Ариэль С. Уинтер - Смерть длиною в двадцать лет
Долговязый развернул газетную статью, пробежал ее глазами и посмотрел на меня.
– Надо же, какие интересные у вас литературные предпочтения! А еще говорите, что не работаете над убийством.
– Да я просто вырвал эту страницу ради кроссворда на обороте.
Он заглянул на обратную сторону листка и не обнаружил там никакого кроссворда.
– Нам было велено пока что проявить благоразумие и дать вам шанс.
– Да я же сказал Гилплэйну открыто и прямо, что занимаюсь сейчас совсем другой работой.
– Тогда как вы объясните это?
Объяснить я не мог. Я не мог даже сказать, почему счел это важным. Я знал только одно – что был полнейшим дураком, когда ввязался в это дело.
– Мистер Гилплэйн находит ваше объяснение неубедительным, – сказал Долговязый и повернулся к Митчу, который притопывал, словно разминаясь перед боем. – Только лицо ему не порть. Так просили.
Я не успел даже дернуться, как Митч снова припер меня к двери и со всей силы врезал мне по почкам. Мне и одного удара было достаточно, но он повторил это еще дважды, так что ноги у меня сделались ватными, а из глаз брызнули слезы. Под ложечкой горело. Убедившись, что теперь я никуда не денусь, он отпустил меня, но напоследок еще разок прижал к двери и вкатил хороший удар под дых. Я согнулся вдвое и наткнулся на Митчев приготовленный кулак. От невыносимой боли я сполз спиной по двери, пытаясь перевести дыхание и не потерять сознания.
Митч отошел от меня на пару шагов.
– А че-то он вроде не очень хорошо выглядит, да?
Долговязый не ответил – видимо, заскучал.
Митч продолжал разговаривать сам с собою:
– Может, вырубить его вообще? – Он принял боевую стойку, приготовил кулак и, поскольку я не двигался, опять запустил этот кулак в мою почку. Я рухнул на колени.
– Он дверь заблокировал.
– Че ты тут разлегся? – сказал Митч, ткнув в меня мыском ботинка. Но я не сопротивлялся, поскольку не имел на это сил.
– Да мы ж вроде нормально ему все объяснили, – ухмыльнулся Долговязый.
Митч еще раз пнул меня ногой в живот, присел на корточки и, дыша мне прямо в самое ухо, сказал:
– Слышь, ты, убогий, мне говорили не портить тебе лицо, но про все остальное мне не говорили!
Я не знаю, как там еще он меня обзывал, потому что я просто не владел собой. Меня больше волновали черные точки, кружившие перед моими глазами, перемежающиеся с белыми вспышками и перешедшие в некое белое полотно, ставшее вдруг черным, после чего я почувствовал, как поплыл над полом, вознесся к самому потолку, а потом куда-то исчез.
Перед глазами у меня то и дело вспыхивало изображение черно-белого киноэкрана, словно какой-то тест на сознание с обратным отсчетом – пять, четыре, три, два, один… На этом экране появилась в каком-то ослепительном сиянии Хлоя Роуз. Потом ее образ сменялся калейдоскопом других изображений – кровавые раны, нож, пистолет и мертвое тело, плавающее в бассейне, наполненном кровью. Потом Хлоя Роуз возвратилась, и она надрывно кричала. И была, как никогда, прекрасна. Потом за спиной у нее возникла какая-то мужская фигура – то ли Джон Старк, то ли Хьюб Гилплэйн. Мужчина этот подошел к зеркалу, и я увидел в его отражении себя. Но при этом я вроде бы сидел в зрительном зале. Но как же я мог быть одновременно и там, на экране? Потом это видение исчезло, и я увидел долговязого брюнета, запихивающего мертвое тело в машину. И видел другое мертвое тело, тоже плавающее в бассейне, полном крови, только здесь кровь была покрыта какой-то белой пеной. А потом был уже не бассейн, а морской берег, и прибой набегал то черной кровавой волной, то белой, то черной, то белой, и эта череда сменилась в конце кровавым перерезанным горлом. Потом раздался выстрел, и все исчезло. Затем были лошади на беговой дорожке, зрительские трибуны и опять Хлоя Роуз. Вновь трибуны, Митч, Долговязый и я пробираемся на них, держа в руках билетики. Лошади бегут по кругу. На трибунах стоят Джон Старк с Грегом Тэйлором и держатся за руки. И тут фотовспышка! Она совсем ослепила меня. Следом завершающий забег и финальный гудок, громкий трезвон в ушах…
Звук оказался телефонным звонком.
Какой-то голос сказал:
– Выключи свет!
Я попробовал глубоко вдохнуть и тут же закашлялся. Эти содрогания отозвались во всем теле жуткой пронзительной болью.
– Очень яркий свет. Выключи его и принеси мне выпить, – сказал голос.
