Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник) - Халл Ричард

Глава 6

С неохотой, но вынужден признать: в одном Спенсер прав, тетя и вправду пребывает в очень нервозном, каком-то суетном состоянии. Все время смотрит так, будто вот-вот что-то скажет, но передумывает. Несколько раз я ловил на себе ее пронзительный взгляд, когда она думала, что я не замечаю. Опять-таки за каждой трапезой непрестанно шарит рукой по кольцу для салфетки или по вилке, чем приводит меня в бешенство. Попробовал бы я проделывать такое за столом в детстве – сразу последовало бы резкое замечание.

Конечно, теперь, придя относительно меня к судьбоносному, как она полагает, решению, тетка с беспокойством ждет результата – попаду я в сети или нет. До некоторой степени это объясняет ее поведение, но все же не полностью. У меня из головы не идет ее последнее обещание «принять меры» – все еще не ведаю, ни по какому поводу (с ней вечно остаешься в неведении), ни что именно это за меры. Возможно, схема по избавлению от моей персоны и есть «мера»? Не уверен. Не могу отделаться от подозрения, что в рукаве у нее припасен еще какой-то туз. Туз неприятный, она сама его побаивается и не очень хочет с него ходить, но постепенно склоняется к выводу: если понадобится – придется. А ведь тетка моя – женщина очень решительная, на мелочи размениваться не станет, так что можно ни секунды не сомневаться: что бы она там ни обдумывала – это нечто кардинальное, поистине крутое. В самом деле, если как следует разобраться, я немного встревожен. А если разобраться еще лучше – встревожен сильнее, чем немного. Скажу больше: если бы у меня не был готов собственный план, вряд ли бы я осмелился при таких обстоятельствах остаться в доме. Или уж, во всяком случае, мне следовало бы во что бы то ни стало прояснить ситуацию и допытаться, что у старухи на уме. Если каким-то чудом, по какой-то несчастной случайности мои намерения снова не реализуются, если она снова что-то пронюхает, мне останется только спешно скрыться – с максимальной скоростью, какую способна развить «Ла-Жуаёз». Когда придет великий день – а придет он либо в следующее воскресенье, либо через воскресенье (тем или другим воскресным вечером должно стать ясно, принес ли Эванс хрен для вечернего застолья – уж я за ним прослежу), – все будет готово к мгновенному бегству. Конечно, в высшей степени маловероятно, что мне придется к нему прибегнуть; что мне вообще придется делать что-нибудь, кроме как сидеть и ждать, но не помешает держать наготове автомобиль и пару смен одежды. Что должно воспоследовать в худшем случае? Сам не знаю и, честно говоря, не хочу сейчас об этом размышлять. Наверное, не может последовать ничего страшнее временной ссылки в Бирмингем. Слишком уж тетка печется о чести нашего никому не нужного и не интересного рода, слишком уж переполняет ее гордость от ношения «титула» «госпожи Пауэлл из Бринмаура» (чем тут гордиться, не понимаю и никогда не пойму), чтобы пойти на публичный скандал «в благородном семействе». Ну а там, после короткого опыта совместного проживания – к кому в Бирмингеме старуха меня ни соизволит послать, – я легко смогу убедить этого кого-то, что без меня ему будет лучше. Настолько лучше, что он, в свою очередь, сможет убедить в этом даже такого человека, как моя тетя. Однако оставаться под одной крышей с нею для меня, конечно же, станет невозможно.

Пока же меня огорчает еще одна вещь. Видите ли, я более не уверен, что растение, опознанное мною как борец, действительно является борцом. Проблема в том, что, движимый неуместными угрызениями совести, я не смог заставить себя вырезать иллюстрации из всех этих допотопных книг по садоводству, и теперь приходится полагаться на память. Листья, по-моему, выглядят как-то не так. К тому же, по моим расчетам, аконит сейчас должен цвести, а он не цветет. Впрочем, в словаре значилось «с июля по сентябрь», а сейчас уже давно сентябрь, так что, видимо, это нормально. Но очень хочется знать наверняка! Ну, собственно, в самом худшем случае – если тетя примет внутрь парочку совершенно безвредных корешков совершенно безобидного растения – тоже ничего страшного не случится, и впоследствии можно будет повторить попытку. Однако как все это меня уже утомило! И, случись отсрочка, у Спенсера с тетей появится больше времени на затягивание бирмингемской удавки вокруг моей шеи. Кстати, я попробовал выдернуть один стебель, чтобы выяснить, конусообразный ли у него корень, но целиком извлечь его из почвы не смог, а лопатой копать не хочу из боязни выдать себя. И из той же боязни не хочу выдергивать более одного стебля.

