Джон Гришэм - Адвокат
В соответствии с юридическими нормами на процесс выселения должно было уйти не менее тридцати дней, терять время никто из участников сделки не хотел. Всего месяц – и самая тяжелая часть зимы, со снежными бурями, ночевкой в машинах при включенных двигателях, оказалась бы позади.
Но ведь выселенцы – бродяги, документов у них нет, квитанций об оплате за проживание на складе нет. Зачем жалеть их, тем более разыскивать?
Не мудреное дело, повторяю. В теории. На практике же возникает масса трудностей. Рассчитывать на показания человека, не имеющего крыши над головой, довольно наивно. Мистер Гэнтри со своим специфическим авторитетом всегда может принудить человека не болтать лишнего. Нет, вступать в схватку с Гэнтри мне никак не хотелось. Мордехай располагал широкой сетью уличных информаторов, но и он вряд ли был готов противостоять тяжелой артиллерии Гэнтри. Около часа у нас с Мордехаем ушло на обдумывание, как избежать вызова в суд корпорации ТАГ. По очевидным причинам судебное разбирательство с Гэнтри хотя и предсказуемо, но опасно. В конце концов мы решили ТАГ в иске не упоминать. Пусть о нем заговорят «Ривер оукс» и «Дрейк энд Суини». Им значительно проще вызвать в суд третьего участника сделки.
Совсем отказаться от участия ТАГ в процессе нельзя. Гэнтри – ключевая фигура в вопросе об определении статуса жильцов. Без него суд застопорится.
Но прежде необходимо найти Гектора Палму и убедить предоставить в наше распоряжение копию той самой служебной записки, что убрали из досье, либо сообщить излагаемые в ней сведения. Обнаружить Гектора не трудно, проблема – заставить его сказать правду. Он почти наверняка не захочет сотрудничать с нами – кто жаждет потерять работу, да еще имея жену с четырьмя детьми?
Разбирательство в суде таило и иные сложности, первая носила чисто процедурный характер. Как юристы, мы с Мордехаем не могли выступать в суде от имени наследников Лонти Бертон и ее детей. Для этого нас должны были нанять родственники. Мать и братья Лонти отбывали тюремное заключение. Мордехай предложил направить суду петицию с просьбой назначить одного из нас доверенным лицом семьи Лонти для защиты ее имущественных прав. Это позволит нам пока обойтись без вызова в суд членов семейства. Если мы победим и потерпевшим присудят компенсации, при дележе денег наверняка развернется целое побоище. А ведь у погибших детишек были отцы. Придется устанавливать личности родителей.
– Насчет денег подумать успеем, – сказал Мордехай. – Сначала нужно выиграть процесс.
Мы расположились за столом перед дряхлым компьютером. Я набивал текст, Мордехай расхаживал по комнате и диктовал.
До полуночи мы выстраивали стратегию, черновик за черновиком отрабатывая окончательный вариант иска, споря, уточняя детали процедуры и предвкушая громкое судебное разбирательство. По мнению Мордехая, оно могло и должно было стать поворотным пунктом в отношении общества к судьбам бездомных.
Я же расценивал наши труды просто как восстановление справедливости.
Глава 24
Без четверти восемь утра я подошел к конторе. На крыльце меня встретила Руби. И как человек умудряется выглядеть таким бодрым после восьмичасовых попыток заснуть на заднем сиденье брошенного автомобиля?
– Пончика не найдется? – спросила она, когда я щелкнул выключателем.
Похоже, привычки у нее формируются быстро.
– Посмотрю. Садитесь, я сварю кофе.
Вчерашние черствые пончики за ночь окаменели, но другого съестного на кухоньке не нашлось. Я взял на заметку купить к завтрашнему утру свежих – Руби наверняка заявится.
Пока я возился с кофе, она маленькими кусочками, дабы произвести впечатление дамы благовоспитанной, ела пончик.
– Где вы обычно завтракаете? – полюбопытствовал я.
– Нигде.
– А обед и ужин?
– Пообедать можно у Наоми, это кухня на Десятой улице, а ужинать хожу на Пятнадцатую, в приют.
– Что вы делаете в течение дня?
Руби, согреваясь, сложила над горячим стаканчиком ладони домиком.
– Сижу у Наоми.
– Сколько там женщин?
– Много. Относятся к нам неплохо, но разрешают оставаться только днем.
– Прибежище бездомных женщин?
– Вроде того. До четырех. Большинство наших ночуют в приютах, а кое-кто и вовсе на улице. У меня хоть есть машина.
– Там знают о вашем пристрастии к крэку?
– Наверное. Они предлагали мне ходить на беседы, не одна я такая. Бабы пьют и колются не хуже мужиков, ты же знаешь.
