Луиза Пенни - Разные оттенки смерти
– Это откуда взялось?
– Существуют разные мнения относительно убитой – осталась ли она тем человеком, которого все знали много лет назад, или же стала другой.
– С чего вы решили, что она изменилась? – спросила Мирна и откусила от пирожного.
– Монетка, которую вы нашли в саду. Вы были правы, это из Общества анонимных алкоголиков, и жетончик принадлежал убитой. Она вот уже несколько месяцев как бросила пить. Люди, знавшие ее по АА, говорят о совсем иной женщине, чем та, о которой рассказывала Клара. Не о чуть-чуть изменившейся, а о совершенно другой. Одна – добрая, щедрая, другая – жестокая, коварная.
Мирна нахмурилась. Задумчиво сделала глоток кофе:
– Мы все меняемся. Только психопаты остаются такими, какие есть.
– Но что, если это скорее рост, чем изменение? Все равно как обертоны, хотя нота остается неизменной.
– Или как вариация на тему? – с интересом спросила Мирна. – А на самом деле никаких изменений? – Она задумалась. – Полагаю, так бывает нередко. Большинство людей растут, на самом деле ничуть не меняясь.
– Большинство. Но некоторые меняются?
– Некоторые – да, старший инспектор.
Она внимательно посмотрела на него. Знакомое лицо, чисто выбритое. Седеющие волосы чуть вьются у ушей. И глубокий шрам над виском. А ниже – добрые глаза. Она опасалась, что они могут измениться. Что станут жестокими, когда заглянешь в них.
Они не изменились. Как не изменился и он.
Но она не обманывала себя. Может, по внешнему виду этого не скажешь, но он изменился. Тот, кто вышел из той фабрики живым, вышел другим.
– Люди меняются, когда у них нет выбора. Вопрос стоит так: либо ты умираешь, либо меняешься. Вы говорили про АА. Алкоголики бросают пить, когда достигают самого дна.
– И что происходит потом?
– А чего вы ждете после такого падения? – Она посмотрела на него и вдруг поняла. – Как Шалтай-Болтай.
Он слегка кивнул.
– Когда люди ударяются о дно, – продолжила она, – они могут остаться там и умереть. Такова судьба большинства. А могут попытаться всплыть.
– Собрать себя по черепкам, как наш друг мистер Шалтай.
– Ну, ему помогала вся королевская конница и вся королевская рать, – сказала Мирна с шутливой серьезностью. – И даже им не удалось собрать мистера Шалтая.
– Да, я читал отчет по этому делу, – согласился старший инспектор.
– И потом, даже если бы им удалось его собрать, он бы свалился снова. – Она нахмурилась. – Неизменяющийся человек будет снова и снова повторять ту же самую глупость. Так что если просто сложить все черепки, как прежде, не стоит ждать, что жизнь изменится.
– А другое мнение есть?
Мирна улыбнулась:
– Вы знаете, что есть. Но это самое трудное. Немногим по плечу сделать это.
– Измениться, – подхватил Гамаш.
Возможно, в этом и состоит смысл Шалтая-Болтая. Его и не нужно собирать. Ему нужно измениться. В конце концов, сидение на стене всегда опасное занятие.
Возможно, Шалтай-Болтай должен был упасть. И возможно, вся королевская рать была обречена на неудачу.
Мирна допила кофе и встала. Гамаш тоже поднялся.
– Люди изменяются, старший инспектор. Но вы должны знать кое-что. – Она перешла на шепот. – Они не всегда изменяются к лучшему.
– Почему ты не пойдешь и не скажешь ему что-нибудь? – спросил Габри, ставя поднос с пустыми стаканами на стойку.
– Я занят, – ответил Оливье.
– Ты моешь стаканы. Этим может заняться кто-нибудь из официантов.
Оба посмотрели в окно на крупного человека, сидящего в одиночестве за столиком. Перед ним стояла кружка кофе и лежала книга.
– Схожу, – сказал Оливье. – Не подгоняй меня.
Габри взял кухонное полотенце и принялся протирать стаканы, а его партнер тем временем смывал мыльную пену с посуды.
– Он совершил ошибку, – сказал Габри. – Но потом извинился.
Оливье посмотрел на своего партнера в веселеньком красно-белом переднике в форме сердца. Том самом переднике, не покупать который на День святого Валентина два года назад он умолял Габри. Потом умолял не надевать. Он стыдился этого передника и молил бога, чтобы никто из их знакомых из Монреаля не приехал и не увидел Габри в таком дурацком одеянии.
Но теперь этот передник стал нравиться Оливье. И он не хотел, чтобы Габри менял его на что-то другое.
Не хотел, чтобы Габри вообще что-то менял.
Ополаскивая стаканы, он увидел, как Арман Гамаш допил кофе и поднялся.
