Луиза Пенни - Разные оттенки смерти
Она покачала головой и глубоко вздохнула, прежде чем заговорить снова:
– У нас проблема, Арман.
Он кивнул:
– У нас большая проблема.
Суперинтендант Брюнель села и показала мужчинам на стулья. Они присоединились к ней. Она помолчала, прежде чем перейти Рубикон.
– И кто, по-вашему, сделал это?
Гамаш выдержал взгляд ее умных, проницательных глаз:
– Вы знаете, о ком я думаю.
– Знаю, но мне нужно, чтобы вы назвали имя.
– Старший суперинтендант Сильвен Франкёр.
С улицы доносились крики детей, которые гонялись друг за другом, бегали, смеялись.
– Это будет занятно, – заметил Жером Брюнель, потирая руки при мысли о трудной загадке.
– Жером! – сказала ему жена. – Ты что, не слушал? Глава Квебекской полиции, возможно, совершил нечто не только противозаконное, но и в высшей степени преступное. Против живых и мертвых полицейских. И их семей. В своих корыстных целях. – Тереза снова обратилась к Гамашу: – Если Франкёр, то почему он это сделал?
– Не знаю. Но мне известно, что он много лет пытается избавиться от меня. Видимо, рассчитывал нанести мне этим решающий удар.
– Но это видео показывает вас вовсе не с плохой стороны, – сказал Жером. – Напротив. Там вы выглядите героически.
– А что бы повредило вам, Жером? – Гамаш дружески посмотрел на сидящего напротив человека. – Если бы вас ложно обвинили или ложно восхвалили? В особенности когда вокруг столько боли и так мало похвал.
– Это была не ваша вина, – сказал Жером, глядя в глаза своему другу.
– Merci. – Гамаш наклонил голову. – Но это был и не мой звездный час.
Жером кивнул. Луч прожектора – это такая коварная штука. Он может вынудить человека искать место потемнее, чтобы спрятаться. Подальше от этого калечащего луча человеческого одобрения.
Гамаш никуда не убежал, но Жером и Тереза знали, что искушение такое у него было. Он был в шаге от того, чтобы подать рапорт и выйти в отставку. И никто не стал бы его винить. Как никто не винил его в гибели молодых агентов. Никто, кроме самого Гамаша.
Но старший инспектор не ушел в отставку, не спрятался в тени – он остался.
И теперь Жером спрашивал себя: почему Гамаш поступил именно так? Не потому ли, что старший инспектор должен был сделать еще одно? Исполнить свой долг перед живыми и мертвыми.
Найти истину.
Агент Изабель Лакост потерла лицо руками и посмотрела на часы.
Половина восьмого вечера.
Некоторое время назад позвонил шеф со странной, как ей показалось, просьбой. Даже не просьбой – предложением. Это означало дополнительную работу, но она поручила провести расследование другому агенту. Теперь уже пять человек просматривали архив «Пресс», где были похоронены выпуски этой ежедневной монреальской газеты.
Сейчас работа там шла гораздо быстрее, но ее затрудняло то, что они не знали ни года публикации рецензии, ни даже десятилетия. А старший инспектор еще больше усложнил им задачу.
– Вот, смотрите, – сказал один из младших агентов, поворачиваясь к Лакост. – Кажется, я нашел.
– Слава богу, – простонал другой.
Трое остальных столпились вокруг аппарата для чтения микрофишей.
– Увеличить можешь? – спросила Лакост, и агент кликнул по масштабной линейке.
Изображение на экране стало больше, четче.
Они прочли набранные жирным шрифтом слова: «Глубоко трогательный экспонат». А за этим следовала не столько рецензия, сколько издевательский монолог автора, обыгрывалось значение слова «движение» как применительно к движению общественному, так и применительно к движению фекальных масс при «естественных отправлениях».
Даже уставшие агенты читали и похохатывали.
Рецензия была какая-то подростковая, незрелая, но все же забавная. Это было все равно что видеть, как поскользнулся человек на кожуре банана. И упал. Никаких тонкостей. Но по какой-то причине смешно.
Изабель Лакост не смеялась.
В отличие от остальных она знала печальные последствия этой рецензии, которая закончилась не точкой в конце предложения, а трупом, лежащим в саду в начале лета.
Началось с шутки, а кончилось убийством.
Агент Лакост сняла копии с рецензии, чтобы четко была видна дата. Потом поблагодарила и отпустила агентов, села в машину и отправилась в Три Сосны. Убежденная, что везет с собой приговор.
Глава двадцать третья
Питер сидел в мастерской Клары.
Сразу же после ужина, прошедшего почти в полном молчании, она ушла поговорить с Мирной. Оказалось, что разговора с ним недостаточно. Он знал, что Клара его испытывала. И что в результате этих испытаний обнаружились его недостатки.