На этом месте я убрал дневник в маленький сейф, подаренный мне много лет назад, – никогда не оставляю его лежать на видном месте дольше минуты, – и отправился прямиком в сад, где находилась тетя. Почему бы ей самой не предоставить мне крупицу полезных сведений? При известном такте и осторожности, вероятно, удастся их из нее выудить.

– Разрешите вам помочь, тетя Милдред? – начал я. – Вам, знаете ли, не следует так напрягаться. На днях, возвращаясь в Бринмаур, я встретил Спенсера. Он всерьез за вас беспокоится.

Тетка, казалось, была удивлена, и, надо признать, у нее имелись на то основания. Она стряхнула с зубцов граблей полчервяка (мне более или менее успешно удалось скрыть непроизвольную дрожь отвращения, каковая всегда охватывает меня при виде извивающихся разрубленных пополам беспозвоночных) и подобрала с земли тяпку.

– Какая неожиданность, Эдвард. Не припомню, чтобы ты хоть раз в жизни по собственной воле предлагал помочь в саду. Тут всегда дел хватает. Что касается меня, то можешь не волноваться. Я прекрасно могу о себе позаботиться. – Старуха швырнула в тачку целый пук выполотого крестовника и добавила: – К счастью. – Последние слова она произнесла почти шепотом.

Не знаю, имела ли она в виду что-то особенное. Вполне возможно, что имела – поскольку секундой позже я перехватил взгляд, брошенный на меня искоса. Но как бы там ни было, предпочел ничего не расслышать и спокойно продолжал:

– Кстати, ума не приложу, откуда вам известно, где сорняк, а где что-то полезное, и вообще, как нужно прореживать. Вот это, например, что такое?

– Это колокольчик средний, мой юный друг. Еще называется кентерберийским. Не надо быть гением, чтобы обнаружить на клумбе сорняк.

Я терпеливо вернул ее к изначальной теме:

– Вероятно, не надо. Но трудно ведь помнить все растения по именам, особенно после того, как пройдет пора цветения. А для большинства культур в пределах данного цветочного бордюра она уже прошла.

– Довольно-таки просто для тех, кому интересно, дорогой Эдвард. После того как ты десяток раз потянешь себе спину, возясь с рассадой, волей-неволей начнешь разбираться в форме листьев и всем таком. Вот крестовник, его, полагаю, и ты отличишь на глаз. На этой клумбе его полно, так что, если и вправду хочешь подсобить, давай, начинай дергать.

Работа была в прямом смысле грязная, но, раз уж я решил вызвать тетю на разговор, не возбуждая подозрений, пришлось приняться за дело. К тому же она честно поймала меня на слове – в смысле, на предложении помочь. Терпеть не могу попадать в такие положения. Целый час без малого я надрывался сначала на одной клумбе, потом на другой, а тетя время от времени поднимала на меня взгляд, полный мрачного удовлетворения. Недели ухода и забот уйдут теперь на приведение ногтей обратно в приличный вид. Если вообще удастся что-то с ними сделать до следующего маникюра.

Только через час (как я уже упоминал) мы с теткой случайно разогнулись отдохнуть одновременно. Она ухмыльнулась:

– Подустал, Эдвард?

– Мне кажется, я не пропустил ни единого росточка на всей клумбе, тетя Милдред, но, поскольку названия их мне все так же не известны, интеллектуального багажа у меня не прибавилось. А что, – тут я беззаботно рассмеялся, – может быть, проведете со мной занятие по ботанике и расскажете поподробнее, что все это такое?

На какое-то мгновение мне показалось, что она собирается отказаться, но после некоторого колебания пришла к обратному решению. Мы побрели бок о бок вдоль бордюра. Тетина видавшая виды запачканная юбка и броги с квадратными носами, предназначенные специально для садоводства, составляли странный контраст моему серому с голубоватым отливом фланелевому костюму и коричневым заостренным туфлям. Старуха, не умолкая, распространялась то о тех цветах, то об этих; и о том, что эти вот – очень морозостойкие, а с теми пришлось здорово повозиться, но они прелестны, когда распускаются весной, а еще вон те, другие, ей в свое время подарила в виде семян старинная закадычная подруга. Она рассказывала о своих великих победах над садоводами-соперниками. О нежданных унизительных поражениях (кто бы мог подумать, что разведение декоративных растений – такой состязательный вид спорта). Каждый раз терпеливо называла и, если надо, повторяла название каждого цветка, а я повторял за ней, а сам все время как бы невзначай «подталкивал» ее к тому заветному кустику под деревом – хотя, как оказалось, рос он не совсем под ним, не настолько близко, насколько подсказывала мне память, но неважно – к тому кустику, чье название я действительно жаждал узнать.