Кэрол Дуглас - Роковая женщина
– Но как я оказалась среди вас? Кто-то наверняка заявлял на меня права?
Чудо-профессор перевел взгляд на пуговицы своего пиджака.
– Ты знаешь, что костюм, в котором я выступаю, весит сорок фунтов? И что в нем шестьдесят карманов, набитых пятнадцатью тысячами записочек с информацией? Я собственноручно составил их и могу мгновенно достать любую, чтобы ответить на вопросы, заданные публикой. Я ходячая энциклопедия и знаю все, о чем могут спросить зрители. Но для тебя у меня нет ответа. Спроси у близняшек.
– Они умерли. Софи и Саламандры нет в живых, как и заклинательницы змей Абиссинии.
– Умирают лишь сценические номера, Рина.
– Эти номера кончились убийством, – возразила Ирен.
– Печально. Но разве столь уж важно, как именно мы погибаем? Мы старые солдаты и даем свое последнее представление, когда Костлявая призывает нас.
– Боюсь, что эти смерти имеют какое-то отношение ко мне, к моему детству. К тому периоду, когда я выступала вместе с вами.
– Но кто же мог тебя вычислить, мой маленький хамелеон, когда прошло столько лет? Более двух десятилетий! Ты сменила с полдюжины сценических имен, прежде чем тобой занялся маэстро.
– Маэстро? Кем он был?
– Ты не помнишь? – удивился хозяин.
Ирен коснулась полей своей экстравагантной шляпы рукой, затянутой в перчатку.
– Нет. – Казалось, ее встревожило собственное признание. – Почему я так много забыла о своем детстве?
– Ты слишком быстро выросла. – Чудо-профессор пожевал бледную губу. – Я не одобрял, что тебя отдали в учение этому человеку, но женщины настаивали. Это твой шанс выступать на законных основаниях, заявили они. Как будто все мы незаконные!
– Но я таковой и была, вне всякого сомнения. Плод греха, на который никто не желал предъявлять права.
– Я не обращал на подобную ерунду внимания. Пусть о таких вещах беспокоятся женщины. Кстати, была одна…
– Кто?
– Одна… женщина, которая приходила к тебе. Всегда в черном. Вдова? Теперь, когда я ней вспомнил, мне кажется, что она проявляла к тебе интерес.
– И только она?
– Нет, моя дорогая. Ты была прелестна! Все женщины из публики окружали тебя, воркуя, как голубки на крыше или на этих проклятых телеграфных столбах, которых теперь полно на улицах. Конечно, в пору твоего детства не было никаких проводов над головой. Мы заботились о твоей безопасности, не сомневайся. Тебя все обожали.
– Но кто отдал меня вам?
Старик покачал головой:
– Я знаю все, не так ли? Но вот этого я не знаю. Думаю, мне было все равно. – Он улыбнулся своей наивно-мудрой улыбкой. – Ты была даром небесным, к тому же талантливым.
Ирен откинулась на спинку стула, и на лице ее появилось какое-то странное выражение.
– Быть может, именно поэтому я так мало помню.
– Это ты-то не помнишь? Да не было такой мелодии или танцевального па, которое ты не повторила бы в точности с первого же раза!
Лицо примадонны стало печальным.
– Я и сегодня помню обрывки песен. Но, кажется, забыла важные вещи: «почему», «зачем» и даже «кто».
– Гм-м. Не знаю, что посоветовать тому, кто страдает забывчивостью. – И вдруг водянистые голубые глаза Ламара загорелись. – Ага! Малютка Вильгельмина! Она была твоей ровесницей. Ты часто фигурировала в одной афише с ней и ее сестрой-близнецом Уинифред – до того, как серьезно занялась вокалом. Тебе нужно повидаться с Вильгельминой. Ее-то ты помнишь?
Ирен отрицательно покачала головой, не в силах ответить от смущения.
– А я помню, – вмешалась я в разговор. Подруга с изумленным видом повернулась ко мне. – Я заметила эти имена на каких-то афишах, которые мы недавно видели. Там была нарисована молодая женщина с осиной талией, в трико телесного цвета. Полагаю, именно телесного цвета, хотя рисунок, конечно, был черно-белый.
Ирен снова повернулась к Чудо-профессору:
– Она все еще выступает?
– Боже, конечно нет! Случилась какая-то заварушка еще до того, как ты ушла со сцены. Что-то такое, о чем мужчины не знают, а женщины молчат. Но я слышал недавно, что она подцепила очень богатого муженька. Старый Гилфойл, сделавший состояние на товарных вагонах. Теперь живет на углу Пятой авеню и Пятьдесят второй улицы, как все магнаты, которые ринулись строить особняки в городе. Наверное, она тебя вспомнит, если ты к ней наведаешься. А поскольку вы с ней ровесницы, возможно, подскажет и те вещи, которые я забыл.
