Тесс Герритсен - Смертницы
Я ошеломлена. Я вдруг забываю о тяжелом дыхании, потому что мы вырвались из тюрьмы, мы на свободе. Я подхожу к лестнице, собираясь бежать вниз, но Алена резко одергивает меня.
– Не сюда, – говорит она. – Так не выбраться. У меня нет ключа от входной двери. Ее может открыть только Мамаша.
– Тогда куда?
– Я покажу.
Она тянет меня по коридору. Я почти ничего не вижу. Всецело доверяюсь ей и послушно иду следом. В лунном свете она скользит по спальне, словно привидение, берет стул и почти беззвучно ставит его посреди комнаты.
– Что ты делаешь?
Алена не отвечает, а просто встает на стул и тянется к потолку. Над ее головой приоткрывается люк, и оттуда выпадает веревочная лестница.
– Куда она ведет? – спрашиваю я.
– Ты же хотела свежего воздуха? Так пойдем поищем, – говорит она и начинает взбираться по лестнице.
Я карабкаюсь за ней по ступенькам, пролезаю в люк и попадаю на чердак. Сквозь единственное оконце струится лунный свет, высвечивающий контуры коробок и старой мебели. Воздух здесь затхлый, а вовсе не свежий. Алена открывает окно и выбирается наружу. Внезапно до меня доходит: на этом окне нет решеток. Когда я высовываю голову, мне становится ясно почему. Окно чердака расположено слишком высоко. Побег отсюда невозможен, это все равно что самоубийство.
– Ну? – говорит Алена. – Ты собираешься выходить?
Я поворачиваю голову и вижу, что она, сидя на крыше, прикуривает сигарету. Я снова смотрю на землю где-то там внизу, и руки становятся влажными при мысли, что придется вылезать на узкий выступ крыши.
– Не будь такой трусихой, – ободряет меня Алена. – Это ерунда. Самое страшное, что может случиться, – это если ты упадешь и сломаешь шею.
Я вижу огонек ее сигареты и чувствую табачный дым. Она совсем не нервничает. Мне хочется сейчас быть такой же, как она. Хочется быть бесстрашной.
Я вылезаю из окна и, осторожно перебравшись по выступу, с облегчением усаживаюсь на крышу рядом с Аленой. Она встряхивает одеяло, накидывает его нам на плечи, и мы прижимаемся друг к другу, греясь под уютной шерстяной накидкой.
– Это мой секрет, – говорит она. – Ты единственная, кому я доверяю.
– Почему мне?
– Катя продаст меня за коробку конфет. А Надя слишком тупа, чтобы держать язык за зубами. Ты – другое дело. – Она смотрит на меня задумчивым взглядом. Почти нежным. – Может, ты и трусиха. Но ты не глупая и не предательница.
От ее похвалы у меня вспыхивают щеки, и это удовольствие не сравнимо ни с какими наркотиками. Даже с любовью. Я готова на все ради тебя, Алена. Я крепче прижимаюсь к ней, мне так хочется ее тепла. Мужчины всегда были грубы со мной. А с Аленой мне уютно. Приятно прикосновение ее мягких бедер, шелковистых волос. Я смотрю, как вспыхивает ее сигарета, как элегантно она стряхивает пепел.
– Хочешь затянуться? – спрашивает она.
– Я не курю.
– Умница. От этого один вред, – говорит Алена и делает затяжку. – Но я все равно не брошу.
– Где ты их достала?
– На яхте. Взяла целую пачку, и никто не заметил.
– Ты украла их?
– Я много чего ворую, – смеется она. – Как ты думаешь, откуда у меня ключ? Мамаша думает, что потеряла его, тупая корова. – Алена снова затягивается, и ее лицо на миг освещается оранжевым светом. – Я этим еще в Москве промышляла. У меня здорово получалось. Если ты говоришь по-английски, тебя впустят в любой отель, где можно прокрутить массу трюков. Почистить карманы. – Она выпустила целое облако дыма. – Поэтому я не могу вернуться домой. Меня там хорошо знают.
– Неужели ты не хочешь вернуться?
Алена пожимает плечами и стряхивает пепел.
– Мне там ничего не светит. Поэтому я и уехала.
Я смотрю в небо. Звезды кажутся злыми и колючими.
– Здесь тоже ничего хорошего. Я не думала, что будет так.
– Ты подумываешь о побеге, верно, Мила?
– А ты?
– И куда же ты вернешься? Думаешь, родные примут тебя обратно? После того как узнают, чем ты здесь занималась?
– У меня только бабушка.
– И что ты будешь делать в Кривичах, если вдруг все твои мечты сбудутся? Что, станешь богатой, выйдешь замуж за хорошего человека?
– У меня нет мечты, – шепчу я.
– Тем лучше. – Алена горько усмехается. – Значит, не будет разочарований.
– Но все равно здесь хуже, чем где бы то ни было.
