Элизабет Хейнс - Ласковый голос смерти
Он ошеломленно смотрит на меня:
— Нет, конечно же нет!
— Так что тогда?
— Она не хочет выходить за меня замуж, только и всего.
Я издаю невнятный звук, в котором смешаны сочувствие к Вону, неприязнь к Одри и облегчение при мысли, что отношения между ними все-таки сохранились. Получается что-то вроде «гм… пф-ф-ф».
— Похоже, пиво прокисло, — говорю я и иду сказать, чтобы поменяли бочку.
Проблемы Вона — никому не интересная мелочь по сравнению с моими, они словно щенок-заморыш в обычном помете. Я лишился одной из своих подопечных — той женщины с сумкой. Подобного со мной давно не случалось, с тех пор как я стал разборчивее.
Я позвонил ей в шесть, как было условлено, но на звонок никто не ответил. Я подумал было, что она умерла и начала трансформироваться, — но в таком случае это произошло чересчур быстро, даже в отсутствие воды. Проезжая мимо ее дома, я увидел «скорую» и полицейскую машину.
Как я ни пытался делать вид, будто это нисколько меня не тревожит, меня бесила моя собственная небрежность. Я потерял ее, но, куда хуже, я создал себе проблемы, а если учесть, что полиция уже проявляет интерес к моей деятельности, риск немалый.
Мне доводилось терять и других, особенно поначалу, — тех, кто был не уверен или не столь одинок, как сперва казалось. Я думал, что рано или поздно кто-нибудь — возможно, чей-то родственник — подаст на меня жалобу или сообщит властям, но по этому поводу никто со мной не связывался. Совершенствуя свою методику, я предпринимал шаги, усложнявшие мое обнаружение. Особенно гениальной оказалась идея отбирать мобильные телефоны и заменять их другими для поддержания связи. Не раз приходилось посылать ободряющие ответы на сообщения от тех, кто, похоже, тревожился, а пару раз я вообще сдавался и больше не возвращался.
Каждая такая потеря — позор для меня. К тому же некоторые подопечные представляли немалый интерес, и я с нетерпением ждал их трансформации.
Сегодня я весь день пытаюсь убедить себя, что полиции никак не удастся связать меня с ней. А даже если и так, то что? Мы разговаривали, она пригласила меня в дом. Она попросила о помощи, и я ее ей предоставил. Я не совершил ничего дурного.
Сидя рядом с угрюмым Воном, я чувствую, как меня охватывает дрожь при мысли, что Одри его отвергла. И она действительно его отвергла, какие бы оправдания он ни придумывал. Она не готова отдаться ему полностью, а это означает, что она, вероятно, решит поиграть с кем-нибудь еще. Вероятно, со мной…
— Хочешь, я с ней поговорю? — спрашиваю я.
Вон поднимает взгляд. Я всегда вижу, если ему тоскливо: в такие моменты он выбирает багет с сосиской и яйцом, а не с ветчиной и салатом. Нездоровая смесь соуса, кетчупа и яичного желтка течет у него по подбородку (откуда он ее стирает) или по его унылому коричневому галстуку (где и остается).
— Правда? — говорит он с набитым ртом.
Я с отвращением смотрю на него, надеясь, что он поймет.
— Если это чем-то поможет, — говорю я. — Никогда не знаешь что и как.
Он хмурит брови. Похоже, на лице его отражается замешательство, но мне никогда точно не понять. Или подозрение.
— А может, и нет. Я просто подумал…
Он проглатывает последний кусок и отхлебывает из кружки, затем откашливается.
— Весьма любезно с твоей стороны, Колин. Спасибо. Но…
— Но?
— Ну… Просто Одри… Ей как бы, не знаю, не очень с тобой удобно…
— Удобно? — Хоть мне и не доставляет никакого удовольствия повторять все сказанное Воном, ничего лучшего придумать не удается.
— После того ужина… Она сказала, что ты был какой-то странный. Ладно, извини. Вряд ли бы ты помог. Не в этот раз.
— Странный? Что, черт побери…
Я смотрю на Вона, а потом на остатки моего сэндвича, внезапно показавшегося черствым и неаппетитным. Но, может, она имела в виду под «странным» нечто иное — необычным, загадочным, таинственным?
— Наверное, просто у нее было дурное настроение, — поспешно добавляет Вон, явно не желая меня обидеть. — Еще до того, как ты пришел. Может, гормоны или еще чего.
Я киваю и что-то бормочу в знак согласия, но чувствую, как кровь стучит в ушах. Выйдя из паба и вернувшись в офис, я не могу ни на чем сосредоточиться, кроме внезапного желания найти Одри, поговорить с ней, выяснить, что она подразумевала под этим «странным». Даже Гарт и издаваемые им отвратительные звуки меня не отвлекают. Я работаю над документом для совещания в следующий понедельник, но мысли об Одри не оставляют меня ни на секунду.
