Агата Кристи - Место назначения неизвестно
Доктор Баррон был более интеллигентен, чем Хельга Нидхайм. Время от времени Хилари перебрасывалась с ними несколькими словами. Он был поглощен своей работой и в высшей степени доволен предоставленными ему условиями, однако пытливый галльский интеллект заставлял его строить догадки и предположения о том, в каком окружении он оказался.
– Это не то, чего я ожидал, – сказал он как-то раз. – Откровенно говоря, не то. Между нами говоря, миссис Беттертон, тюремные условия меня не смущают. И кстати об условиях: хоть это и клетка, но, скажем так, она тщательно вызолочена.
– Здесь нет той свободы, которую вы искали? – попыталась угадать Хилари.
Доктор улыбнулся – коротко и безрадостно.
– Нет, вы не правы. На самом деле, я не искал свободы. Я человек цивилизованный. А цивилизованные люди знают, что такой вещи не существует. Только молодые, несозревшие нации пишут на своих знаменах слово «свобода». Всегда должна быть тщательно сотканная сеть безопасности. А суть цивилизации в том, что образ жизни должен быть умеренным. Умеренность – вот образ жизни. Все сводится к умеренности. Нет, я буду честен с вами: я прибыл сюда ради денег.
Хилари, в свою очередь, улыбнулась, приподняв брови.
– И что хорошего принесли вам деньги?
– На них можно купить очень дорогое лабораторное оборудование, – ответил доктор Баррон. – Мне не приходится оплачивать его из собственного кармана, и я могу служить делу науки и удовлетворять свое интеллектуальное любопытство. Я человек, который любит свою работу, это правда, но я люблю ее не ради блага человечества. Обычно оказывается, что те, кто хочет работать на благо человечества, – просто тупицы, и чаще всего из них не получается компетентных работников. Нет, я ценю чистую интеллектуальную радость исследований. Что касается остального, то перед тем как я уехал из Франции, мне заплатили крупную сумму денег. Она помещена в надежный банк на другое имя, и если все пойдет как должно, то, когда здесь все закончится, я смогу потратить эти деньги, как захочу.
– Когда здесь все закончится? – переспросила Хилари. – Но почему оно должно закончиться?
– У человека должен быть здравый смысл, – напомнил доктор Баррон. – Ничто не является неизменным, ничто не длится вечно. Я пришел к выводу, что этим местом управляет безумец. С позволения сказать, безумцы могут быть очень логичны. Если ты богат, логичен и при этом безумен, ты очень долгое время можешь успешно жить в своей иллюзии. Но в конце концов… – Он пожал плечами. – В конце концов эта иллюзия рухнет. Ведь то, что здесь происходит, совершенно неразумно, понимаете? А за то, что неразумно, в итоге приходится расплачиваться. Но пока что, – доктор вновь пожал плечами, – меня всё вполне устраивает.
Хилари ожидала, что Торкиль Эрикссон будет жестоко разочарован, но тот, похоже, был вполне доволен атмосферой, царящей на Объекте. Менее практичный, чем француз, он существовал в собственной тесной иллюзии. Мир, в котором жил норвежец, был настолько не знаком Хилари, что она даже не могла его понять. Он рождался из аскетичной радости, из строгости математических расчетов, из бесконечного веера вероятностей. Странная, безличная жестокость личности Эрикссона пугала Хилари. Ей казалось, что этот молодой человек в своем идеализме способен отправить на смерть три четверти населения земного шара – лишь ради того, чтобы оставшаяся четверть составила невоплотимую Утопию, существовавшую только в голове Эрикссона.
Ей было куда проще понять американца, Энди Питерса. Она считала, что это, вероятно, потому, что Питерс был талантливым человеком, но не гением. Судя по тому, что говорили другие, он отлично справлялся со своей работой, умело и тщательно проводил опыты – словом, был хорошим химиком, но отнюдь не первопроходцем. Питерс, как и сама Хилари, чувствовал страх и отвращение при мысли, что им навсегда придется остаться на Объекте.
– Истина в том, что я не знал, куда направляюсь, – признавался он. – Я думал, что знаю, но ошибся. Партия не имеет никакого отношения к этому месту. Оно никак не связано с Москвой. Это какого-то рода самостоятельная деятельность – возможно, фашистского толка.
– Вам не кажется, что вы слишком привержены ярлыкам? – спросила Хилари.
Он поразмыслил над этим и согласился.
– Может быть, вы и правы. Если подумать, слова, которыми мы так легко разбрасываемся, имеют мало значения. Но я уверен вот в чем: я хочу выбраться отсюда и намерен это сделать.
– Это будет нелегко, – тихо отозвалась Хилари.
