Кто так говорил? Ты это от нее самой слышала? Нет, это он давал понять, причем так деликатно, что духовой оркестр по сравнению с ним — тишь да гладь. И на нее же бочку катил, преподносил в таком духе, что это она пылала к нему страстью, а он — нет! Потом из вежливости согласился — надо же уступать дамам — она уперлась: будем вместе писать сценарий, и он опять согласился, и не знаю, что он там еще наплел. А все было как раз с точностью до наоборот.
— А ты откуда знаешь?
— От него самого. Надо было слышать, КАК он об этом рассказывал, даже солгать толком не умеет! У него то и дело вырывалась правда, шила в мешке так и не смог утаить. Возненавидел ее смертельно, и уж чего только о ней не наплел! Из себя строил мученика, а она, гетера бесстыжая, использовала его, обманула и выставила, так что он вынужден был бросить ее.
— Вроде не очень‑то последовательно…
— А он не дает себе отчета, что заврался. И возможно, меня считал кретинкой, так не очень‑то и старался выдумывать. Он ведь внешне хорош, — ты видела его, знаешь, внутри же, тьфу! — одна мерзость. Сверху посеребрено, а внутри дерьмо. Даже если бы она с ним… да нет, не совсем ведь потеряла голову, а если головка слегка и закружилась, все сразу прошло, лишь только приступили к сценарию.
— А к какому сценарию? — не очень поняла я.
Тут что‑то не так, кто‑то напутал. Или я не так поняла, или соседка плохо подслушивала, или папаша позволил обвести себя вокруг пальца.
— Того, который они писали вместе, — пояснила Марта.
— Минутку. Что за сценарий они писали вместе? Первый раз слышу.
— Ты разве не знаешь? А вполне возможно, что и не знаешь. Он хотел писать с тобой, ты уж извини меня, но ты не пошла на это. С тобой все обошлось тихо–мирно в узком кругу, никто и не знал. А в случае с Эвой Марш было совсем по–другому. Как только появилась вторая экранизация по ее книгам, он тут же уговорил ее писать с ним вместе сценарий.
— Так, как ты меня уговаривала?
— Брось, Иоанна, я глупость отмочила, так ведь извинилась перед тобой. С кем не бывает. Но, думаю, ее он обрабатывал, доказывая, что у него есть нужные знакомства, блат, он сам и режиссером будет, ну она и поддалась. Поддалась, раз написали, как же еще? А точнее, написала‑то она. Я читала, очень хороший сценарий, да что я такое говорю — просто супер! Сразу видно — ее заслуга. В нескольких частях. Сняли две части, и даже не стану говорить, что из этого вышло, я и слов таких не знаю. «Дерьмо» было бы незаслуженным комплиментом. Дальше снимать не стали, и отснятое наверняка где‑то лежит. А потом этот… ох, тут бы я выразилась! — вывел из себя Лапинского и вынужден был когти рвать.
— Так, так, — только и сказала я, а в голове — вихрем мысли. И главная: надо же, какой опасности я тогда избежала!
Мартуся вдруг спохватилась:
— Слушай, мы тут с тобой о пустяках, а там Држончек Он и в самом деле убит?
— Магда говорит — и в самом деле.
— Да кому же захотелось пачкаться о такую мразь…
Я не дала ей закончить.
— Наверняка какой‑нибудь эстет, не выдержавший его «творчества». А Поренч адреса не называл?
— Да, минутку, сейчас постараюсь вспомнить. Я еще подумала — какая смешная улица. Вспомнила! Улица Винни–Пуха!
— В центре. Слушай, улицы Винни–Пуха нет!
— Как это нет? — удивилась Мартуся.
— Административно нет. А на практике есть.
Мартуся жалобно простонала:
— Возможно, меня слишком расстроили отвратительные воспоминания и я стремительно поглупела. Не понимаю. Я же отлично слышала — она живет на улице Винни–Пуха, и он даже этим гордился.
— И правильно, очень элитарный район, и все улицу так и называют. Но официально улица Винни–Пуха называется улицей Варецкой. Это все равно что улица Тувима — это Свентокшистская и Новый Свят. Поскольку я лично пострадала из‑за этого, то хорошо запомнила.
Мартуся была заинтригована.
— Вот не знала, надо же, какие странные вещи творятся у вас в Варшаве. Но я все равно не понимаю, откуда известно, что это улица Винни–Пуха?
— По всем стенам написано, вот и известно. А у домов с номерами — Варецкая.
Еще не совсем поняв, Мартуся вдруг о чем‑то глубоко задумалась.