– Ты так думаешь? – Она смотрит на меня. – Я знаю девчонку, которая сбежала. Мы были на вечеринке вроде сегодняшней. В доме господина Десмонда. Она выскочила в окно и сбежала. И это только начало ее несчастий.
– Почему?
– Чем ты собираешься питаться на воле? Где будешь жить? Если у тебя нет документов, придется крутиться и обманывать, но этим можно заниматься и здесь. В общем, в итоге она оказалась в полиции, и знаешь, что было дальше? Ее депортировали обратно в Белоруссию. – Алена выпустила облако дыма и посмотрела на меня. – Никогда не доверяй полиции. Они нам не товарищи.
– Но ведь она уехала. Вернулась домой.
– А ты знаешь, что будет, если сбежишь и вернешься домой? Они все равно тебя найдут. И твоих родных тоже. И когда они сделают это, смерть покажется тебе счастьем. – Алена затушила сигарету. – Да, здесь, конечно, ад. Но по крайней мере, с тебя не сдерут кожу живьем, как с нее.
Меня трясет, но не от холода. Я снова думаю об Ане. Я часто вспоминаю бедную Аню, которая попыталась сбежать. Неужели ее тело до сих пор лежит в пустыне? Или уже разложилось и сгнило?
– Значит, выбора нет, – шепчу я. – Никакого выбора.
– Конечно есть. Ты играешь по их правилам. Трахаешься каждый день с несколькими мужиками, даешь им все, чего они хотят. Через несколько месяцев, через год Мамаша получит свежую партию девчонок, а ты станешь отработанным материалом. Вот тогда они отпустят тебя. Тогда ты станешь свободной. Но если ты сначала попытаешься сбежать, тебя четвертуют в назидание другим. – Она смотрит на меня. Я замираю, когда она вдруг касается моего лица, и ее рука задерживается на моей щеке. Ее пальцы оставляют горячий след на моей коже. – Живи, Мила, – говорит она. – Все когда-нибудь кончается.
14
Даже по высоким меркам Бикон-Хилл особняк был роскошным – самый большой на улице, состоящей из величественных резиденций бостонской элиты. Габриэль впервые явился в этот дом с визитом и в иных обстоятельствах, возможно, остановился бы на мощеном тротуаре полюбоваться в свете умирающего дня затейливыми оконными рамами, металлическим литьем и причудливым медным кольцом на входной двери. Но сегодня мысли его были далеки от архитектуры, и он, не задерживаясь, взбежал на крыльцо и позвонил в дверь.
Открыла молодая женщина – очки в роговой оправе, холодный оценивающий взгляд. «Мелкая сошка», – подумал он. Он прежде не встречал эту девушку, но она в точности соответствовала требованиям, которые предъявлял к своему аппарату Конвей: сообразительная, хваткая – возможно, выпускница Гарварда. «Умники Конвея» – так называли в Капитолии его служащих – молодых мужчин и женщин, отличавшихся не только блестящим умом, но и абсолютной преданностью сенатору.
– Я Габриэль Дин, – представился он. – У меня встреча с сенатором Конвеем.
– Они ждут вас в кабинете, агент Дин.
«Они?»
– Следуйте за мной. – Она развернулась и, показывая посетителю дорогу, быстрым шагом проследовала по коридору. Ее невысокие и немодные практичные каблуки глухо стучали по темному дубовому паркету, когда они проходили мимо развешанных по стенам портретов. Среди них был суровый основатель рода, позировавший за письменным столом. Человек в напудренном парике, облаченный в черную судейскую мантию. Еще один представитель семейного клана был увековечен на фоне драпировки из зеленого бархата. В этом коридоре выдающаяся родословная Конвея была представлена во всей красе. Происхождение, которое он предпочитал не выставлять напоказ в своем родном Джорджтауне, где голубая кровь – помеха для политика.
Девушка осторожно постучала в дверь, а потом заглянула в кабинет.
– Здесь агент Дин.
– Спасибо, Джилиан.
Габриэль вошел в кабинет, и дверь бесшумно закрылась за ним. В тот же миг сенатор поднялся из-за массивного стола вишневого дерева и вышел к нему навстречу. Седовласый Конвей, которому было уже за шестьдесят, сохранил выправку морского пехотинца, и их твердое рукопожатие символизировало боевое братство и взаимоуважение.
– Как ты, держишься? – тихо спросил сенатор.
В его голосе было столько участия, что у Габриэля на глаза неожиданно навернулись слезы. Он откашлялся.
– По правде говоря, – признался он, – очень боюсь, что не выдержу.
– Я так понимаю, она легла в больницу сегодня утром.
– Ребенок должен был родиться на прошлой неделе. Но сегодня утром у нее отошли воды и… – Дин запнулся, чувствуя, что краснеет. Солдатские беседы редко касались интимных подробностей женской анатомии.
– Поэтому нам нужно вызволить ее оттуда. Как можно скорее.
