Кэтрин Чантер - Тайна имения Велл
Полоска хлопчатобумажной ткани лежала на полу. Я подобрала ее. Мне хотелось вновь завязать себе глаза. В нерешительности я перебирала ткань, когда увидела четыре крошечные фигурки в белом, идущие по пшеничному полю.
«Они идут без тебя, – предупредил меня Голос. – Ты пятая».
Теоретически у меня оставался выбор, а вот на практике ступни сами собой подтолкнули меня вверх, колени торопились спустить меня вниз по ступенькам лестницы, позвоночник поддерживал меня в вертикальном положении, пока я шла по полям, магнитные полюса удерживали мои глаза на линии горизонта… Не знаю, где витал мой разум.
Жара была нестерпима в тот день, словно покрывало, накинутое на клетку для того, чтобы заставить умолкнуть пронзительно кричащего попугая. Сарычи, видимо, решили поберечь силы до наступления сумерек. Овцы не выходили за пределы узенькой полоски тени, отбрасываемой живой изгородью. Энджи вместе с остальными бродягами отправились на какой-то фестиваль. Марк обрабатывал двери амбара водоотталкивающим средством, так что все вокруг казалось мне довольно пустынным.
Кое-что я все же припоминаю. Я помню, что присела на ступеньках крыльца, словно давала себе шанс передумать и вернуться в дом. Цепочка муравьев, пересекающих посыпанную гравием дорожку. Крапивник, медленно перебирающийся с затененного бока дуба и выклевывающий из-под коры паразитов. Жужжание ос, вылетающих и возвращающихся в гнездо, прилепившееся к стене дома. Маленькие создания, старающиеся выжить в огромном диком мире, с которым что-то не так. А в лощине между лесом Джорджа и Хеддичем медленно шла процессия женщин в белом.
На мне было белое хлопчатобумажное платье без рукавов. Сестра Амалия сказала, что цвет обязательно должен быть белым. Я вспомнила, что должна разуться. Камушки подъездной дороги жгли ступни, словно раскаленные угольки.
Марк услышал, как я стукнула задней дверью, когда выходила из дома? Возможно, он просто опустил малярную кисть и подумал, что я почувствовала себя лучше. Возможно, Марк надеется, что я принесу ему попить, как бывало всегда прежде. А быть может, он, оторвав кисть от дерева, удивился про себя, почему его вообще волнует, сгниет или не сгниет сарай, если он не собирается еще одну зиму проводить в Велле – с сеном в яслях и коровами, от которых идет пар.
Оставив позади себя ярко сверкающее на солнце поле, я вошла под сень леса. Внезапный сумрак окутал меня. Так бывает, когда в жаркий день входишь в незнакомую церковь. Когда свет и окружающий мир пришли к гармонии компромисса, я уловила мелькание чего-то белого. Это оказалась молоденькая косуля. Она вся дрожала, готовая вот-вот броситься наутек, но животное не убежало, а медленно пошло через подлесок к ручью. Я последовала за косулей. Когда я достигла воды, ее нигде не было видно. Мягкий свет расплавленного золота лился сквозь кроны черных сосен. Сестры стояли на берегу озерца – молчаливые, неподвижные, загипнотизированные собственным отражением. Я к ним присоединилась. Мы ждали, пока жар в наших головах притупит чувство голода и нас начнет немного качать.
Посмотрите на меня, стоящую в открытом платье посреди леса, на меня, собирающуюся присоединиться к четырем женщинам и получить от них посвящение в веру, смысл которой я с трудом понимала. Даже тогда я не обманывала себя, делая вид, что происходящее сродни посещению какого-нибудь любопытного зрелища, что я туристка, входящая в храм, чтобы вдохнуть там аромат жасмина и дым, поднимающийся от погребальных костров, а затем выйти наружу, сесть в такси и вернуться в отель. Нет, хотя вслух я это никогда не произносила, в глубине души я с самого начала осознавала, что происходящее очень серьезно. Сестры окружили меня. Словно несколько рук принадлежали одному телу. Одна расстегивала восемь маленьких перламутровых пуговок на лифе моего платья, другая взялась за подол и снимала платье через голову, третья распускала мне волосы, снимая заколку. Я взглянула на сестру Амалию, ища в ней поддержку, но глаза женщины представляли собой прозрачные лишь с одной стороны зеркала. Они завели меня в воду. Я не сопротивлялась. Над поверхностью озерца кружились веснянки и пенницы, обитавшие в камышах. Тритоны вольготно себя чувствовали в зарослях высокой травы. Ступни наших ног взбаламутили тину, потревожив брюхоресничных червей, гидр, рачков, личинок майских мух и разных одноклеточных.
