Агата Кристи - Хлеб Гиганта
Обзор книги Агата Кристи - Хлеб Гиганта
МЭРИ
ВЕСТМЭКОТ
Хлеб Гиганта
Санкт-Петербург
“Амфора”
2001
MARY WESTMACOTT
(AGATHA CHRISTIE)
Giant's Bread
(1930)
Перевод с английского А. С. Яковлевой
Оформление Алексея Горбачева
По эскизу Вадима Назарова
Моему самому лучшему и верному другу — маме
Пролог
По случаю открытия Лондонской Национальной оперы в зрительном зале собрались члены королевской семьи, пресса и законодатели мод. Просочились даже музыканты и почти полностью заняли последний ярус под самой крышей.
Давали «Гиганта» — новое музыкальное творение еще не известного композитора Бориса Гроена. В антракте слышались обрывки разговоров:
— Божественно, дорогой!
— Говорят, это просто... просто последний шик! Нарочито фальшиво. Надо читать Эйнштейна, чтобы понять...
— Да, милый, я всем скажу, что восхищена. Но, между нами, это такая головная боль!
— Почему нельзя открыть Английскую оперу исполнением приличного английского композитора? Все это русское шутовство! — горячился какой-то полковник.
— Вы совершенно правы, — кивал его спутник — Но, видите ли, английских композиторов нет. Печально, но это факт.
— Ерунда. Им просто не дают дороги, вот в чем дело. Кто этот Левины? Грязный иностранишко, еврей! И больше ничего!
Человек, чуть поодаль прислонившийся к стене и наполовину скрытый занавеской, позволил себе улыбнуться. Это был Себастиан Левины — единоличный владелец Национальной оперы, известный в определенных кругах как Величайший Постановщик. Он был высоким и, что называется, в теле. Желтое лицо ничего не выражало, черные глаза напоминали бусинки, а огромные оттопыренные уши были словно созданы для карикатур.
Волны разговоров катились мимо него:
— Декадентски болезненно... невротично... незрело, — мимо проплыли критики.
— Потрясающе... божественно... восхитительно, милочка, — проследовали женщины.
— Не более чем раздутая посредственность.
— Полагаю, надо ожидать поразительного эффекта от второй части, «Машины». Эта первая часть — «Камень» — только вступление. Говорят, старина Левинн совсем спятил. Никогда не было ничего подобного.
— Странная музыка, не правда ли?
— Полагаю, идея большевизма? «Оркестры шума», так, кажется, их называют?
Это говорили молодые люди — несколько более образованные, чем женщины, и менее предвзятые, чем критики.
— Не приживется. Эффектно, но не более того.
— И все же, не знаю, есть ощущение, напоминающее всех этих кубистов.
— Левинн — хитрая лиса.
— Да-да, нарочно швыряет деньги на ветер — но получает их обратно.
— А сколько?.. — Голоса замолкли, словно все проглотили языки, как только была названа сумма.
Себастиан Левинн улыбнулся. Это были люди его круга
Прозвенел звонок. Толпа медленно схлынула и поплыла на свои места. Недолгая пауза, заполненная гомоном и смехом, и огни медленно потухли. Дирижер проследовал на свое место.
Перед ним раскинулся необычный оркестр, раз в шесть превышающий любой другой в Ковент-Гардене. Среди инструментов бросались в глаза странные предметы из блестящего металла — некое подобие искореженных монстров. А в одном из углов оркестровой ямы сверкало что-то непонятное, похожее на хрусталь.
Дирижер вытянул руку с палочкой, резко опустил ее — и вслед за этим движением мгновенно раздался низкий звук, словно ритмичный бой молота о наковальню. Он прерывался, исчезал и прорывался снова — так напористо, как будто расталкивал другие звуки.
Поднялся занавес. В глубине ложи во втором ярусе стоял Себастиан Левинн. Он внимательно смотрел на сцену.
То, что он видел, нельзя было назвать оперой в традиционном понимании слова. Здесь не было фабулы и действующих лиц. Но по размаху происходящее можно было сопоставить с великим русским балетом. Захватывающие и таинственные световые эффекты являлись собственным изобретением Левинна. Его представления уже давно считались самыми сенсационными, а в это — будучи в душе больше артистом, чем продюсером — он вложил всю силу своего воображения и многолетний опыт.
Пролог являл собой олицетворение Камня — младенчества человека. Новая же часть — стержень произведения — служила живым воплощением Машины как таковой. Это было фантастическое воплощение, на грани ужасного. Электростанции, динамо-машины, химические заводы, подъемные краны сливались в единый поток. И люди — целые армии людей с неподвижными кубическими лицами — выстраивались в колонны.
Музыка нарастала, вздувалась водоворотом. Из выгнутого металлического горла непонятных инструментов шел клокочущий низкий рев. А надо всем этим беспокойно дрожала одна пронзительно-сладкая нота — хрустальным звоном тысячи подвесок...
