Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник) - Халл Ричард

– Какая удача, Эдвард, что я издалека заприметил вашу машину! Хочу поговорить с вами прежде, чем вы пройдете к вашей тете.

– Вот как?!

Он навалился всем телом на борт «Ла-Жуаёз» как раз со стороны низко посаженного водительского сиденья, и мне пришлось буквально руками разводить тучи табачного дыма.

– Ваша тетя, Эдвард, находится в необычайно нервозном состоянии. Говоря прямо и откровенно, она беспокоится о чем-то, чего я решительно не понимаю. Видимо, автомобильная катастрофа потрясла ее – и сильно потрясла, гораздо сильнее, чем казалось сразу после происшествия. Сама авария, а также ваше личное отношение к ней, Эдвард, ваше поведение в той ситуации – все это оказалось для нее страшным ударом. Не будет преувеличением сказать, что ныне она представляет собой комок оголенных нервов.

– Мой дорогой доктор, – прервал я его наконец, – при всем уважении к вам, что за вздор? Я за всю свою жизнь не встречал более уравновешенной и собранной особы, чем моя тетя. Если о какой-нибудь женщине можно сказать, что она вообще не знает, что такое нервы, так это о ней.

– Вы правы, если иметь в виду ее обычное состояние. Однако, если бы вы хоть немного разбирались в медицине, Эдвард, то поняли бы: в настоящий момент мисс Пауэлл сама не своя. Это вовсе не вздор, Эдвард, и вы сами хорошо это знаете, хотя уважение к старшим никогда не относилось к числу ваших добродетелей.

Я пожал плечами и не стал спорить.

– Как угодно. Посмотрим, что можно сделать. Но почему вы возлагаете на меня ответственность за ее состояние – не представляю. Знаете ли, другим людям с тетей тоже приходилось довольно трудно в последнее время. И полагаю, дело тут не в нервах, а в скверном характере – она всегда сердится, когда не может во всем настоять на своем. У многих пожилых людей появляется такая черта, вы не находите?

По крайней мере, я хоть как-то парировал странные замечания Спенсера, да еще высказанные таким покровительственным тоном. Не представляю, почему считается, что к старикам надо относиться с уважением просто потому, что они старики? Уважать их следует, если они заслуживают уважения! Однако голос Спенсера снова загудел над моим ухом:

– Не знаю, как вы можете таким образом отзываться о своей тете, Эдвард. Но поскольку я считаю, что в вас все же есть что-то хорошее…

– Сердечно благодарю, – опять сумел вставить я.

– Так вот, поскольку я так считаю, у меня к вам две просьбы. Вспомните, Эдвард, обо всем, что тетя для вас сделала, и подумайте: разве не в вашей власти освободить ее от материальных забот по вашему содержанию и от душевных забот по присмотру за вами? Не следует ли вам покинуть ее дом и самому начать зарабатывать себе на жизнь? Признаюсь честно, не знаю, каким образом вы могли бы это сделать, но, несомненно, у вас хватит мозгов, чтобы заняться чем-то иным, кроме бессмысленного безделья в Бринмауре. Простите, я бы не хотел показаться резким, и во всем этом нет вашей вины. Тете следовало давно указать вам на все это, но она никогда не стала бы этого делать, хотя я знаю, что ей часто советовали поступить именно так. (Несложно угадать, кто советовал, – ты, настырный грубиян, вечно лезущий не в свое дело.) Но теперь, когда все высказано вам в открытую, не считаете ли вы нужным хорошенько это обдумать?

Разумеется, подобные глупости мне и в голову не придет хорошенько обдумывать. Душевные заботы по присмотру за мной – ха-ха! Однако же, пока чертов дуралей извергал из себя столь радикальные речи, мыслительный процесс в моей голове действительно резко ускорился. Сейчас очень и очень неподходящий момент, чтобы пробуждать чьи-либо подозрения касательно моих чувств к тетке. Особенно – подозрения ее лечащего врача. Ответ мягкий, смиренный – как раз то, что могло бы избавить меня в настоящий момент от всяких arriere pensees [44]. Несколько секунд я молчал, напряженно размышляя. Затем заговорил очень медленно, словно бы взвешивая слова, а на самом деле – чтобы они поглубже увязли в сознании старого олуха:

– Да… Конечно… Я так и поступлю. В сущности, знаете ли, я часто думал об этом. Проводить здесь время в бессмысленном, как вы выразились, безделье – несколько скучно. Мне приходило в голову, что хорошо было бы поселиться где-нибудь еще, но, сами понимаете, тетя Милдред так беззаветно привязана к усадьбе, что предлагать ей переезд немыслимо. – Тут я опять вступил на скользкую почву. Сама подобная мысль – это всякий бы заметил – показалась Спенсеру кощунственной. – Но существуют, понимаете ли, объективные трудности. Невозможно получить работу – по крайней мере такую, какая стоила бы того, чтобы работать, – без соответствующей подготовки. А я, знаете ли, ничему конкретному не учился. Разве стоит как-то попробовать себя на литературном поприще? И еще, что касается обучения: честно говоря, до сих пор не могу остановиться на чем-то, что влекло бы меня по-настоящему. А если бы такое дело нашлось, то на время овладения им – вдали от дома – мне потребовалось бы бо́льшее содержание, чем теперь.

