Абандон. Брошенный город - Крауч Блейк

Однажды ночью ему вспомнилась неделя, проведенная с приятелями возле Крестед-Бьют. В другой раз – шумная, с потасовкой, гулянка по случаю Четвертого июля. Потом он представил, как сидит в три часа ночи в каком-то паршивом салуне, накачанный до краев виски, и на плечах у него висят две проститутки, а напротив – бледнеющие физиономии партнеров на последней сдаче, застывшие при виде пары хромированных «Смит-Вессонов» с перламутровыми рукоятями, предъявленных в придачу к флешу у него на руках и для подкрепления его притязаний на банк. А иногда он просто лежал, вызывая из памяти лица – шлюх, к которым питал когда-то слабость, мужчин, с которыми дрался и которых любил, убивал и хоронил, – любуясь их чертами, смакуя запретные запахи и наслаждаясь подзабытыми звуками со сладкой и пронзительно-щемящей ностальгией.

Особенно часто уснуть шерифу не давал Гас. Губы его беззвучно шевелились в темноте, когда он разговаривал с ним, говорил за двоих – и за себя, и за сына, – ведя неторопливые беседы о Боге и любви, о лошадях и оружии… Однажды, проснувшись среди ночи, Глория спросила: «Ты с кем разговариваешь?» И Зек солгал, сказав, что, должно быть, просто бормотал что-то во сне. Он любил жену, любил так, что не мог бы выразить это словами, но только Гас заполнял пустоту в его душе и разгонял раздражающую, беспокойную тоску, которая осталась после тех мятежных дней…

Но в это Рождество, склонив голову и пряча лицо от низвергающегося с неба снега, его наконец-то занимало настоящее – держать коня на склоне, улавливать за шумом ветра и шорохом снежинок ворчанье сдвинувшейся с места лавины, чувствовать, как мерзнут ноги в подбитых телячьей кожей сапогах из буйволиной шкуры, представлять, как он возьмет на прицел Ооту и Билли и проверит, что они украли у Барта.

Давно уже Иезекиль не был так счастлив.

Он снова чувствовал себя своим собственным точным переводом.

После часа подъема всадники остановились – лошадям требовалось передохнуть.

– Как, по-твоему, мы близко? – спросил Рассел.

Кёртис покачал головой. Точно определить, догоняют ли они преступников, не было возможности – видимость ограничивалась тридцатью ярдами, после чего след просто-напросто исчезал в тумане. Идти становилось все труднее, лошади задыхались, храпели и останавливались через каждые несколько шагов.

Постепенно склон начал выравниваться. Иезекиль заметил, что наклоняться вперед приходится уже не так сильно, а лошади прибавили шагу.

Он остановил наконец своего мерина и стал дожидаться спутников. Те, подъехав, продолжили разговор, который вели последние четыреста футов подъема.

– Я не говорю, что ты мрачен или угрюм, но меланхоличен уж определенно, – говорил Рассел. – Тоска заела?

– Отрицать не стану, – отозвался Коул.

– Спишь спокойно?

– Не всегда. В тишине мысли бегут одна за другой, и я не знаю, как их остановить. А еще у меня ужасно болит голова.

Шериф осмотрелся и прикинул пройденное ими расстояние. У него ныла спина. Следы уходили вдаль, насколько хватало взгляда. Впереди, как ему представлялось, лежал перевал.

– Отчаяние накатывает? Состояние безысходности? – продолжал расспрашивать проповедника доктор.

– Отчаяние? Безысходность? То есть не думаю ли я о том, чтобы покончить с собой? – уточнил тот.

– Именно это я и имею в виду.

– Это серьезный грех, Расс.

– Понимаю. Но ты же от него не застрахован.

– Что ж… да, бывает, думаю.

– И когда такое было в последний раз?

– Прошлой ночью.

Деревьев на такой высоте быть не могло, но, присмотревшись, Иезекиль разглядел неясные очертания гор и небольшое, усеянное валунами поле. Занесенное снегом, оно напоминало воинство готических монолитов. Кёртис повернулся к своим спутникам. Их разговор смущал его – тема казалась слишком сокровенной, чтобы обсуждать ее с кем бы то ни было, – но перебил он их не поэтому, а для того, чтобы посоветовать доку вынуть из чехла «Биг Фифти» [11] и быть повнимательнее, чтобы не нарваться на засаду.

