Абандон. Брошенный город - Крауч Блейк
Но Иезекиль его не слушал – мысленно он спустился в каньон, в свой маленький домик, к Глории, лежащей на кровати. Он почувствовал ее горе – и все воспоминания о Ледвилле, парнях и той свободе, которая ассоциировалась с ними и которую он попробовал сегодня, превратились в дым. Губы шевельнулись, повторяя ее имя. В этот момент Кёртис любил ее и нуждался в ней, как никогда раньше. Он думал обо всем, чего не сказал ей. Может быть, она знала это без него? Нет, наверное, нет, ведь он и сам не знал об этом до последнего момента…
Иезекиль услышал глубокий, загрубелый голос и попытался открыть глаза.
Они открылись, но к этому времени каменистое поле, туман и люди сделались серыми, и тьма, посланница той, что не нуждалась в представлениях, накрыла все вокруг, так что весь мир Зека почернел по краям, как прихваченная зимним холодом роза.
Ооту склонился над ним, и теперь их лица разделяли считаные дюймы. Глаза Уолласа были бледными и туманными, как у слепого.
Он что-то говорил, но Кёртису пришлось сделать над собой усилие, чтобы разобрать слова.
– Тот, в которого стрелял Билли, он убит? – понял шериф наконец, и у него хватило сил только на то, чтобы кивнуть. – Кто еще знает о Барте?
Тьма стягивалась вокруг умирающего все теснее.
– Эй, ты уж поднатужься да ответь! – повысил голос Ооту.
«Только я и док», – подумал Зек.
– Только я и док, – прошептал он, едва шевеля губами.
– Как ты узнал, что мы здесь? Жена Билли сказала? Бесси?
«Следы», – всплыл в мыслях шерифа новый ответ.
– По следам, – произнес он вслух.
– Жены, твоя и доктора, знают про все это?
Иезекиль молча покачал головой.
– А вот это уже попахивает ложью.
«Глория ничего не знает».
– Что ж, я тебе так скажу: рисковать из-за двух болтливых сучек мы не станем.
«Глория ничего не знает».
– Он что-то г-г-говорит, Ооту, – подал голос Билли.
«Не трогайте ее».
– Ну, если и говорит, я не слышу, – проворчал Уоллас.
– Г-г-глория точно что-то знает, – заявил Маккейб. – А вот кому еще она сказала…
– Если понадобится, мы убьем всех – мужчин, женщин, детей. Ты готов этим заняться?
– Д-д-да, Ооту.
– Точно? Не передумаешь? На попятную не пойдешь?
– Не пойду. Точно.
– Тогда давай, доведи дело до конца, и будем сматываться.
– Ооту, он уже п-п-почти мертвый и…
– Мне наплевать, насколько он там мертвый. Но я отсюда не уйду, пока этот звезданутый копыта не отбросил. Понял?
Услышав свой смертный приговор, Иезекиль испытал облегчение – боль, какой он еще не знал, разрывала его внутренности, как будто кто-то заливал ему в живот расплавленное серебро. Он смотрел, как Билли засыпает в патрон порох, засовывает в оружие бумажный пыж и маленьким шомполом забивает туда же свинцовый шарик.
Свои последние мгновения Кёртис потратил не на размышления о том ужасном, что может случиться с Глорией, не на сопротивление невыносимой боли и не на сожаления о том, чего никогда больше не попробует, не увидит и не узнает. В последние секунды он думал о своем мальчике.
Как Гас смеялся.
Каково было укачивать его на руках.
Зарядив револьвер, Билли продолжал возиться с барабаном.
«Ты был лучшим в моей жизни. Ты и твоя мама. Жаль, что я не понял этого раньше, когда мог сделать что-то, чтобы все сохранить», – мысленно сказал Кёртис своему сыну.
Маккейб подошел к валуну, у которого умирал шериф, поднял револьвер и направил дуло ему между глаз. Иезекиль едва слышал, как щелкнул курок, – ему вдруг открылась возможность рая, и он подумал о том, каким сюрпризом было бы попасть туда, увидеть Гаса, подхватить его на руки, пощекотать, подбросить над головой. И этот смех…
Пожалуйста, Господи, позволь мне еще раз услышать, как смеется Гас. Если Ты существуешь и если Тебе есть дело…
Глава 33
Господи, Боже спасения моего! Днем вопию и ночью пред Тобою, да внидет пред лицо Твое молитва моя… [13]
Лежа в снегу, у самого начала засыпанного валунами поля, Коул не вспоминал те безобидные, яркие молитвы, с которыми обращался к своей конгрегации по воскресеньям. Дрожа от холода, он не думал о той благопристойности, которую соблюдал всегда, вознося голос Спасителю. Все, на что хватало его сейчас, – это на молчаливое повторение отчаянных слов псалма.
