Николай Шебуев - Дьяволица
Манька клянется, что помнит эти слова.
Она клянется, что узнает столовую Неберучева, в которой они кутили.
Она как вот сейчас видит эту комнату.
Судебный следователь терпеливо выслушивал все: он ясно видел, что девушка не могла в одно и то же время находиться и на Фурштатской, и в гробу бюро, на Каменноостровском проспекте и в автомобиле Дормидонтова на Ивановской.
Значит, она не отдает себе отчета в словах.
Или неискусно старается замести следы.
Его опасения подтвердились, когда он предъявил Ковбойке квартиру Неберучева.
— Нет, это не квартира инженера… Там в столовой ниша, окон меньше, но они шире, потолок коричневый с золотом и на стенах картины с голыми женщинами. А здесь… Нет, здесь я никогда не была… Неберучев лжет… Это не его квартира…
— А не проще ли подумать, что лжете вы! Что вы были на чужой квартире, а не у Неберучева…
Смущенная, растерянная Ковбойка, припертая к стене, в замешательстве на вопрос следователя, кто из ее подруг также был у Неберучева в ту ночь, назвала Верку-Недомерку, Спаржу, Жюли и Пашку-Апашку.
Первые три энергично отперлись.
А Пашка-Апашка, которую Манька-Ковбойка приплела сюда ни с того ни с сего, блестяще доказала свое alibi: эту ночь она провела в участке, так как в клубе близ цирка Модерн подралась с каким-то приказчиком.
Манька запуталась. Стала противоречить сама себе. И вот очутилась в тюрьме.
Глава сорок пятая МЕДОВАЯ НЕДЕЛЯ
Как в чаду, провел целую неделю в Ченстохове Невзоров.
У его эксцентричной спутницы не было паспорта.
Зато у него в паспорте сказано, что он женат и жена при нем.
Пришлось прописать Марию Александровну женой и брать в гостинице один номер на двоих.
Жили они как молодые; интересовались, по-видимому, всем, но на самом деле только друг другом. Их медовый месяц должен быть особенно сладок и пьян: ведь сошлись не два новичка в любви, робко нащупывающие пути наслаждения и открывающие давно открытые Америки, а два искусившихся в радостях любви зрелых человека.
Обаяние запретности, греховности, преступности ласк только разжигало хотение, и они торопились взять друг от друга все что можно.
Марья Александровна, которая кинулась Невзорову на шею из мести, давно уже забыла этот мотив.
— Неужели это любовь?
Но и любви ради любви не было.
Было наслаждение ради наслаждения.
Она не старалась даже заглянуть в душу ее Пьеро (так переделала на увеселительный лад имя Пьер Марья Александровна), не хотела заглянуть ни в прошлое, ни в будущее.
Пусть на них карнавальные маски (он зовет ее тоже Би-ной, сокращенное от Коломбины), — да здравствует карнавал!
— Пьеро и Бина! Пьеро и Бина! как это красиво, как это театрально!..
И как это оригинально, что в первый раз они поцеловались в поезде.
И как это странно вышло: не он ее похитил, а она его увозила из Варшавы от родных и знакомых, от всего мира, жены и детей.
Как-то раз, один только раз за всю неделю Петр Николаевич видел во сне себя играющим на ковре с сыном.
Мальчик был весел и радостен, но вдруг беспричинно заплакал.
Петр Николаевич начал его утешать, целовать.
И вдруг заметил, что у него плечи Бины, что у него руки, как у Бины…
Мальчик улыбнулся. И тут Петр Николаевич подумал: «Да у него Бинины глаза… И волосы Бинины… И шея, и грудь… Да, совсем это Бина!»…
Она лежит перед ним на ковре и как котенок заигрывает.
— Смотри, как я сохранила свою грудь… Какое счастье быть бездетной!..
Да, у нее все такое молодое, крепкое.
Она вовсе не худая, но все такое упругое, сильное.
— Давай поборемся! Кто кого задушит.
Она схватила его голову и прижала к себе.
Он сперва, шутя, отбивался.
А она душила не на шутку и, прижатый к ее груди, он слышал злой раздраженный голос:
— У тебя тоже есть Тина! Ты тоже будешь изменять мне!
И, задыхаясь, он проснулся.
Бина спала с такой безмятежной, сытой улыбкой.
Лиловый бантик ее ночной сорочки, как цветок, упал на грудь, молодую, крепкую, желанную.
— Какое счастье, что она бездетна!
Глава сорок шестая В ЧЕНСТОХОВЕ
Ходили несколько раз в Ясногорский монастырь.
Видели скарбчик.
— По словам Дамазия Мацоха, это главная святыня монастыря.
На Петра Николаевича произвел глубокое впечатление вид в полутьме распростершихся тел молельщиц.
— Почему исключительно женщины? Разве вера привилегия женщины? Разве мужчины не умеют каяться?