– Стивен, тебе нужно обязательно прийти ко мне в кабинет. Я проведу осмотр, – заявил Илг. – Вижу, десны у тебя немножко посинели. Без полноценного осмотра сказать наверняка нельзя, но вполне возможно…

– Док, не хотелось бы вмешиваться в вашу беседу, но… – перебил его шериф.

Пуля с громким хрустом вошла в голову Расселу через левый глаз и на выходе вынесла изрядный кусок его черепа. Следом раздался оглушительный «бум», в котором Иезекиль распознал крупнокалиберный шестизарядник. Свинцовая пуля выбила Илга из седла, но его ковбойские сапоги застряли в стременах, и тело свесилось головой вниз, а когда лошадь поволокла его вниз по склону, содержимое черепа вывалилось на снег.

Кёртис торопливо спешился и провалился в снег по пояс. Еще один выстрел спугнул лошадей, и он, схватив «Винчестер», повернулся к Стивену.

– Убирайся! Или хочешь, чтоб тебя убили?!

Но проповедник застыл в седле с каменным лицом, глядя сквозь падающий снег на две фигуры, мелькающие между валунами в поле.

Иезекиль высвободил сапоги Коула из стремян и столкнул его в снег.

– Спускайся вниз по склону и спрячься, – велел он проповеднику. – Если хочешь, возьми винтовку дока и сиди, не высовывайся.

Грянул еще один выстрел, и мерин Кёртиса, коротко заржав, вскинулся на дыбы и свалился в снег.

Шериф присел, окинул взглядом склон, бросил взгляд на Стивена, уходящего прочь со слезами на глазах, и отполз от умирающего мерина. Затем остановился футах в тридцати, хватанул несколько глотков разреженного воздуха, привстал и, взяв на прицел каменистый выступ, находящийся ярдах в сорока от своего укрытия, вдруг понял, что это и есть перевал с рваными белыми лентами проплывающих над ним туч, из-за которых невозможно было что-либо разобрать.

Мимо его правого уха просвистела пуля.

Кёртис развернулся, поймал на мушку небольшой валун примерно в пятидесяти ярдах вверх по склону и пустил пулю в ковбойскую шляпу, появившуюся над его углом.

Шляпа исчезла, и он снова взвел курок, после чего поднялся и двинулся вперед в сторону валунов с улыбкой на губах и убийственной радостью играющего в войну мальчишки.

Глава 31

Достигнув каменного поля, Иезекиль опустился на снег, сунул руку под дождевик и достал из внутреннего кармана коробку патронов .44–40, а затем сунул в магазин пять патронов.

Ветер утих, кони больше не ржали, и в наступившей внезапно тишине все как будто очистилось, и чувства шерифа обострились. Запах мокрого камня и пороха. Звук падающих на шляпу снежинок. Тяжелый, словно оно вознамерилось выломаться из груди, стук сердца. Обжигающий холод, растекающийся по левой стороне лица.

Услышав далекий шепот, Иезекиль выпрямился и выступил из укрытия. То, что лежало перед ним на пологом склоне, напоминало снежный лабиринт: валуны самой разной величины – одни не больше бочонка, другие не меньше фургона или даже дома – теснились в одних местах и выстраивались в линию в других, образуя миллионы укромных уголков. Как ни крути, Ооту и Билли имели тактическое преимущество.

Футах в двадцати Кёртис обнаружил то, что искал – следы на ровном, нетронутом снегу, – и бездумно двинулся вперед.

Едва сделав три шага, он остановился и замер. Из-за валуна с плоским верхом выплыло облачко пара. Выдох! Шериф вскинул карабин, вдавил приклад в плечо, и в этот момент из-за камня появилось что-то еще.

Иезекиль успел остановиться и не выстрелил в тощего, утопшего по шею в снегу мула с обрезанными кончиками ушей.

Он двинулся дальше через поле.

Снегопад прекратился, и тишина от этого как будто стала еще глубже. Кёртис увидел следы. Две пары. Снег был таким глубоким, что ему пришлось наклониться, чтобы определить, в каком направлении они ведут. Уверенности у шерифа поубавилось. Он знал, что его противники могут прятаться за любым из сотен валунов, и все решит удача: кто кого увидит первым.