Голосу никто не ответил, и это было хорошо – значит, я был один.
Я повернул голову, на звук телефона, но он уже перестал звонить. Если вообще звонил и если все это мне не померещилось.
Я пощупал рукой стену – стена на месте, это уже хорошо. Чего нельзя было сказать о моем дыхании, вот с ним у меня были проблемы. С огромным трудом я втянул в себя воздух, и выдох вызвал у меня жуткую нестерпимую боль под ребрами.
Держась за стену, я встал на колени и прислонился к ней спиной. Я же говорю, хорошая стена – благодаря ей я даже смог кое-как дотянуться до выключателя.
Погасив свет, я оказался в темноте. Оконце в ванной комнате было темным, и это означало, что я провалялся без сознания по меньшей мере пару часов.
Ну ладно, Фостер, давай как-то передвигайся теперь! Потихоньку, на четвереньках… А может, попробуешь встать на ноги?
Держась за дверную ручку, я кое-как умудрился встать на ноги, шатаясь, доплелся до кресла и плюхнулся на него. На постели валялась вырванная из газеты страница со статьей. Как это было мило с их стороны, что они оставили ее мне. Ну конечно, такие серьезные люди – разве они станут тырить газетный листок у потерявшего сознание человека? Да им просто надо устроиться работать в библиотеку – у таких библиотекарей не будет в читальном зале воровства.
Какое-то время я сидел в кресле, набираясь сил и учась заново дышать. Постепенно у меня это стало получаться. Даже с закрытыми глазами. Отрегулировав дыхание, я понял, что теперь надо выпить. Я встал с кресла, и на этот раз мне не казалось, что я еду на велосипеде, у которого колесо восьмеркой. Я налил себе неразбавленного вискаря и выпил его одним глотком, сразу же почувствовав внутри приятное жжение. Я наливал себе вторую порцию, когда снова зазвонил телефон. А может быть, он только сейчас зазвонил, а в первый раз мне просто показалось. Я посмотрел на телефон, стоявший на тумбочке возле кровати. Скорее всего, это звонил Поли Фишер, но у меня сейчас не было сил выслушивать то, что у него имелось для меня. Ничего, перезвонит завтра утром мне в офис, подумал я.
Со стаканом в руке направился к выключателю, а телефон продолжал названивать. От яркого света я даже зажмурился и выставил вперед руку со стаканом, словно инстинктивно отгораживаясь от удара.
Когда я осушил вторую порцию вискаря, у меня наладилось и зрение. Будильник на тумбочке показывал почти половину девятого. Из библиотеки я вышел около пяти – то есть я провалялся в отключке часа три, если, конечно, это не были уже следующие сутки.
Телефон буквально разрывался. Поли Фишер не мог быть таким настойчивым, но выяснять, кто это, я не хотел. Для Маркет-стрит было еще по-прежнему рановато, но ехать туда все равно надо. Потому что это моя работа, а вот все, что тут происходило, – просто что-то вроде хобби.
Я еще раз пробежал статью, вырванную из газеты. Гилплэйн все-таки сделал мне какое-то странное для него одолжение. Дал понять, что погибшая женщина была важнее, чем я мог подумать. Выглядело это ошибкой, какой человек вроде Гилплэйна никогда не допустил бы. Ну что ж, может быть, когда-нибудь я и узнаю, почему он сделал это.
Я подумал было о третьей порции виски, но оставил пустой стакан на столе и пошел посмотреть, что там с дверью. Дверь все это время простояла открытой, но без проблем для меня. Снаружи никого не было – абсолютно пустынная лестничная площадка. Они добились своего – хотели, чтобы я получил послание, и я его получил. Только совсем не то послание, какое они хотели.
Я запер за собой дверь и прислонился к стене, чтобы перевести дух. Телефон у меня в квартире опять буквально разрывался. Уж больно долго он звонил – не иначе как что-то сверхважное.
Но мне нужно было ехать, и я решил, что, если кому-то так надо, то он и потом перезвонит.
Я спустился на лифте и направился к своей машине как человек, у которого все органы целехоньки и абсолютно здоровы.
Глава 19
Маркет-стрит в Харбор-Сити обозначала отрезок Маркет-стрит между Пятой и Шестой улицами – захудалый квартальчик обшарпанных баров, некогда славившихся своей привлекательностью; правда, никто уже не мог вспомнить, когда это было. Среди «голубых» квартальчик этот назывался просто Маркет. Смазливые парнишки, вышедшие на вечернюю охоту, наведывались сюда в первую очередь. Во времена своего былого процветания Маркет пестрел неоновыми вывесками и яркими огнями, вывески эти дожили и до наших дней и стали теперь символом злачности этого подпольного мира. Но здешние яркие огни только подчеркивали захудалость и обшарпанность соседних кварталов.