Бовуар подошел к листам бумаги, приколотым к стене старого железнодорожного вокзала. Он снял колпачок с фломастера, помахал им у себя под носом, читая написанное аккуратными черными колонками.
Это очень успокаивало. Все разборчиво, упорядоченно.
Он несколько раз перечитал список вещдоков, гипотез, вопросов. Добавил несколько новых – плоды сегодняшних трудов команды.
Они опросили большинство гостей вечеринки. Как ни странно, никто из них не признался, что свернул шею Лилиан Дайсон.
Но теперь, когда он стоял перед этими листами бумаги, в голову ему пришла одна мысль.
А все другие исчезли.
Неужели это возможно?
На вечеринке были и другие. Местные жители, члены художественного сообщества, друзья, семья.
Но был там и кто-то еще. Кто-то упоминавшийся многократно, но так и оставшийся вне поля их зрения. Его практически так и не опросили.
Инспектор Бовуар снял трубку и набрал монреальский номер.
Глава двадцатая
Клара закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Прислушалась – где Питер. Надеясь, надеясь. Надеясь, что ничего не услышит. Надеясь, что она одна.
И она действительно была одна.
«Ах, нет, нет, нет, – подумала она. – Мертвец все свое неслышно гнул».
Лилиан была не мертва. Она жила в лице мистера Дайсона.
Клара мчалась домой, едва удерживая машину на дороге, перед ее глазами стояло то лицо. Те лица.
Мистера и миссис Дайсон. Матери и отца Лилиан. Старые, больные. В них почти невозможно было узнать тех крепких, веселых людей, которых она знала когда-то.
Но голоса их были сильны. А выражения еще сильнее.
Сомнений у Клары не оставалось: она совершила ужасную ошибку. И вместо того чтобы исправить ситуацию, только ухудшила ее.
Как она могла так ошибаться?
– Этот говнюк долбаный. – Андре Кастонге оттолкнул от себя стол и поднялся на нетвердых ногах. – Надо сказать ему пару слов.
Франсуа Маруа тоже поднялся:
– Не сейчас, мой друг.
Они оба видели Дени Фортена, который спустился с холма и вошел в деревню. Он не помедлил, не посмотрел в их сторону. Не отклонился от выбранного курса.
Дени Фортен направлялся к дому Морроу. Это было ясно Кастонге, Маруа и старшему инспектору Гамашу, который тоже наблюдал за ним.
– Мы не можем допустить, чтобы он говорил с ними, – сказал Кастонге, стараясь отлепиться от Маруа.
– У него ничего не получится, Андре. Вы это знаете. Пусть попытается. И потом, я видел, что Питер Морроу ушел несколько минут назад. Его и дома-то нет.
Кастонге, покачнувшись, повернулся к Маруа.
– Vraiment?[67] – На его лице появилась глуповатая улыбка.
– Vraiment, – подтвердил Маруа. – Правда. Я бы вам посоветовал вернуться в гостиницу и отдохнуть.
– Хорошая мысль.
Андре Кастонге медленно, целеустремленно двинулся по деревенскому лугу.
Гамаш видел все это, и теперь его взгляд переместился на Франсуа Маруа. На лице дилера застыло выражение усталой умудренности. Он, казалось, был чем-то озадачен.
Старший инспектор спустился с террасы и подошел к Маруа. Тот не сводил глаз с коттеджа Морроу, словно ждал – вот сейчас тот совершит что-нибудь достойное лицезрения. Потом он перевел взгляд на Кастонге, волочащего ноги по грунтовой дороге.
– Бедняга Андре, – сказал Маруа. – Со стороны Фортена это было очень некрасиво.
– Что было некрасиво? – спросил Гамаш, тоже смотревший вслед Кастонге, который остановился на вершине холма, чуть покачнулся и двинулся дальше. – Мне показалось, что именно месье Кастонге вел себя не по-джентльменски.
– Но его спровоцировали, – возразил Маруа. – Фортен, едва сев за стол, знал, как будет реагировать Андре. И еще…
– Да?
– Он заказал еще выпивку. Чтобы Андре напился.
– У месье Кастонге проблема?
– Маленькая проблема папочки? – Маруа улыбнулся, потом покачал головой. – Это секрет Полишинеля. По большей части он себя контролирует. Иначе нельзя. Но иногда…
Он сделал красноречивый жест.
«Да, – подумал Гамаш. – Иногда…»
– А потом, сказать Андре, что он тут для того, чтобы заключить договор с Морроу… Ну, Фортен сам напрашивался на неприятности. Самодовольный нахал.
– Мне кажется, вы тут немного неискренни, – сказал Гамаш. – В конце концов, вы здесь по той же причине.
Маруа рассмеялся:
– Touché. Но мы приехали первыми.
– Вы хотите сказать, что существует какая-то система приоритетов? Оказывается, в мире искусства есть столько всяких вещей, о которых я понятия не имею.