Аннабель
В больнице мне поставили капельницу и вызвали психиатра, который прописал антидепрессанты. Врач сказал, что со мной случился некий «эпизод», который вполне можно было бы описать как «полный упадок сил». По его словам, я пережила сильный стресс и не смогла с ним справиться, потому мой мозг отключился, повинуясь инстинкту самосохранения.
Все это выглядело вполне правдоподобно, но все равно казалось, будто что-то не так. О прошлой неделе остались весьма смутные, а порой и откровенно недостоверные воспоминания — как будто произошло нечто, недоступное моему пониманию. Какая-то часть меня отчаянно стремилась вернуться домой, закрыть дверь и обо всем забыть, снова остаться наедине с собой, избавившись от всех забот и тревог.
Когда я рассказала об этом медсестре, снова пришел психиатр, который сперва задавал наводящие вопросы, а потом прямо спросил, не возникало ли у меня мыслей о самоубийстве. Он задавал этот вопрос и раньше, в числе множества прочих, на которые я пыталась ответить как могла.
— В общем-то, нет, — сказала я.
— А вообще когда-нибудь возникают?
— Вряд ли.
Самоубийство требовало определенных действий, начала некоего процесса. Мне же хотелось полной бездеятельности — просто лежать, пустив все на самотек. Никто не произносил слова «смерть», но для меня оно означало то же самое, что и «жизнь». Эти понятия были равноценны, связаны невидимой нитью — конец, начало и снова конец, бесконечный круг, колесо. Если я не боялась жизни, то меня не могла испугать и смерть. Ведь это одно и то же.
Казалось, они готовились меня выписать, но вместо этого перевели из терапевтического отделения в психиатрическое.
Колин
Хотите знать, с чего все началось? Хотите услышать, как скучный курс для взрослых о том, как заводить друзей и оказывать на людей влияние, в конечном счете привел меня к тому, что я стал толкать незнакомцев на путь самоуничтожения?
Вот как все случилось.
Вначале были три девушки: Элеанор, Жюстин, Рашель.
Элеанор учила итальянский в университете, в соседней аудитории вечером по четвергам. Я увидел ее и сразу же захотел. Ее густые темные волосы казались шелковистыми на ощупь. Я приходил на занятия пораньше и болтался в столовой, надеясь ее увидеть. Она всегда была одна и никогда не садилась с кем-то, даже со студентами из ее группы. Иногда она появлялась за полчаса до начала занятий и сидела в столовой с учебниками, что-то читая или просматривая распечатку — вероятно, последнее учебное задание. Я пристраивался сзади и глядел на ее сгорбленные плечи, на ее позу, на скрещенные под пластиковым стулом ноги.
Каждый вечер в четверг я не сводил глаз с Элеанор, и каждый раз мне хотелось ее все больше. Естественно, сложнее всего было установить первый контакт — набраться смелости и заговорить с ней. Я слегка изменил ситуацию, поскольку целью занятий являлся поиск партнеров для бизнеса, а вовсе не для секса, и спросил Найджела, как вести себя, обходя дома незнакомых людей в поисках клиентов.
Он ответил, что клиенты покупают товары и услуги у таких же людей, как и они сами. Будь открыт и дружелюбен, представь, будто общаешься с приятелями. Подумай, каким тоном будешь с ними говорить, придумай соответствующую позу, улыбку.
Само собой, проще сказать, чем сделать.
Если не попросишь, ничего не получишь, подбодрил Найджел. Те, кто пасует перед трудностями, никогда не побеждают. Помешать себе можешь только ты сам.
В конце концов однажды в четверг я просто сел в столовой перед Элеанор.
— Меня зовут Колин, — сказал я, протягивая руку.
Она удивленно взглянула на меня, но руку мою пожала:
— Элеанор.
— Что изучаете?
— Итальянский. В шестой аудитории.
Вблизи она показалась мне еще привлекательнее — темные глаза, бледное лицо. Я откашлялся:
— И как?
— Вполне.
Разговор пока не клеился. Она держала обеими руками кофейную чашку, словно девушке было холодно. Я принял ту же позу, хотя чашки у меня не было, и начал отчаянно соображать, что бы сказать такое умное.
— Il miglior fabbro, — наконец выдал я.
— Что?
— Это Элиот, его эпиграф-обращение к Эзре Паунду в «Бесплодной земле». «Il miglior fabbro» — «он лучше меня», «он мастер искуснее, чем я». Насколько я помню, переводится примерно так.