Приклони ухо Твое к молению моему, ибо душа моя насытилась бедствиями…
Вдалеке всхрапнула лошадь. Стивен поднял голову и увидел Ооту Уолласа и Билли Маккейба, едущих через поле на конях во главе вьючного обоза.
…и жизнь моя приблизилась к преисподней.
Проповедник нырнул под уклон и поглубже зарылся в снег, укрыв голову капюшоном.
Я сравнялся с нисходящими в могилу; я стал, как человек без силы…
Сидя неподвижно в снежном укрытии, он не спускал глаз с разгуливающей между валунами кобылы Рассела Илга.
…между мертвыми брошенный, – как убитые, лежащие во гробе, о которых Ты уже не вспоминаешь и которые от руки Твоей отринуты.
По другую сторону сугроба, не далее чем в десяти шагах от места, где он прятался, звякнули колокольчики на сбруе.
– Тпру! – сказал чей-то голос.
Стивен представил, как Ооту и Билли натягивают поводья.
– Это, надо полагать, Иезекиля? – спросил Уоллас.
Похоже, они рассматривали его следы.
– Или, м-м-может, вон той лошадки…
Ты положил меня в ров преисподний, во мрак, в бездну.
– Нет, лошадиные следы вон там, выше. А эти оставлены человеком.
Отяготела на мне ярость Твоя, и всеми волнами Твоими Ты поразил меня.
– Если хочешь, я спущусь ниже и проверю, – предложил Маккейб.
Стивен закрыл глаза.
Око мое истомилось от горести: весь день я взывал к Тебе, Господи, простирал к Тебе руки мои…
– Их ведь было только двое, так? – спросил Ооту своего подельника.
– Ну да. Думаю…
– Думаешь?
– Д-д-д…
– Чем заикаться, ты лучше…
– Их было всего двое. Это точно. И второе тело мы тоже видели.
– Тогда ладно… Нет, не спускайся.
Ооту щелкнул языком, и обоз потянулся дальше. Когда колокольчики наконец стихли, Стивен выбрался из сугроба и отряхнул снег со своего шерстяного пальто.
Стоя в одиночестве на склоне горы, в сотне футов от перевала, посреди холодной пустыни, он слушал шум ветра и шорох движущегося снега, напоминающий шорох песка на берегу. Перед глазами у него вставали картины равнин родной Южной Каролины, и от этих воспоминаний сжималось сердце.
Кобылу Рассела Коул нашел в укрытии на подветренной стороне громадного валуна. Он забрался в седло, стегнул лошадь по шее и поехал вверх по следам только что прошедшего обоза.
На Пиле обжигающе холодный ветер дул ровно и неустанно.
Сметая снег, проповедник гнал его к северной стороне, где уже образовался целый карниз. Там, спешившись, он ступил на голый камень.
Дальше путь лежал по обледенелому выступу. Зная, что подвергает себя опасности, Коул все же не удержался, посмотрел вниз и увидел там что-то похожее на красный кратер. Один из мулов поскользнулся, свалился, пролетел двести футов и буквально взорвался от удара о камень, разметав во все стороны собственные внутренности.
Выступ закончился углублением в зазубренном шпиле, торчащем, словно клык. Углубление находилось на уровне колена и было достаточно широким, чтобы принять в себя взрослого мужчину.
Стивен расстегнул пуговицу и, сунув руку под пальто, пошарил по карманам. Где-то должен был быть коробок спичек, но найти его не получилось.
Он подошел ближе и заглянул в углубление. Видимости хватало фута на четыре, а дальше все терялось в темноте. Коул забрался в выщерблину, протолкался дальше в сужающийся проход и почувствовал, как пространство расширяется. Нога ступила на что-то твердое.
Проповедник снял рукавицы, опустился на корточки, вытянул руку, и его пальцы наткнулись на холодное золото – сложенные кубом слитки, доходившие ему до колена.
