Элизабет Хейнс - Ласковый голос смерти
— Правда? — удивилась она. — А мы до сих пор проходим «Не подскажете, где железнодорожная станция?».
Я улыбнулся:
— Что ж, Элиота можете иметь в виду на будущее.
Судя по позе, девушка несколько расслабилась. Она убрала одну руку под стол, и я сделал то же самое.
— Вы далеко живете? — довольно неуклюже спросил я.
Ну почему все так чертовски сложно?
— В самом городе, — ответила она.
— Не хотите чего-нибудь выпить со мной после занятий?
Вопрос явно ее удивил. Решив, что она собирается отказать, я попробовал еще раз:
— Встретимся на улице в половине десятого?
— Да, — кивнула она. — Хорошо.
Именно тогда я понял, что все у меня получится. Когда пытаешься кого-то навести на определенные мысли с помощью НЛП, нельзя ни в чем сомневаться — нужно хотя бы пытаться верить в то, что говоришь, иначе твой посыл ослабнет и может не дойти. Я понимал, что мне многого еще предстоит достичь и что мне необходимо совершенствовать свою технику, но утвердительный ответ Элеанор лишь придал мне уверенности. Я сумел уговорить женщину со мной встретиться, а это означало, что передо мной открывается множество возможностей, прекрасных и бескрайних, словно теплое море, накатывающее волнами на тропический остров.
С минуты на минуту должны были начаться занятия, и столовая быстро пустела. Слышался скрежет стульев по покрытому плиткой полу. Мы оба встали. Что мне теперь сказать? Чем подкрепить уже сделанное?
— Спасибо, — изрек я. — Значит, увидимся.
— Обязательно. До встречи.
Черт побери, «спасибо» — как-то уж совсем по-дурацки. Так или иначе, она пошла на свои занятия, а я на свои и до самого их конца не мог усидеть на месте, делая заметки в блокноте — что я ей скажу, на какие темы заведу беседу — и помечая на полях особо важное…
Пожалуй, случившееся с Элеанор можно считать началом всего дальнейшего. Трудно точно сказать, что именно пошло не так, и в последующие месяцы я не раз рассматривал все возможные варианты. Я вовсе на нее не давил, тщательно обдумывал каждое слово и вероятные последствия сказанного. Встреть я ее вновь сегодня, вряд ли я сделал бы что-либо иначе. Естественно, с тех пор я усовершенствовал свои методики, внес в них поправки в свете происшедшего и куда лучше научился адаптироваться к ситуации. Стоит также учесть, что с Элеанор я не добился желаемого результата в том числе и потому, что в то время не понимал в полной мере, в чем он заключается. Тогда я лишь грубо и страстно желал, чтобы привлекательная женщина сочла меня карикатурно-неотразимым, хотя на самом деле мое призвание было куда выше.
Возможно, судьба свела нас с Элеанор именно с этой целью. Девушка увлеклась мной, хотя я был ей совершенно неинтересен. Между нами возникла связь, но мы не целовались, не прикасались друг к другу, и тем более между нами не было никакого секса. Но души наши переплелись, и их единение стало куда интимнее, чем любой телесный контакт.
Полагаю, все случилось из-за того, что она уже успела зайти слишком далеко.
После смерти отца я много читал Элиота и Рильке, пытаясь постичь тот процесс, что рано или поздно происходит с каждым из нас и которому отец подвергся раньше, чем можно было ожидать. Восприятие Элиотом рождения и смерти как, по сути, одного и того же глубоко запало мне в сердце; вечер за вечером я продирался через «Четыре квартета», пытаясь отыскать в них душу отца, и порой мне казалось, будто я замечаю его призрак, словно облачко дыма за дверью, ощущаю его запах, словно теплое морское течение.
Любимым моим произведением Рильке были стихи про Орфея, который отправляется в подземный мир, чтобы вернуть свою потерянную возлюбленную Эвридику. Ему приказано смотреть вперед, и остается лишь верить, что его жена и ее спутник идут следом, а когда он не выдерживает и оглядывается… как там говорится? «Смежилась женственность ее, как лепестки цветка перед закатом». Возлюбленная Орфея стала недоступна, смерть вернула ей девственность. Смерть пустила в ней корни (и опять-таки смерть и рождение неразделимы, как и у Элиота) — словно она стала беременна смертью, беременна сладостью и тьмой.
Так было и с Элеанор. Она чересчур далеко зашла, смерть пустила в ней корни — хотя девушка была еще жива, ходила, существовала день за днем, направляясь к своему концу без какого-либо желания повернуть назад.
Помню, я стоял с ней на парковке позади паба. Вид у нее был неуверенный и ошеломленный, словно проведенный в беседе со мной вечер притупил ее чувства, сделав безразличной ко всему.