Ему всегда чего-то недоставало. Но до этого дня он толком не знал чего, а потому брал все, что мог.
Теперь он хотя бы знал.
Он сидел в мастерской Клары и ждал. Он знал, что здесь обитает и Господь. Не только в Святом Томасе на холме, но и здесь, в тесном пространстве с засушенными сердцевинами яблок, с жестянками, с засунутыми в них затвердевшими от краски кистями. С картинами.
Со здоровенной ногой из стеклопластика и «Воинственными матками».
По другую сторону коридора, в его идеальной чистой студии, было оставлено пространство для вдохновения. Все аккуратно, все прибрано. Но вдохновение ошиблось адресом и обосновалось здесь, а не у него.
Нет, подумал Питер, дело не только во вдохновении, которого он искал. Дело было в чем-то большем.
В этом-то и состояла проблема. Всю свою жизнь он принимал одно за другое. Он считал, что вдохновения достаточно. Он принимал творение за творца.
Он взял с собой в студию Клары Библию – не поможет ли. Возможно, Богу нужно доказательство его искренности. Он пролистал страницы, нашел апостолов.
Фома – то же имя, что у их церкви Святого Томаса. Фома неверующий.
Почему в Трех Соснах церковь назвали в честь неверующего?
А его собственное имя? Питер. Петр. Он был камень.
Чтобы провести время, пока Господь ищет его, Питер стал листать Библию – где еще встречается его имя.
Упоминаний, и хороших упоминаний, было немало.
Петр – камень, Петр – апостол, Петр – святой. Даже мученик.
Но Петр был чем-то еще. Что-то Иисус сказал Петру, когда апостол стал свидетелем чуда. Увидел, что человек идет по воде. И Петр, хотя и он сам тоже шел по воде, не поверил в это.
Не поверил всем свидетельствам, не поверил доказательству.
«Что вы так боязливы, маловерные?»[73]
Это было сказано о Петре.
Питер закрыл книгу.
Когда агент Изабель Лакост припарковала машину перед оперативным штабом, уже смеркалось. Она предупредила о своем приезде, и старший инспектор Гамаш с инспектором Бовуаром ждали ее.
Она прочла им рецензию по телефону, но они оба хотели увидеть ее своими глазами.
Она дала по копии каждому и теперь ждала реакции.
– Черт побери, – сказал Бовуар, пробежав текст.
Они оба посмотрели на Гамаша, который, надев очки, читал рецензию без спешки. Наконец он опустил руку с бумагой и снял очки.
– Хорошая работа. – Он с мрачным видом кивнул агенту Лакост.
Сказать, что ее находка была удивительна, значило ничего не сказать.
– Ну что, практически дело закрыто, да? – спросил Бовуар. – «Он естествен во всех своих проявлениях – творит произведения искусства так же легко, как отправляет физиологические потребности», – процитировал он, не глядя в рецензию. – Но почему так много людей помнили это неправильно?
– Время искажает человеческое восприятие, – сказал Гамаш. – Мы все знаем это по допросам свидетелей. Люди по-разному запоминают вещи. Заполняют какие-то пустоты.
– И что дальше? – спросил Бовуар.
Ему казалось ясным, что должно последовать.
Гамаш подумал секунду, потом обратился к агенту Лакост:
– Ну что, пригласишь гостя? Инспектор, сходи с нею.
Агент Лакост рассмеялась:
– Вы явно не ждете никаких неприятностей.
Она тут же пожалела о сказанном.
Но шеф улыбнулся:
– Я всегда жду неприятностей.
– Как и я, – сказал Бовуар и проверил пистолет.
То же самое сделала и Лакост. Они вдвоем отправились в темноту, а старший инспектор Гамаш сел и принялся ждать.
Вечер понедельника всегда был спокойным в бистро – половина столиков пустовала.
Лакост вошла и оглядела зал – она знала, что всегда лучше подстраховаться. Это помещение было ей хорошо знакомо и уютно, но это еще не означало, что оно безопасно. Большинство происшествий случаются рядом с домом, большинство убийств происходят дома.
Нет, время и место заставляли ее быть начеку.
Мирна, Доминик и Клара сидели за травяным чаем с десертом. Они тихо разговаривали за столиком у сводчатого окна. В дальнем углу у камина расположились художники Норман и Полетт. За столиком напротив них сидела Сюзанна и составившие ей компанию главный судья Тьерри Пино и Брайан в драных джинсах и поношенной кожаной куртке.
Дени Фортен и Франсуа Маруа сидели за одним столиком, Фортен рассказывал какой-то анекдот, казавшийся ему смешным. Вид у Маруа был вежливый и чуть скучающий. Андре Кастонге нигде не было видно.