– Признайся, вчера не обошлось без дозы? – В жизни не думал, что осмелюсь задать столь интимный вопрос клиенту. Похоже, Руби стала для меня больше чем клиентка.
Руби уперлась подбородком в грудь.
– Скажи мне правду.
– Я должна была принять. Не могу я без этого.
Упрекать ее не имело смысла. Я ведь палец о палец не ударил, чтобы помочь ей избавиться от наркотика. Именно в данный момент ее исцеление приобрело для меня принципиальное значение.
Она попросила еще пончик, и я, завернув в фольгу, положил последний поверх дымящегося стаканчика. К Наоми Руби опоздала.
Поход за справедливость начался с митинга у мэрии. Мордехай, известная и почитаемая среди бездомных фигура, занял место на трибуне.
Церковный хор, облаченный в пурпурные с золотом одеяния, бодрыми гимнами поднимал настроение собравшихся. Поодаль стояли полицейские; барьеры перегораживали проезжую часть улицы.
БАСН обещало направить на митинг не менее тысячи своих членов, и обещание сдержало. Огромная колонна людей, лишенных крова, но не гордости, возвестила о прибытии явно отрепетированным скандированием. Живая река мгновенно привлекла внимание телекамер.
Посланники братства расположились напротив лестницы и принялись размахивать написанными от руки плакатами и транспарантами: КОНЕЦ ПРЕСТУПНОСТИ; ОСТАВЬТЕ НАМ НАШИ ПРИЮТЫ; ДАЕШЬ ПРАВО НА ЖИЛЬЕ; РАБОТЫ! РАБОТЫ! РАБОТЫ!
Перед полицейскими барьерами то и дело останавливались церковные автобусы, к толпе присоединялись новые сотни, причем большинство пассажиров никак не походило на бездомных. В основном это были женщины, одетые как на воскресную проповедь. Меня теснили. Я не видел знакомых, даже Софии и Абрахама, хотя точно знал, что они здесь. Митинг в память Лонти Бертон оказался самой представительной и многолюдной акцией бездомных за последние десять лет.
Над толпой возвышались портреты в траурных рамках, под фотографией погибшей молодой женщины была помещена подпись: КТО УБИЛ ЛОНТИ? Активисты раздавали плакаты налево и направо, охотников держать их было хоть отбавляй даже среди членов братства, перегруженных транспарантами.
Послышался нарастающий вой сирены. В сопровождении полицейской машины ко входу подъехал катафалк. Шестеро крепких мужчин извлекли черный гроб и подняли на плечи, готовые к символическим похоронам. Вслед за первым гробом из толпы вынырнули остальные четыре – того же цвета, но поменьше размерами.
Толпа расступилась, гробы поплыли к лестнице, хор затянул прощальный псалом, и на глаза у меня навернулись слезы. Один гробик олицетворял Онтарио.
На поднятых руках люди передавали гробы друг другу. Упустить драматический момент телевизионщики никак не могли. Камеры, размещенные вплотную к трибуне, фиксировали каждую деталь скорбного действа. На протяжении сорока восьми часов репортаж будет смотреть вся страна.
Гробы установили на невысоком помосте посреди лестницы прямо перед трибуной. Митинг начался.
Активист, взявший слово первым, поблагодарил всех, кто принял деятельное участие в подготовке мероприятия. Меня поразило, какое количество приютов, благотворительных миссий, общественных кухонь, клиник, юридических контор, церквей, центров занятости, ассоциаций помощи безработным, а также выборных должностных лиц в той или иной степени оказались задействованными.
Откуда, спрашивается, проблема бездомных при столь грандиозной поддержке?
Ответили на вопрос шесть ораторов. Причины проблемы крылись в недостатке средств и сокращении бюджетных ассигнований, в глухоте федерального правительства и слепоте городских властей, в отсутствии сочувствия у людей состоятельных и консерватизме законодательной базы. Перечисление можно было продолжать до бесконечности.
Мордехай, выступивший пятым, счастливо избежал повторов и поведал о последних часах жизни семейства Лонти Бертон. Едва он приступил к рассказу о том, как младенцу, похоже, последний раз в жизни меняли пеленки, наступила полная тишина. У людей застыли лица. Я смотрел на гробы; казалось, в одном действительно лежит крошечная девочка.
А потом, гремел низким, вибрирующим голосом Мордехай, семья покинула приют. Ни мать, ни дети не подозревали, что из-за обрушившегося на город снегопада жить им осталось всего несколько часов. Мордехай не знал, куда семейство двинулось из приюта. Но я не обратил внимания на полет его фантазии. Подобно окружающим, я был загипнотизирован нарисованной картиной.