Далее следовала «Сцена с Небоскребами» — перевернутый вверх ногами Нью-Йорк, словно увиденный на восходе солнца с высоты кружащего аэроплана.
Между тем странная дисгармония нарастала, ритм становился угрожающе монотонным. И вот наконец он достиг своего пика — гигантской монтажной сборки, — и тысячи людей со стальными лицами выстроились в Гигантского Коллективного Человека.
Затем сразу последовал эпилог. Антракта не было, свет не зажигали.
Теперь звучала лишь одна часть оркестра, рождая чистые, звенящие звуки, обозначаемые в духе времени современным словом «стекло». Занавес растворился и превратился в туман... туман разбился на брызги... внезапный блеск заставил зажмуриться...
Лед. Один лишь лед. Величественные айсберги и ледники. А на самой вершине ледяного пика — маленькая фигурка: спиной к залу, лицом к ослепительному свету, символизирующему восход солнца. Смешная тщедушная фигурка человека.
Сияние возросло и достигло белизны фотовспышки. Руки инстинктивно метнулись к глазам, словно от боли. Стекло еще раз прозвенело высоко и сладко — треснуло — и вдруг разбилось, разбилось в буквальном смысле, на тысячи звенящих осколков.
Занавес упал. Зажегся свет.
С непроницаемым лицом Себастиан Левинн выслушивал поздравления и принимал нападки.
— Итак, Левинн, на этот раз никаких полутонов, как вы и хотели?
— Чертовски удачное шоу, старина Хотя, видит Бог, я ничего не понял.
— Гигант, говорите? Верно. Все мы, так или иначе, живем в эпоху машин.
— Ах, мистер Левинн, страшно даже вслух произнести! Мне теперь сниться будет этот страшный стальной Гигант!
— Машина как Гигант, способный вас поглотить? Недалеко от истины, Левинн. Надо возвращаться к Природе. Кто этот Гроен? Русский?
— Да, кто он? В любом случае он гений. Теперь большевики могут похвалиться тем, что произвели на свет хотя бы одного композитора.
— Стыдно, Левинн! Вы становитесь большевиком. Коллективный человек. И коллективная музыка.
— Ну что ж, Левинн, желаю вам удачи. Не могу сказать, что мне понравилась эта чертова какофония, которую нынче называют музыкой, но это — отличное шоу.
В числе последних подошел невысокий пожилой человек и слегка поклонился. Одно плечо у него было немного выше другого.
— Предложите мне выпить, Себастиан? — спросил он с утвердительной интонацией.
Левинн кивнул. Пожилым человеком был Карл Бауэрманн, самый известный в Англии музыкальный критик. Вместе они проследовали в личный кабинет Левинна и расположились в креслах. Левинн принес гостю виски с содовой и вопросительно посмотрел на него. Ему не терпелось услышать приговор.
— Итак?
Бауэрманн помолчал минуту-другую. Затем медленно произнес:
— Я стар. Есть вещи, от которых я получаю удовольствие. Есть и другие, как, например, современная музыка, от которых я удовольствия не получаю. Но несмотря ни на что, я узнаю гения. Есть, есть шарлатаны — попиратели традиций, считающие, что подобным образом можно добиться успеха. Их сотни, но среди них один — настоящий творец, он идет в будущее смело и дерзко.
Бауэрманн сделал паузу, затем продолжал:
— Да, я узнаю гения при встрече. Он может мне не понравиться, но я не пропущу его. Гроен, кем бы он ни был, гений. Это музыка будущего...
Он снова замолчал. Левинн ждал, не перебивая.
— Я не знаю, будет ли ваша затея иметь успех. Думаю, что будет. Но произойдет это скорее благодаря вам, благодаря вашему дару заставить публику принять то, что вы хотите. Таков ваш талант. Вы сделали из Троена тайну — полагаю, это часть вашей рекламной кампании.
Он в упор посмотрел на Себастиана
— Я не хочу вмешиваться в ваши дела. Скажите мне одно — Гроен англичанин, я прав?
— Да. Как вы узнали?
— В музыке невозможно перепутать национальность. Да, он многое перенял от русской новаторской школы, однако, как я уже сказал, национальность невозможно перепутать. Были и до него пионеры, пытавшиеся в виде эксперимента создать то, что ему удалось завершить. У нас в Англии есть своя школа — Холст, Воэн-Уилльамс, Арнолд Бах. Во всем мире музыканты всегда стремились — и в последнее время им удалось приблизиться — к новому идеалу, к своего рода Музыкальному Абсолюту. Этот человек словно продолжил творчество того юноши, который был убит во время войны. Как его звали? Дейер. Вернон Дейер. Да, ему прочили большое будущее.