Сестра Амалия подняла руку. Сестры подождали, пока потревоженные воды успокоятся вокруг их ставших прозрачными одеяний, липнущих к ногам. Сестра Амалия опустила руку. Сестры окунули меня в воду. Тело мое выгнулось. Я охнула. Одна держала меня за голову, две – за талию, последняя – за ноги. Затем они подняли меня из воды. Та потоком заструилась у меня по лицу, полилась по груди, разбушевалась между ногами. И снова меня окунули и подняли из воды. Спина моя опять выгнулась. Третий раз меня окунули и подняли. После четвертого я очутилась где-то, куда попадают лишь те, кто умирает. Страха я не чувствовала.
После пятого, последнего раза сестры отступили. Я выпустила из легких воздух. Я лежала, широко разведя руки и ноги в стороны, словно ребенок, купающийся в море. Голову я откинула назад. Глаза закрыты. Волосы словно шелковые. Сестры нагибались и черпали воду ладонями, сложенными ковшиком, а потом плескали на меня. Раскрыв глаза, я увидела, как солнечные лучи, отражаясь в каплях этого рукотворного дождя, превращаются надо мной в радугу. Я поняла, что ко мне явилась Роза.
Мокрые женщины вывели меня, уставшую до крайности, из воды. Все мы едва не падали на вязком иле и скользкой земле. Сестра Амалия увидела, как я дрожу и тихо постанываю, сидя среди грибов, растущих у корней древнего дуба. Я обнимала руками согнутые в коленях ноги. Прошлогодняя листва и малюсенькие веточки прилипли к моему телу. Сестра Амалия начала петь. Другие ей вторили. Их учащенное дыхание нашло покой в песнопении во славу Розы Иерихона. Голоса звучали все громче, все глубже, постепенно переходя в экстаз.
Узри цветок тысячи белых соцветий!
Узри Розу Иерихона!
Наконец мне помогли подняться на ноги. Теперь я представляла собой марионетку, у которой обвисли веревочки, при помощи которых ею управляют. Руки и ноги меня не слушались. Грудь обвисла. К дряблому животу прилипла пыльца белой ветреницы и фиалки.
– Ты избранная, – сказала сестра Амалия.
Сестры стряхнули лесной сор с моей кожи, одели, застегнули пуговицы, завязали волосы и отступили. Я подняла голову, почувствовав прилив сил.
– Я готова, – заявила я.
Назад через лес к деревянной калитке, а там через залитое солнцем поле пшеницы…
– Узри Розу Иерихона, – завели сестры, возведя руки к небу, с которого вот-вот должен был хлынуть дождь.
Марк нас услышать не мог: он работал с включенным радио. Бродяги не должны были вернуться раньше вечера. Я вообразила себе полицейского, дежурящего у ворот, отмечающего время ухода с работы. Он рад тому, что число зевак сегодня уменьшилось. Только два-три человека сидели сейчас в своих самораскладывающихся палатках, установленных на обочине. Они все еще ждали дня откровения. Я тогда не подозревала, что в этот момент внутри одной из палаток внезапно засветился экран мобильного телефона. Получено одно сообщение. Нажатие кнопки. Сестры! Исполним волю Розы Иерихона. Получено одно изображение. Нажатие кнопки. Радуга над женщиной, плавающей в озерце. Спустя несколько часов это изображение было разослано по всей стране. Женщиной в воде была я.
Первый раз припадок безудержного писания настиг меня неожиданно. Странное проявление неведомых мне сил. После него остались страницы, заполненные восторгом и истерией. Писала я цветными карандашами. Блокнот спрятала в коробке, где хранились рыболовные снасти. Я знала, что Марк больше никогда туда не заглянет. Я нашла блокнот там, где его оставила. Коробка стояла на сломанной сушилке в коридорчике, ведущем к задней двери. Я взяла в руки верхний лоток с блеснами для ловли. Я брала каждую из блесен большим и указательным пальцами, называя их так, словно служила заупокойную службу по реке: Золотистое заячье ушко, Кучер, Мохнатый шельмец и Синекрылая оливка. Под этим лотком лежали спиннинговые катушки, нож для того, чтобы на месте потрошить рыбу, лески, обычный нож и дубинка для глушения рыбы. Под всем этим – блокнот.
Кем я была, когда вышла из дома утром?
Пустым сосудом,
выброшенным в пустыню враждебной пшеницы,
Щербатым, потускневшим, пустым, без опоры.
Кто наполнил меня этой водой?
Роза меня наполнила.
Почему я не утопла в этой воде?
Душа Розы – моя легкость.
Как я полюбила воду?
Я плавала в любви Розы.
Почему узрела я воду?
С водой приходит свет.
Кем я стала, когда восстала из воды?
Мое «я» стекло с меня,
И я растворилась.
Что за странный, чужой мне язык? Что за претензия на поэзию, написанная почерком, который так не похож на мой?
