Джорджетт Хейер - Тупое орудие
– Я вам сказала, что у мистера Флетчера был высокий, довольно пронзительный голос. Если вы когда-нибудь имели дело с людьми глуховатыми, вы должны были заметить, что именно такой голос доходит до них лучше, чем низкий.
Очевидно, он согласился с ее объяснениями, ибо он кивнул и поднялся.
– Прекрасно, миссис Норт. А теперь, с вашего позволения, отпечатки пальцев.
Через четверть часа, когда Хелен ушла из участка, он снова уселся за стол и задумался над заметками, набросанными на листке бумаги:
« Показания констебля Гласса: в 22. 02 из калитки вышел мужчина. Показания Хелен Норт: приблизительно в 21. 58 Флетчер проводил до калитки неизвестного мужчину «.
Он сидел, уставясь в эти записки, когда в кабинет вошел констебль Гласс и доложил, что в саду «Грейстоунз» орудие убийства не обнаружено.
Ханнасайд застонал, но, когда Гласс повернулся к двери, задержал его:
– Минуточку. Вы уверены, что мужчина выходил из калитки именно в две минуты одиннадцатого?
– Да, сэр.
– А не могло быть, к примеру, без двух или трех минут десять?
– Нет, сэр. По моим наручным часам и по часам в комнате/ когда я вошел, было 22. 05. Поэтому я вдвойне уверен, ибо дойти от того места, где я стоял, до кабинета можно минуты за три, но никак не за семь!
– Хорошо, – кивнул Ханнасайд. – Это все. Завтра явитесь к сержанту Хемингуэю.
– Слушаюсь, сэр, – ответил Гласс и многозначительно добавил: – Коварное сердце не найдет добра.
– Вероятно, – прервал его Ханнасайд.
– А лукавый язык попадет в беду, – сурово закончил Гласс.
Ханнасайд не стал выяснять, относилась ли эта пессимистическая сентенция к Нему самому или к отсутствующему сержанту. Гласс еще мешкал у двери, когда зазвонил телефон и голос дежурного констебля известил, что это сержант Хемингуэй.
Сержант был не столь мрачен, как при расставании с Ханнасайдом.
– Это вы, сэр? – оживленно проговорил он. – Ну, у меня кое-что есть, хотя я не знаю, куда это нас заведет. Мне приехать?
– Нет, я возвращаюсь в город; там мы и увидимся. С отпечатками пальцев повезло?
– Смотря по тому, что считать везеньем, супер. Часть отпечатков принадлежит парню по имени Чарли Карпентер.
– Карпентер? – переспросил Ханнасайд. – А это еще кто такой?
– Это долгая история… можно сказать, запутанная, – ответил сержант.
– Ладно, приберегите ее. Я буду через полчаса.
– Договорились, шеф. Мое нижайшее Ихаводу! – сказал сержант.
Ханнасайд ухмыляясь положил трубку, но воздержался передавать поклон, который, судя по грозному виду Гласса, вряд ли был бы принят благосклонно. Он лишь добродушно сказал:
– Что ж, Гласс, вы недурно поработали в этом деле. Вас, должно быть, обрадует, что некоторые отпечатки пальцев были идентифицированы.
Гласс не был обрадован.
– Я слышу, но вижу скорбь и тьму, – сказал он.
– То же самое можно сказать о любом расследовании убийства, – съязвил Ханнасайд и дал понять, что разговор закончен.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ханнасайд нашел своего подчиненного в отменном расположении духа.
– Как, шеф, с вашего конца тоже везло? – осведомился он. – У меня был довольно богатый день.
– Да, кое-что я добыл, – ответил Ханнасайд. – Впрочем, Гласс не нашел ни намека на орудие в «Грейстоунз», а это огорчительно.
– Он, наверно, все время устраивал молитвенные собрания сам с собой, так что ему некогда было искать это орудие, – сказал сержант. – Как он поживает? Я уже точно понял, Гласс – мой крест.
– С тем же успехом можно сказать, что вы – его крест, – сказал Ханнасайд, усмехнувшись. – Он сказал что-то темное о коварных сердцах и лукавых языках, и, по-моему, это относилось к вам.
– Да неужели? Удивляюсь, что он не назвал меня змеем и исчадьем ада. Но ничего, он еще успеет. Я не возражаю, пусть цитирует Библию, хотя это, строго говоря, нарушает дисциплину, – лишь бы он не вбил в свою дурацкую голову, что меня надо спасать. Однажды меня спасали, и этого достаточно. Даже чересчур! – добавил он, явно припомнив некоторые подробности. – Мерзенькие брошюрки про Заблудшую Овцу и Зеленого Змия, – пояснил он. – Забавно, но, когда сталкиваешься с этими нравоучительствующими типами, они всегда заранее убеждены, что ты прямо грех ходячий. И переубедить их немыслимо. Это, как говорится, фиксация.
Ханнасайд, знавший об увлечении сержанта психологией, которое завело его бесстрашные стопы в странный мир ублюдочных слов и рискованных теорий, поспешил потребовать у него отчет о дневных трудах.
– Ну что ж, дела бьли интересные, но, как Гласс говорит про меня, темные, – сказал сержант. – Возьмем нашего друга Абрахама Бадда, и сразу же первое неожиданное событие дня. Чтобы вы подумали: когда я утром пришел в управление, его светлость уже ожидал меня на ковре.
