Артур Дойл - Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)
Впрочем, на самом деле мы вполне могли обойтись и без нее. Ответы на все вопросы уже дожидались нас в полицейском участке, куда Элгар прислал их по моей просьбе. Его телеграмма прояснила все. Дом миссис Браунер закрыт уже больше трех дней, и соседи предполагали, что она уехала на юг к родственникам. В пароходной компании выяснилось, что Браунер уплыл из Ливерпуля на борту парохода «Майский день». Я подсчитал, что завтра вечером он войдет в устье Темзы. Там Браунера уже будет ждать тупоголовый, но решительный Лестрейд, и я не сомневаюсь, что после их встречи мы будем знать все недостающие подробности.
И Шерлок Холмс не был разочарован в своих ожиданиях. Через два дня он получил увесистый конверт, в котором содержалась короткая записка от инспектора и напечатанный на машинке документ на несколько страниц.
– Лестрейд взял его, – сказал Холмс, подняв на меня глаза. – Вам, возможно, будет интересно узнать, что он пишет.
«Дорогой мистер Холмс, в соответствии с тем планом, который мы составили, чтобы проверить нашу версию (как вам нравится это «мы», Ватсон?), вчера в шесть вечера я направился в Альберт-док[16] и поднялся на пароход «Майский день», принадлежащий «Ливерпульско-дублинско-лондонской пароходной компании». На мой вопрос мне ответили, что на борту действительно находится стюард по имени Джеймс Браунер, но во время плавания он вел себя так странно, что капитан вынужден был освободить его от исполняемых им обязанностей. Я спустился в кубрик и увидел, что он сидит на сундуке, закрыв лицо руками, и качается взад-вперед. Это крепкий и сильный парень, без бороды и усов, очень смуглый… В общем, похож на Элдриджа, который помогал нам в деле о фальшивой прачечной. Узнав, зачем я к нему пришел, он вскочил, и я уже поднес к губам свисток, чтобы призвать на помощь ребят из речной полиции, которые ждали меня за дверью, но он лишь спокойно протянул руки, чтобы я надел на него наручники. Мы доставили его в участок вместе с его сундуком, в котором думали найти какие-нибудь вещественные доказательства, однако в сундуке не оказалось ничего, кроме большого острого ножа, такого, какой есть почти у каждого моряка. Впрочем, других доказательств нам и не потребовалось, потому что в участке, когда его привели на допрос, он попросил разрешения сделать заявление, которое, конечно же, наш стенографист записал слово в слово. Мы напечатали три экземпляра его признания, один из которых я и направляю вам. Дело, как я и предполагал с самого начала, оказалось чрезвычайно простым, но все же я благодарен Вам за помощь в расследовании.
С уважением, искренне Ваш, Д. Лестрейд».– Гм! Дело и впрямь оказалось очень простым, – заметил Холмс. – Хотя, помнится, когда Лестрейд обратился ко мне за помощью, оно ему таким не представлялось. Впрочем, давайте лучше почитаем, что обо всем этом рассказал сам Джим Браунер. Это его заявление, сделанное инспектору Монтгомери в Шедуэллском[17] полицейском участке. Нам повезло, что запись велась дословно.
«Хочу ли я что-нибудь сказать? Да, хочу. Я много чего хочу сказать. Я хочу во всем признаться. Повесить меня или отпустить – решать вам, да только мне все равно, что вы там решите. Знаете, после того, что я сотворил, я ведь не спал ни минуты, и думаю, что уже никогда не смогу заснуть до тех пор, пока глаза мои не закроются навеки. Я ведь все время вижу ее лицо. Иногда я вижу и его, но чаще всего ее. Они меня не отпускают, кто-то из них все время находится рядом. Он хмурится, но у нее выражение скорее удивленное. Бедная белая овечка, конечно же, она удивилась, когда увидела смерть в глазах, в которых почти никогда раньше не видела ничего, кроме любви.
Это Сара во всем виновата, будь она проклята, чтоб ей сгнить заживо! Нет, я себя не выгораживаю, я же опять пить начал, как скотина. Но она бы простила меня, я знаю, мы бы с ней притерлись, как трос с блоком, если бы эта женщина не встала между нами. Сара Кушинг любила меня… Из-за этого все и случилось… Любила, пока вся любовь ее не превратилась в яд и ненависть, когда она поняла, что отпечаток ножки моей женушки в дорожной грязи для меня значил больше, чем все ее тело и душа.
Их было три сестры. Старшая – обычная женщина, средняя – дьяволица, а младшая – ангел. Саре было тридцать три, а Мэри – двадцать девять, когда я женился на ней. Мы были счастливы, когда стали жить вместе, и во всем Ливерпуле не было лучше женщины, чем моя Мэри. А потом мы пригласили Сару пожить у нас недельку. Неделя превратилась в месяц, одно за другое, и она как бы стала частью нашей семьи. Я ведь тогда не пил. Мы понемножку откладывали деньги, и все было прекрасно и замечательно. Кто бы мог подумать, чем все это закончится, разве можно было такое предположить?
