Лицо в темноте - Робертс Нора

— В каком смысле?

— Точно не знаю, — смутилась Эмма. — Ну сделаю что-то такое, а он рассердится или… — Недовольная собой, она отвернулась к окну. — Не могу отделаться от Дрю, его замечаний о том, насколько я тупа и никчемна в постели.

Она ненавидела себя за то, что до сих пор позволяла Дрю вмешиваться в ее жизнь.

— А ты не задумывалась, что в этом мог быть виноват твой партнер или обстоятельства?

— Да. Тут, — показала Эмма на висок, — я знаю, что не холодная и не бесчувственная, что способна испытывать желание и страсть. Но боюсь сделать шаг навстречу Майклу, боюсь что-нибудь испортить. — Замолчав, она взяла хрустальную призму и стала глядеть на игру преломляющегося в ней света. — И еще кошмарные сны. Я боюсь Дрю почти так же сильно, как при его жизни. Мне почему-то кажется, что я смогу проявить инициативу в отношениях с Майклом, только если уберу из снов Дрю, сотру в подсознании его лицо и голос.

— Тебе это так необходимо?

— Разумеется. Неужели ты думаешь, я хочу, чтобы меня продолжали наказывать?

— За что?

— За то, что я исполняла его желания недостаточно быстро или неправильно. Что я надела не то платье. Что люблю Майкла. — Она заметалась по комнате, ломая руки. — Когда Дрю увидел нас на выставке, он все понял. И избил меня. Он заставил меня дать обещание, что я больше никогда не увижусь с Майклом, но все равно продолжал бить. Он знал, что я не сдержу обещание.

— Обещание, данное под принуждением, не имеет силы.

— Нет, я пыталась сдержать его, но не сдержала. Не смогла. Поэтому он наказал меня. — Эмма упала в кресло. — Я солгала. И Дрю, и самой себе.

Кэтрин подалась вперед, однако ее голос оставался тихим и мягким:

— Как ты думаешь, почему он присутствует в твоих снах о той ночи, когда умер Даррен?

— Тогда я тоже солгала, — пробормотала Эмма. — Не сдержала обещания, не уберегла Даррена. Мы потеряли его. Папа и Бев потеряли друг друга. Я поклялась им всегда заботиться о нем. И нарушила свою клятву. Никто меня не наказывал. Никто не винил.

— Это делала ты сама. Разве ты не винила себя? Не карала?

— Если бы я не убежала… Даррен звал меня. Он был так напуган, но я не вернулась, хотя знала, что ему сделают больно. И он умер. Я должна была остаться. Я обязана была остаться.

— Смогла бы ты помочь ему?

— Я убежала потому, что испугалась за себя.

— Ты была маленьким ребенком, Эмма.

— Какая разница? Я дала обещание. Нельзя нарушать обещания, данные людям, которых любишь, независимо от того, насколько трудно их сдержать. Я дала обещание Дрю и оставалась с ним…

— Почему?

— Потому что заслуживала наказания. — Она закрыла глаза, объятая тупым, мучительным ужасом. — О господи, оставалась с ним в наказание за то, что потеряла Даррена?

Кэтрин позволила себе лишь кратчайший миг удовлетворения. Это было именно то, на что она надеялась.

— Я думаю, отчасти ты права. Ведь Дрю напоминал тебе отца. Ты винила себя в смерти Даррена, а по детской логике за виной следует наказание.

— Выходя замуж за Дрю, я не знача о его характере.

— Не знала. Тебя привлекало то, что ты увидела на поверхности. Красивый молодой мужчина с красивым голосом. Романтичный, очаровательный. Ты выбрала того, кого считала нежным и любящим.

— Я ошиблась.

— Да. Он обманул тебя и многих других. Но внешне он был таким привлекательным, таким любящим, поэтому ты убедила себя, что заслуживаешь подобного обращения. Дрю использовал твою уязвимость, эксплуатировал и углублял ее. Ты ведь не просила, чтобы тебя били. И ты не виновна в смерти брата. — Кэтрин взяла ее за руку. — Безоговорочно приняв это, ты все вспомнишь. А как только вспомнишь, кошмары прекратятся.

— Я вспомню, — пробормотала Эмма. — И на этот раз не убегу.