– Бадд? – переспросил Ханнасайд. – Вы хотите сказать, что он приходил сюда?
– Именно так, шеф. Пришел, как только прочел новость в вечерней газете. С вашего позволения, замечу, что скоро они начнут выпускать вечерние издания до завтрака. Так или иначе, у мистера Бадца была газета под мышкой и изо всех пор сочилось желание помочь.
– Продолжайте, – сказал Ханнасайд. – Он что-нибудь знает – или ему что-то нужно?
– Как вы увидите, ничего особенного, – ответил сержант. – По его словам, он ушел из «Грейстоунз» через садовую калитку примерно в 21. 35.
– В любом случае это совпадает с показаниями миссис Норт! – сказал Ханнасайд.
– Значит, вы что-то выудили из нее, супер?
– Да, но продолжите ваш доклад. Если Бадд ушел в 21. 35, он, вероятно, не мог ничего видеть. Зачем он пожаловал в Скотленд-Ярд?
– Страх, – кратко заключил сержант. – Я достаточно читал о причинно-следственных закономерностях, так что мне было ясно как Божий день… л – К черту закономерности! Чего боялся Бадд? Только не говорите мне о Младенческих травмах или Торможении, потому что меня это не интересует! Если бы вы еще соображали, что вы несете, это можно было бы вытерпеть.
Привыкший к непониманию сержант лишь вздохнул и с несокрушимым добродушием продолжал:
– Ну, пока что я не добрался до причины его испуга. Он называет себя независимым посредником, а, насколько я могу судить, покойный Эрнест имел привычку использовать его как ширму каждый раз, когда хотел провернуть дельце, за которое, строго говоря, лучше бы ему не браться. По крайности, так это представляется, если взять в расчет то, что мы знаем, и учесть некоторую застенчивость нашего друга Бадда.
– Я сразу сообразил, что он маклер. В бумагах Флетчера есть несколько копий писем к нему и сколько-то его ответов. Пока у меня не было времени просмотреть их внимательно. А отчего он поехал к Флетчеру в девять вечера?
– Именно тут разговор стал, как говорится, трудным, – ответил сержант. – Ну и, конечно, не побожусь, что поверил всему, что Балд мне нарассказал. Пот с него тек ручьями. С другой стороны, день был жаркий, а он человек тучный. В общем, суть состояла в том, что по телефону было не очень хорошо слышно, и поэтому произошло какое-то недоразумение относительно каких-то чрезвычайно конфиденциальных инструкций покойного Эрнеста по… га… еще более конфиденциальному делу. Мистер Бадд, не желая вновь доверять тайны телефону, сам поехал к покойному Эрнесту.
– Попахивает липой, – сказал Ханнасайд.
– Попахивало и кое-чем похуже, – откликнулся сержант. – Мне пришлось открывать окно. Но, учитывая, что нам нужен отнюдь не Бадд, я не слишком на него нажимал. Я счел необходимым все же спросить, не привело ли вышеуказанное недоразумение к какой-либо размолвке с покойным Эрнестом.
– Абсолютно верно, – кивнул Ханнасайд. – И что он сказал?
– О, он вел себя так, словно я его духовник! – ответил сержант. – Это можно приписать моей доброте и обаянию, а можно и не приписывать. Но он раскрылся, как мак на солнышке.
– Поменьше поэтических образов, – сказал Ханнасайд.
– Как угодно, шеф. Другими словами, он меня прижал к груди, как родного. Весь истекал маслом и тем, что я счел малоправдоподобной откровенностью. Он ничего от меня не утаил – по крайности, ничего из того, о чем я уже пронюхал. Маленькая размолвка была, ибо покойный Эрнест полагал, что некоторые его указания выполнены, а на деле они не были выполнены, потому что по телефону было плохо слышно и почему-то еще. Тем не менее когда покойный Эрнест взял себя в руки, все утряслось и они расстались как братья.
– О! Весьма правдоподобно, – заключил Ханнасайд. – Может, так оно и было.
– Да, но я скажу вам забавную вещь, – заметил сержант. – Весь день я отмахиваюсь от мух, но за все то время, что малыш Абрахам был у меня, на него ни разу не села ни единая муха.
– О! – опять сказал Ханнасайд. – Он такой, да?
– Да, – подтвердил сержант. – Такой. Больше того, супер, хотя мы с вами и не сходимся насчет психологии, я знаю, когда человек взвинчен. Малышу Абрахаму стоило особого труда устоять на земле. И должен сказать, это ему удалось. И еще он ответил на все мои вопросы прежде, чем я успел задать их. И он нарисовал мне картину своей души в тот момент, когда он прочел о смерти покойного Эрнеста, – настоящий шедевр! Сначала его как подкосило; потом он сообразил, что это случилось почти через полчаса после того, как он ушел от покойного Эрнеста. Тут у него появилась надежда, что он вообще не будет замешан в деле, но через каких-нибудь несколько секунд он вспомнил, что дал дворецкому покойного Эрнеста свою карточку; больше того, было слышно, что Эрнест обращается к нему громко и сердито. И наконец, как громом его поразило то, что покойный Эрнест проводил его через сад, так что никто не подтвердит время его ухода. Собрав все эти факты, он осознал, что находится в весьма сомнительном положении, и единственное, что он может сделать, это прямо пойти к добрым дядям полицейским, в которых он с детства приучен видеть лучших друзей.