— Я могу отвезти вас домой, — сказал я, мягко коснувшись ее руки.
Уже стемнело, и весь свет падал из окон паба. Каждые несколько минут вспыхивала и гасла дежурная лампочка. Я вспомнил, как все это время слушал Элеанор, пытаясь настроиться на ее мысли и надеясь, что мои слова возымеют действие. Она слышала мои мысленные указания, но отчего-то реагировала вовсе не так, как я рассчитывал. Между нами словно стоял невидимый барьер.
Мне не хотелось все испортить, не хотелось, чтобы она ушла без меня. Мне хотелось отвезти ее домой и запереть дверь, чтобы никто не мог нам помешать. Мне хотелось не спеша исследовать все, что могла предложить прекрасная Элеанор. Девушка моей мечты.
Возможно, мне не хватило смелости и нерешительность притупила мой мысленный посыл. А может, просто недоставало веры в себя и собственные намерения, внимания и наблюдательности.
— Домой? — переспросила она, словно никогда прежде не слышала этого слова.
— Поедем со мной, — сказал я.
Я направился к машине, но Элеанор не последовала за мной. Похоже, именно в этот момент я ее потерял.
— Не знаю… — еле слышно пробормотала она. — Не знаю, что значит «домой». Не знаю, о чем вы.
Я понял, что уже ничего не изменить. Раздражение и разочарование были столь велики, что я не сумел сдержать чувств.
— Идите домой, — сказал я. — Идите домой, закройте дверь и больше не выходите.
— Да, — кивнула она.
— Вот и хорошо, — ответил я.
Когда я проезжал мимо, она еще стояла на месте. Я потратил весь вечер, обдумывая все то, что говорил ей и что она мне отвечала, делая заметки и размышляя, как вести себя в следующий раз.
Я вовсе не хотел ее смерти, — в конце концов, я лишь попробовал найти подружку. Так что не моя вина, что на следующий день после нашего свидания она покончила с собой. Когда мы расставались, ничто о том не говорило; да, она была крайне молчалива, но это мало чем отличалось от ее обычного поведения.
Несколько недель спустя я увидел в новостях сообщение, что кто-то из родственников Элеанор обнаружил в ее доме труп. Тело нашли сильно разложившимся у подножия лестницы, тем не менее было ясно, что она повесилась на перилах. Предположительно это случилось между вечером четверга, когда она ушла с занятий, и субботой. Я думал, что ко мне придут и будут допрашивать: наверняка многие помнили, как мы разговаривали в столовой, а кто-то мог заметить, как мы ушли вместе, или видеть нас в пабе. Но хотя я уже приготовил безобидную историю, будто подумывал в следующем семестре взять курс итальянского, никто меня так и не побеспокоил.
Тем же вечером, допивая третий стакан виски и чувствуя, как немеют губы и горят щеки, я думал, что могло бы случиться, если бы я поехал тогда к Элеанор вместе с ней. Я жалел, что меня не было рядом, когда она сделала последний шаг, что я не присутствовал в момент принятия решения. А потом я вдруг ощутил внезапное возбуждение, поняв, что на самом деле она приняла решение именно в тот вечер, в пабе, когда я был с ней. Тогда я считал, что она слушает мои указания и воспринимает их, но что-то оказалось неверно понято… И когда я сказал ей, чтобы она шла домой, закрыла дверь и больше не выходила, она восприняла это буквально. Она вовсе не выбирала свой путь. Я искренне полагал, что смягчил ей боль принятия решения. Слишком много тяжких решений приходится принимать, слишком многое брать в расчет, слишком о многом думать — а на самом деле нужно было принять лишь одно. Я думал, что помог ей в этом. Я сказал ей, что нужно сделать, — и она сделала.
Теперь, оглядываясь назад, я, конечно, понимаю, вряд ли что-то из того, что я ей говорил, имело хоть какое-то значение. Но так или иначе, конечный результат заключался в том, что она пошла по пути быстрого и жестокого самоуничтожения. Она была мертва уже в ту минуту, когда я уезжал от нее в тот вечер. Тогда, на парковке, она еще дышала и у нее билось сердце, но она все равно была трупом. Трансформация началась.
Но к тому времени у меня уже появились другие хлопоты — я переключился на Жюстин.
Аннабель
Мне хотелось, чтобы меня оставили в покое.
По утрам меня заставляли встать и одеться, а потом сажали в кресло. Каждый раз, когда я закрывала глаза, кто-то приходил и будил меня.
Вечером, когда они уходили и я могла лечь спать, в коридорах слышались разговоры, крики, приближающиеся и удаляющиеся шаги.