– Полагаю, об этом можно договориться, если ваша тетя искренне поймет серьезность ваших намерений, в какой бы области они ни лежали.

Тут-то, конечно, он себя и выдал. Именно в этом состояла далеко идущая цель тетки – избавиться от меня ценой жалкой надбавки к содержанию, чтобы потом запереть на всю оставшуюся жизнь в какой-нибудь безрадостной конторе, – и прощупать почву она уполномочила Спенсера. Нет, спасибо, это не для меня, и речи быть не может, ни на каких условиях! Но пока, хоть я и раскрыл с легкостью маленький заговор моей родственницы с доктором, свои карты выкладывать рано. Наоборот, под таким предлогом следует изящно выиграть пару дней!

– Понимаю. – Я выждал паузу. – А какую специальность или род занятий вы представляете себе, когда говорите о «серьезных намерениях»?

– О, Эдвард, дорогой мой, я понимаю: пока рано говорить об обстоятельном плане, разработанном во всех деталях. (Верить этому или нет – дело мое, однако «Эдвард, дорогой мой» – хорошее обращение, пусть продержится подольше.) Но, конечно, можно сказать с уверенностью: мисс Пауэлл будет рада, если вы изберете профессию, максимально близкую вашим склонностям.

Мои губы тронула невольная улыбка. Наивный старый юноша! Как он себе это представляет: я выхожу на «авансцену» и торжественно объявляю, в какой именно круг ада решил направить свои стопы? Комедия, да и только. Интересно, а если бы я выразил намерение уйти в церковь, стать священником? Тут бы он, наверное, просто рухнул как громом пораженный, а ведь, если разобраться, сутана мне подходит точно так же, как какая-нибудь адвокатская мантия, нарукавники бухгалтера или банковского клерка.

– Что ж, обещаю вам тщательно все обдумать. – Двигатель «Ла-Жуаёз» при этих моих словах мелодично заурчал. Этот намек дошел даже до Спенсера.

– Ну и правильно, Эдвард. Молодчина. Я знал, что вы способны внять голосу разума, если облечь мысль в правильные слова. Кстати, как вам такая идея – это только идея, но все же… Я знаю, вы хорошо разбираетесь в автомобильных моторах. Значит, у вас инженерный склад ума. Впрочем, все в ваших руках. Не хочу показаться навязчивым – выбор целиком и полностью за вами. И еще – пожалуйста, в ближайшие несколько дней, которые уйдут у вас на размышления, будьте добры к тете. Берегите ее. Это, собственно, и есть моя вторая просьба. Поверьте, она сейчас необыкновенно растревожена. Ладно? Ну, вот и хорошо. Вы славный парень, Эдвард. – Сказав это, старикан, так и не выросший из штанишек школяра, удалился, довольно ухмыляясь.

Еще бы ему не ухмыляться. Ведь он уверен, что их с тетей низкая интрига удалась. Как, право же, удачно, как кстати вышло, что я заранее приготовил контрмеры. Иначе не могло быть никакой уверенности, что старуха силой не заставит меня пойти на что-то, вроде предложенного Спенсером, – такова великая, непоколебимая решительность ее характера. Так и вижу себя в запачканном синем комбинезоне грубого покроя, с ног до головы обрызганным машинным маслом, в обучении на какой-нибудь мерзопакостной инженерной фирме. А вот я уже каждый день хожу конструировать бездушные грузовые фуры, столь противные самой сущности моей поэтической натуры, – хожу где-нибудь в Бирмингеме, отвратительнейшем, насколько я понимаю, месте на земле, до щелей мостовых пропитанном духом наживы и убожества (исключая, возможно, лишь ту часть города, что называется Вулверхемптоном). Как может тетя со старым Спенсером за компанию хоть на минуту представить себе это, всерьез вообразить, как я, «закованный» в голубой комбинезон, тружусь не покладая рук? Являюсь на какой-нибудь завод с мрачными коридорами ежедневно к пяти утра или когда там они начинают. И провожу там целый рабочий день от звонка до звонка. И говорю какому-нибудь очередному безликому начальнику цеха: «Да, сэр» и «Никак нет, сэр». Все это было бы лишь смехотворно, если бы тетка не умела отлично проводить в жизнь свои самые несообразные, самые абсурдные мечты. Она смотрит на них как на простую данность, и, глядишь, так или иначе они вскоре в данность и превращаются.