Есть и хорошенькие.
И над ними, над их распростертыми униженно-ожидающими телами, занесена рука отцов Старчевских… Несчастные!..
И все-таки Петр Николаевич завидует им:
— Верить — ах, это такое счастье…
Бина, кажется, верит. По крайней мере, она часто крестится.
— Я верю по-своему…
Шли на валы, откуда так хочется запеть: «Проклятый мир! Презренный мир»!..
Город там, внизу. А здесь и воздух чист и дышится иначе. И от садов доходит благоухание.
— А вот отсюда, в дни больших богомолий, отцы Стар-чевские говорят речи, и народ располагается вон на этом амфитеатре внизу…
Жили живописной жизнью.
Не до газет было.
Покупали только театральную газету.
Интересовались только собой.
Жили на острове Робинзона.
Весь мир для них умер, и они умерли для всего мира.
Деньги у Невзорова подходили к концу, но он не спешит телеграфировать жене, чтобы выслала еще, потому что не хотелось сообщать ей ченстоховского адреса.
Вообще ченстоховская поездка не должна быть известна никому.
Неужели когда-нибудь придется возвращаться!
Неужели придется скоро покидать Ясную гору, ясную Бину, милую Варшаву…
Да, на той неделе в Петрограде у него очень важное заседание…
На карту поставлены крупные имущественные интересы.
Глава сорок седьмая ЧТО ЛУЧШЕ: ЗНАТЬ ИЛИ НЕ ЗНАТЬ?
Петр Николаевич был уверен, что если он будет на заседании, он непременно победит, выиграет.
Но какими неинтересными кажутся ему эти интересы!
И все-таки придется поехать! В Варшаве даже остановиться не придется, заберет вещи и — в Петроград.
— И я с тобой!
— Ну, конечно… Разве мыслима жизнь без Бины! Я устрою тебя в маленькой уютной квартирке, буду у тебя торчать целыми днями…
— И целыми ночами?
— И целыми ночами…
— А жена?..
— Жена у меня милый, прекрасный человек… Я ее очень люблю… И очень жалею… Я хотел бы, чтобы она ничего не знала о тебе…
— А я постараюсь, чтобы она все узнала…
— Ты этого не сделаешь…
— Сделаю!..
— Ты этого не сделаешь… Разве лучше живется вам троим: тебе, мужу и его Тине, из-за того, что вы все всё друг про друга знаете?..
— Конечно, лучше! Ведь если бы я ничего не знала, я не полюбила бы тебя… Я сошлась с тобой из мести… Ах, как хотелось мне сделать больно этому толстокожему Ваське… Мне хотелось пасть как можно ниже, стать самой публичной из всех публичных женщин… И все так, чтобы он знал, чтобы он видел… И топтать, топтать его имя в грязи… Я из мести отдалась тебе… Только из мести… Ты мне совсем не нравился… Разве я знала, что так полюблю тебя!.. Пусть и жена твоя сразу узнает все… Сразу, а не в рассрочку. Узнавать в рассрочку и мучительнее и обиднее… Да, да… узнавать, что муж обманывает. Я, по крайней мере, могу сказать, что не была в роли обманутой жены… Да и я не хочу быть участницей в твоем обмане… Я не хочу, чтобы ты обманывал жену… Я не могу любить обманщика. Ты что же молчишь?..
— Я боюсь, что это ее убьет!..
— Лучше сразу убить пулей в сердце, чем каждый день выстрелом всаживать в тело по дробинке…
— Только первая дробинка будет мучительна… А потом привыкнешь…
— Ты думаешь? Нет милый Пьеро, чем дальше, тем больнее эти дробинки… А если сразу холодный душ ошпарит, потом телу даже бодрее сделается… Вот смотри: я уже утешилась! Я не только не ревную Ваську, но даже вполне на его стороне… Сейчас я понимаю, что он и не мог поступать иначе… Я полюбила тебя, но я не разлюбила и его… И жена твоя пусть полюбит другого… Ведь ты не будешь ее ревновать?
— Не буду! — сказал Невзоров, а внутри его что-то болезненно заныло.
— Воображаю, что поделывает сейчас Василий… Он…
— Он, вероятно, с ног сбился, разыскивая нас…
— А быть может, он радуется, что я наконец нашла выход из того тупика, в котором очутилась… Ты видал когда-нибудь Тину?
— Видел… мельком…
— Она хорошенькая… по-твоему…
— Это не мой вкус… но она хорошенькая…
— Не твой вкус… Моя портниха, когда ей говорю: «Это мне не нравится», отвечает: «У всякого свой вкус и своя нравственность»… Не твой вкус… Я вот, когда тебя увидела, сразу подумала: «Он хорошенький, но это не мой вкус»… А вот вкусила и оказалось, что ты… мой вкус…