— Знаешь, я не помню… кажется, тоже слышала. Я хочу сказать, Слышала номер квартиры. И еще, какой‑то по счету подъезд… И где же он сейчас, этот Поренч?
— Не имею понятия. Возможно, не в Варшаве, а, например, в Лодзи. Или вернулся уже в Варшаву?
— Да уж не пропадет, отыщется. А он тебе зачем?
— Мне он ни к чему. Наоборот, я бы не хотела с ним столкнуться. Мне нужна Эва Марш.
— Зачем?
— Трудно сказать. Да для всего. Она мне для разных вещей нужна.
Мартуся не стала допытываться, оставила меня в покое и вернулась к тому, что относилось к ее профессии.
— Знаешь, что они сделали с тем ее сценарием? С совместным их трудом? Ни в жизнь не догадаешься! Там были восхитительные, потрясающие сцены, а сняли что? Растянутое, как кишки, не пойми что. Вместо свежей рыбы — сиськи продавщицы, причем растянутые в бесконечность! И больше ничего. И это выдается как величайшее достижение современности! Удачный прием! Тьфу, при одном воспоминании тошнит!
— Это такое новое направление, — поучающе заметила я. — Ну вот как в фильме «Огнем и мечом» вместо фляги знаменитого выпивохи пана Заглобы нам показывают бюст трактирной девки. Знаковые символы заменяются зрительными.
— Что?!
Ничего. Женджян в полузабытьи таращит глаза и оживает при виде такого.
— А диалог в ее экранизации хуже рекламного бреда. Клянусь, я давно нигде такого не видела. А может, и никогда!
Тут вдруг мне многое стало понятным.
— Кто это делал?
А, один восходящий гений, Юлиуш Заморский, кто‑то его силой нам навязал — разумеется, кто‑то из варшавских. С большими амбициями мальчик..
— А чем он занимался до сих пор?
— В муках породил пять или шесть фильмов, стругает их из старых детективов, переделывает по своему вкусу и получается у него… ну как у Агаты Кристи в «Восточном экспрессе», когда Пуаро появляется в виде огромной черной снежной бабы с ноутбуком. Про это иначе и не скажешь…
Тут вдруг в трубке телефона пропал текст, вместо него раздались вой, дикий хохот, ужасающие стоны и хрип… Мартуся не нашла слов, заменив их звуками, которые в экстазе издают певцы–любители на эстраде…
— Поняла? — донеслось до меня через какое‑то время.
— О да! Теперь я начинаю почти все понимать, — подтвердила я.
***Адам Островский настоятельно просил разрешения навестить меня. Я с радостью согласилась, без сожаления отказавшись от запланированной работы, поскольку и мне тоже очень хотелось побеседовать с ним. По телефону он ни словом не намекнул на тему интервью, которое намерен взять у меня, да я и сама догадалась, о чем пойдет речь. Почему‑то обычно мы с ним встречались там, где происходили какие‑нибудь неприятности, и он никогда не имел возможности спокойно записать все, что хотелось. В моем же доме обстановка спокойная, говори и записывай что вздумается.
Островский был хорошим и — редкий случай — честным журналистом. В своих интервью он никогда не перевирал сказанного собеседником, не приписывал ему сказанного другими, не выдумывал, чего не было. Вопросы задавал обдуманно и на тему. И был грамотным. Кроме того, был просто симпатичным человеком и опытным журналистом, остроумным и находчивым. Мы были знакомы уже много лет, он взял у меня два больших интервью и одно маленькое, и мне абсолютно не к чему было придраться.
Я приготовила и кофе и чай. Островский предпочел кофе.
— Ну, а вы что скажете? — начал он без предисловий. — Такой шум вокруг всего этого подняли!
— А что, разве по моему лицу вы не видите? Мне еще не мешало бы подпрыгивать и хохотать от радости?
Островский полез в свою сумку и предупредил:
— Это еще не интервью, я пока не созрел для него. Но любой знает, что вы второй раз одно и то же не только не сделаете, но и не повторите. Разрешите, я стану записывать?
Я лишь плечами пожала.
— Ясное дело. Только прошу не злоупотреблять отдельными моими фразами, вырывая их из контекста.
— Разумеется. Вы меня знаете. Откровенно говоря, мне и самому любопытно знать, кого вы подозреваете. Так сказать, в личном плане любопытно.
— В личном плане бабка на двое сказала. Лично мне он был противен до такой степени… Минутку, а вы про кого спрашиваете? Про Вайхенманна или про Држончека?
— Меня интересуют оба.