– Вильгельмина, а не Уинифред? – уточнила Ирен.
– Да. Теперь она называет себя Миной. Ты же всегда была хорошей актрисой, так что тебе не составит труда притвориться, будто ты хорошо ее помнишь.
– Действительно, – с готовностью подтвердила примадонна. – Особенно если она носит трико телесного цвета.
Ирен как-то непривычно притихла, когда мы возвращались пешком в гостиницу. Я сделала замечание насчет ее молчаливости, но она лишь кивнула.
И только когда показался знакомый фасад отеля «Астор», она заговорила:
– Я роюсь в своей памяти, Нелл, и это все равно что бродить впотьмах по чужому чердаку. Там темно, и в углах затаились какие-то неведомые тени. Я помню свою жизнь в Англии, но ранние годы выпали.
– Когда ты перешла в приличный театр, тебе, естественно, захотелось забыть свои выступления в водевиле.
– Ах, вот как! Теперь ты признаешь существование «приличных театров». А когда мы познакомились, ты была другого мнения, – поддела меня подруга.
– Я только теперь увидела, что такое действительно неприличный театр! По сравнению с варьете оперетты Гилберта и Салливана – верх респектабельности. Меня вовсе не удивляет, что ты забыла немыслимых персонажей, которые окружали тебя все детство и юность. И я не могу себе представить, чтобы мать, достойная так называться, обрекла свое дитя на подобную жизнь.
– И тем не менее я оттуда выбралась… Какой я была, Нелл, когда мы познакомились?
– О, потрясающей! На редкость наблюдательная и стремительная. Модница, защитница угнетенных, милосердная и прекрасно образованная. Я приняла тебя за знатную леди, хотя ты была не богаче меня, а шикарные туалеты сшила сама из обрезков материалов с блошиного рынка.
– Но как же я могла подражать светским леди, если выросла в таком вульгарном окружении?
– Не знаю, Ирен. Наверное, благодаря врожденной интеллигентности. А переезд в Лондон придал твоим манерам блеск.
– Понятно. Значит, я всем обязана Англии.
– Может быть, я тоже оказала какое-то небольшое влияние на тебя за все эти годы.
– А я – на тебя! – парировала она. Глаза Ирен сверкали, как янтарные сережки у нее в ушах. – Это, несомненно, пригодится, когда мы расфуфыримся и нанесем визит миссис Хейвуд Гилфойл. Той, что прежде выступала в Новом театре на Четырнадцатой улице, а ныне обосновалась на Пятой авеню. – Она взяла меня под руку, когда швейцар в ливрее широко распахнул перед нами двери отеля.
– Расфуфыримся? – повторила я слабым голосом. Вряд ли это слово обозначает нечто интеллигентное.
– Это американизм, дорогая Нелл, который означает «нарядиться, чтобы произвести впечатление». Боюсь, тебе придется услышать еще много местных словечек.
«Расфуфыриться». Боюсь, Ирен права.
Глава двадцать шестая
Мой дом – моя крепость
На первом этаже – большой зал с зеркалами, стены которого облицованы мрамором; три огромные столовые… гостиные и приемные… На втором этаже также имеются гостиные… На четвертом этаже – комнаты для слуг, с мебелью из красного дерева и брюссельским ковром на полу; здесь также размещена картинная галерея. На пятом этаже – великолепная бильярдная, танцевальный зал с картинами на стенах и роялем. Из окон открывается прекрасный вид на Пятую авеню.
Джеймс Маккейб. Свет и тени Нью-Йорка (1872)За время нашей долгой дружбы с Ирен Адлер я побывала, порой без приглашения, в таких местах, которые вряд ли ожидает увидеть дочь скромного священника. Например, в загородном особняке Ротшильдов под Парижем и в Пражском замке. А еще – в парижской гостиной Сары Бернар, в которой негде было повернуться из-за мебели и безделушек. К тому же там было опасно, поскольку повсюду шныряли дикие кошки и змеи.
Но, несмотря на весь свой опыт, я не в силах описать новые особняки на Пятой авеню в Нью-Йорке. Они высятся, как скалы в Мессинском проливе, где обитали Сцилла и Харибда, из-за которых погибли многие моряки Древней Греции.
Некоторые из домов с классическими фронтонами и фасадами, облицованными мрамором, скорее походили на музеи или другие общественные здания, нежели на частные резиденции. Среди них затесались скромные «старые» постройки с облицовкой из коричневого известняка, возведенные двадцать, тридцать или сорок лет назад. Да у нас в Шропшире сараи для овец гораздо древнее, и тем не менее никто не совершает паломничество, чтобы их увидеть! А мы сейчас, можно сказать, совершали паломничество.