Они вместе прогуливались после ужина около булькающего фонтана в саду на крыше. Темнота и звездное небо создавали иллюзию, словно это был уединенный сад при каком-нибудь султанском дворце. Утилитарных бетонных зданий отсюда не было видно.
– Да, – согласился Питерс, – это будет нелегко, но нет ничего невозможного.
– Рада слышать это от вас, – промолвила Хилари. – О, как же я рада это слышать!
Он сочувственно посмотрел на нее и спросил:
– Вас это место угнетает?
– Очень сильно. Но это не то, чего я на самом деле боюсь.
– Не то? А чего же?
– Я боюсь к нему привыкнуть, – созналась Хилари.
– Да, – задумчиво произнес американец. – Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Здесь происходит нечто похожее на массовое внушение. Мне кажется, вы правы на этот счет.
– Думаю, было бы более естественным, если бы люди пытались бунтовать, – сказала Хилари.
– Да, да, я тоже так считаю. На самом деле, я пару раз задумывался о том, нет ли в этом какого-нибудь маленького фокуса.
– Фокус? Что вы хотите этим сказать?
– Ну, если называть вещи своими именами, – наркотик.
– То есть какое-то вещество?
– Да. Понимаете, это вполне возможно. Можно подмешивать в еду или питье что-то, что делает людей… как бы это сказать?.. покорными.
– Но существует ли такой наркотик?
– Это не вполне по моей части. Есть лекарства, которые дают людям, чтобы успокоить их, чтобы сделать более податливыми перед операцией и так далее. Есть ли какое-нибудь вещество, которое можно вводить в организм в течение длительного времени, причем так, чтобы со временем его действие не ослабевало, я не знаю. Скорее, я склонен считать, что этот эффект создается воздействием на разум. То есть мне кажется, что кое-кто из этих организаторов и администраторов неплохо поднаторел в гипнозе и психологии. Нам, без нашего ведома, постоянно внушают, что нам хорошо здесь живется, что мы движемся к достижению нашей высшей цели, какой бы она ни была, и все это дает определенный эффект. Понимаете, таким способом можно многого добиться, если его применяют люди, знающие свое дело.
– Но мы не должны поддаваться! – запальчиво воскликнула Хилари. – Мы не должны ни на миг допускать мысли о том, что жить здесь – правильно.
– А как считает ваш муж?
– Том? Я… о, я не знаю. Это так сложно! Я… – Она умолкла на полуслове.
Она вряд ли могла передать своему собеседнику, какой причудливой жизнью жила здесь. Уже десять дней она делила квартиру с совершенно чужим для нее мужчиной. Они спали в одной спальне, и, лежа без сна по ночам, Хилари слышала, как он дышит на второй кровати. Оба они приняли это условие как нечто неизбежное. Хилари была замаскированной шпионкой, готовой сыграть любую роль и притвориться кем угодно. Тома Беттертона она совершенно явно не понимала. Он казался ей ужасным примером того, чем может стать блестящий молодой ученый, несколько месяцев проживший в давящей атмосфере Объекта. Он не мог в отличие от многих других спокойно принять свою участь. Он не получал удовольствия от своей работы, и Хилари казалось, что его все сильнее тревожит собственная неспособность сосредоточиться на этой самой работе. Пару раз он повторял то, что сказал ей в первый вечер: «Я не могу думать, во мне как будто всё пересохло».
«Да, – думала она, – Том Беттертон, будучи подлинным гением, нуждался в свободе больше, чем большинство остальных здешних обитателей. Внушение не сумело компенсировать ему потерю свободы. Только в идеально свободных условиях он способен заниматься творческим трудом».
Ей казалось, что Беттертон близок к серьезному нервному срыву. К самой Хилари он относился со странной невнимательностью. Она не была для него женщиной, не была даже другом. Она вообще сомневалась в том, что он осознавал смерть своей жены и страдал из-за этого. Его разум был полностью занят проблемой несвободы. Снова и снова Беттертон повторял: «Я должен выбраться отсюда, должен, должен!» А иногда: «Я не знаю, я понятия не имею, как это сделать! Как мне выбраться отсюда? Как? Я должен это сделать, просто должен!»
По сути, это очень напоминало то, что сказал Питерс. Но была огромная разница в том, как это говорилось. Питерс говорил, как молодой, энергичный, сердитый, разочаровавшийся в чем-то человек, уверенный в себе и намеренный потягаться силой воли и разума с огромной организацией, в которой очутился. А мятежные воззвания Тома Беттертона были словами человека, оказавшегося у предела, почти сошедшего с ума от желания сбежать. Но Хилари неожиданно подумалось, что, возможно, через шесть месяцев она и Питерс тоже станут такими. Возможно, то, что начиналось, как здоровое возмущение и разумная уверенность в собственной находчивости, в итоге превратится в безумное отчаяние крысы, попавшей в ловушку.