Квартира-студия почти не изменилась. Марианна лишь добавила несколько своеобразных штрихов. Фотография Годзиллы в натуральную величину, огромная пластмассовая пальма с рождественскими украшениями, хотя давно наступил январь, и чучело птицы на ветке перед окном. Стены увешаны преимущественно картинами Марианны, пейзажами, морскими видами, портретами и натюрмортами. В студии пахло красками, скипидаром и «Наваждением» Кельвина Кляйна.

Эмма сидела в полосе солнечного света. На ней был свитер, спускающийся с одного плеча, и сапфировые с бриллиантами сережки, рождественский подарок отца.

— Ты очень напряжена, — жаловалась Марианна, водя карандашом по листу ватмана.

— Ты всегда так говоришь, когда рисуешь меня.

— Нет, ты действительно не расслабилась.

Марианна воткнула карандаш в волосы, которые теперь представляли собой беспорядочную массу завитушек, доходивших до плеч. Откинувшись назад, она изучала Эмму.

— Из-за того, что ты снова оказалась в Нью-Йорке?

— Не знаю. Возможно.

Но Эмма провела в напряжении и два последних дня в Лондоне, не в силах избавиться от ощущения, что за ней подглядывают, следят. Крадутся.

Глупо. Видимо, ее нервозность связана с тем, что она в конце концов признала свою вину и стыд. Но, сделав это, она испытала облегчение.

— Ты хочешь, чтобы мы закончили? — Задавая свой вопрос, Марианна уже взяла карандаш и снова начала рисовать. Ей всегда хотелось поймать это спокойное выражение в глазах у Эммы. — Можно сбегать в центр, сходить в «Блуми» или к «Элизабет Арден». Я уже давно не была в косметическом салоне.

— Да, ты такая уставшая, — улыбнулась Эмма, и в уголке рта появилась ямочка. — В чем дело? Витамины, микроэлементы, секс? Должна сказать, что, несмотря на явное переутомление, ты выглядишь отлично.

— Полагаю, это любовь.

— Дантист?

— Кто? Ах, тот. Наши взаимоотношения стали жертвой разговоров о каналах в корнях. Нет, не он. Его зовут Росс. Мы познакомились месяцев шесть назад.

— Шесть месяцев? — удивилась Эмма. — И ты молчала?

— Я думала, вдруг меня опять постигнет неудача… Так… повернись немного, склони голову. Ага.

— Я серьезно.

Эмма взглянула из окна, и у нее свело все внутри. Внизу спешили люди, подгоняемые ветром, который грозил принести с собой дождь или мокрый снег. В дверях магазина курил мужчина. Эмма готова была поклясться, что он смотрит прямо на нее.

— Что? — переспросила она, услышав голос Марианны.

— Я сказала, может быть. Загвоздка в том, что он сенатор.

— Настоящий американский сенатор?

— Из Виргинии. Можешь представить меня шикарной вашингтонской супругой?

— Могу, — улыбнулась Эмма.

— Чаепития, протокольные встречи, — сморщила нос Марианна. — Как я смогу высидеть целую речь, посвященную огромному бюджету? Куда ты уставилась?

— Да так, просто на улице стоит мужчина.

— Надо же! Мужчина в жилом квартале Нью-Йорка! Ты снова напряглась.

— Извини. — Сделав над собой усилие, Эмма отвернулась от окна и попробовала расслабиться. — Паранойя. Итак, предстоит ли мне встреча с политиком?

— Он в Вашингтоне. — Двумя штрихами Марианна наметила брови Эммы. — Если бы ты не торопилась в Лос-Анджелес, мы съездили бы туда в следующие выходные.

— Значит, это серьезно?

— Наполовину. Эмма, ты увидела нечто особенное?

— Да этот мужчина. Он смотрит прямо на меня.

— Похоже, это не паранойя, а тщеславие. — Марианна тоже подошла к окну. — Наверное, хочет сбыть наркотики, — решила она и вернулась на место. — А теперь поговорим серьезно. Ты собираешься осчастливить Майкла и его собаку?

— Мне нужно время.

— Его у тебя было предостаточно с тринадцати лет, — заметила Марианна. — И каково заставлять мужчину нести перед собой факел в течение десяти лет?

— Все не так.

— Именно так. Знаешь, я удивлена, что он не сбежал с Западного побережья, когда ты собралась погостить здесь пару дней.

— Он хочет жениться.

— Ой, ты просто сбила меня с ног. Ну кто бы мог подумать?

— Наверное, я не хотела размышлять о том, что может произойти дальше.

— Поскольку вычеркнула слово на букву «м». Так что ты собираешься с ним делать?