Я почти все выходные проводил дома, а если судно задерживали для погрузки, то, случалось, что свободной у меня оказывалась целая неделя, так что свояченицу свою Сару я видел очень часто. Она высокая, красивая женщина, жгучая брюнетка, горячая, гордая, а глаза у нее горят, будто там кто искры из кремня высекает. Но, когда рядом была Мэри, я о ней даже и не думал, клянусь, и если я вру, гореть мне в аду вовеки!
Иногда я замечал, что она как-то уж слишком настойчиво зовет меня на прогулку или норовит остаться со мной наедине, только сильно я об этом не задумывался. Но однажды глаза мои открылись. Я вернулся из очередного плавания и пришел домой вечером. Жены не было, зато дома была Сара. «Где Мэри?» – спросил я. – «Она пошла какие-то счета оплатить». – Мне очень не терпелось ее увидеть, поэтому я принялся ходить туда-сюда по комнате. – «Джим, неужели ты не можешь побыть счастливым без Мэри хоть пять минут? – говорит она. – Мне даже как-то обидно, что я тебе настолько неприятна, что ты и такое короткое время не хочешь побыть со мной». – «Ну что ты придумываешь, девочка моя», – сказал я и протянул к ней руку, просто так, чтобы успокоить, но она тут же схватила ее обеими руками, и я почувствовал, что они у нее горят как огонь. Я посмотрел ей в глаза и сразу понял все. Тогда я отдернул руку и нахмурился. Она подошла ко мне, немного постояла молча, потом потрепала меня по плечу. «Успокойся, старина Джим!» – сказала она каким-то насмешливым голосом, рассмеялась и выбежала из комнаты.
После этого Сара возненавидела меня всем сердцем, всей душой. О, эта женщина умеет ненавидеть. Какой же я дурак, что позволил ей остаться у нас! Жалкий слепой тупица! Но о том, что случилось, Мэри я не сказал ни слова, я знал, что это очень расстроит ее. Поначалу все шло, как прежде, но потом я начал замечать, что с Мэри что-то происходит. Она всегда была такой наивной, такой доверчивой, а теперь в ней появилась какая-то подозрительность, недоверчивость. Начались расспросы, где я был, что делал, от кого получаю письма, что у меня в карманах, и еще тысяча подобных глупостей. День ото дня она становилась все недоверчивее и раздражительнее, ни дня не проходило без того, чтобы мы не поссорились из-за какого-нибудь пустяка. Я не мог понять, почему это происходит, в чем причина. Сара меня избегала, зато с Мэри они сделались неразлучны. Теперь-то я понимаю, как она накручивала мою жену, отравляла ей жизнь и настраивала против меня, только тогда я, как слепой крот, ничего этого не видел. И я снова запил. Наверное, этого не случилось бы, если бы Мэри была такой, как всегда, но теперь у нее появилась причина презирать меня, и трещина между нами становилась все больше и больше. А потом появился этот Алек Фэрберн, и все стало в тысячу раз хуже.
В первый раз он пришел в мой дом, чтобы увидеться с Сарой, но потом уже приходил, чтобы повидаться со всеми нами; это был очень общительный человек, из тех, которые всюду, куда попадают, заводят себе друзей. Держался он всегда свободно и за словом в карман не лез. Яркий такой, веселый парень, всегда с иголочки одет, умный и красивый, к тому же блестящий рассказчик, который повидал чуть ли не полмира. В общем, что называется, душа компании. Да, не отрицаю, с ним было интересно, к тому же, как для моряка, вел он себя уж очень вежливо. Думаю, ему случалось проводить больше времени на корме, чем на баке. Целый месяц он приходил в мой дом, и я представить себе не мог, что от этого обходительного весельчака можно ждать чего-то плохого. Но потом все же меня что-то насторожило, и я навсегда потерял покой.
Это была мелочь. Я как-то вернулся домой раньше, чем думал. Когда я вошел, у жены лицо прямо-таки светилось от счастья, будто она уже заждалась меня, но, как только увидела, кто пришел, выражение это тут же улетучилось и она разочарованно отвернулась. Мне большего доказательства и не потребовалось. Только шаги Алека Фэрберна она могла спутать с моими. Если бы он тогда попался мне под руку, я бы его убил, потому что, если уж на меня находит, я превращаюсь в настоящего зверя. Мэри, должно быть, увидела дьявольский огонь у меня в глазах, потому что бросилась ко мне и схватила за руку. «Не надо, Джим, не надо!» – говорит. – «Где Сара?» – спросил тогда я. – «На кухне», – отвечает. – «Сара, – сказал я, когда вошел в кухню, – я хочу, чтобы в моем доме ноги этого Фэрберна больше не было». – «Это почему?» – спрашивает она. – «Потому что я так хочу!» – «О, ну тогда, – говорит она, – раз мои друзья не достойны того, чтобы переступать порог этого дома, значит, и я сама не достойна этого». – «Поступай, как хочешь, – говорю тогда ей я, – но если еще раз Фэрберн сюда явится, я пришлю тебе его ухо на хранение». Похоже, у меня в ту минуту было такое лицо, что она испугалась, ничего не ответила и в тот же вечер уехала из моего дома.
