Алан Брэдли - О, я от призраков больна
И так далее. Остальное представление было в том же сопливо-балконном духе – куча старого гноя, правда, – и я поймала себя на том, что жалею, что они не выбрали более волнующую сцену из пьесы, например, одну из тех, что касается токсикологии, – единственную воистину достойную часть «Ромео и Джульетты».
Нас заставили слушать эту пьесу целиком во время одного из принудительных отцовских радиовечеров по четвергам, во время которого я пришла к выводу, что, хотя Шекспир хорошо управлялся со словами, он ни капли не смыслил в ядах.
Разница между ядами и снотворными, видимо, ускользнула от него, и он совершенно запутался, когда дело дошло до растительных и минеральных отравляющих веществ, воздействующих на головной и спинной мозг.
Несмотря на все эти многословные фокусы-покусы с собиранием трав при лунном свете, симптомы Джульетты не указывают на использование чего-то особенно загадочного – старая добрая синильная кислота, добавленная в питьевую воду.
Во веки веков, аминь!
Теперь Филлис Уиверн и Десмонд Дункан кланялись. Соединив руки, словно Гензель и Гретель, они сделали несколько шагов к залу, потом отступили и снова приблизились, будто волны, бьющиеся о песок.
Раскрасневшись от удовольствия или чего-то другого, они оба сильно вспотели, и их грим при ближайшем рассмотрении в свете прожекторов внезапно показался ужасным.
Филлис Уиверн оказалась так близко к Неду, что его рот распахнулся, словно у камбалы на рыбном прилавке, так что Мэри пришлось толкнуть его под ребра.
Я посмотрела наверх как раз вовремя, чтобы заметить темную фигуру, исчезающую в тенях наверху лестницы, прямо над импровизированным балконом Джульетты.
Это был Доггер, и я вдруг поняла, что он находился там все время.
11
Когда свет в вестибюле снова включили, у меня появилась первая возможность осмотреть всю публику.
В заднем ряду со счастливым лицом сидел Дитер. Рядом с ним, жуя мятную конфетку, расположился доктор Дарби, а по соседству – миссис Мюллет с мужем Альфом.
Каждый из них, казалось, погрузился в транс, глупо и недоуменно моргая, как будто с удивлением обнаружил себя в прежнем теле.
Театр, я полагаю, – форма массового гипноза, и если дело в этом, то Шекспир, несмотря на его химические пробелы, определенно один из самых великих гипнотизеров, когда-либо существовавших.
Я видела, как на моих глазах ткутся чары, прерванные пощечиной, затем снова сотканные с той же легкостью, как бабушка вяжет носок. Это было чудесно – на самом деле это настоящее волшебство, если поразмыслить.
Сейчас актеры ушли смывать грим, а съемочная группа скрылась в верхней части дома делать то, что они обычно делают после представления. Они не остались и не смешались с публикой, но, вероятно, это часть волшебства.
Внезапно в вестибюль ворвался порыв холодного ветра. Кто-то открыл входную дверь, чтобы подышать свежим воздухом, и издал изумленный возглас, послышались крики, и теперь все, включая меня, столпились у выхода.
Всем стало очевидно, что трактор или не трактор, сани или не сани, но никто сегодня вечером не попадет домой в Бишоп-Лейси.
Тем не менее Дитер оказался достаточно храбр, чтобы попытаться. Закутавшись в тяжелое пальто и оценив размеры белой горы, образовавшейся так внезапно, вскоре скрылся в темноте.
– Лучше позвонить Тому Макгалли, чтобы он пригнал снегоочиститель, – предложил кто-то.
– Нет смысла, – донесся голос из дальнего угла, – я уже здесь.
Прокатились нервные смешки, когда Том вышел вперед и выглянул за дверь вместе со всеми нами.
– Чертова куча снега, – сказал он, и почему-то его слова прозвучали официально. – Чертова огромная куча снега.
Несколько дам испуганно поднесли руки к шеям. Мужчины с ничего не выражающими лицами обменялись между собой быстрыми взглядами.
Десять минут спустя вернулся Дитер, покрытый снегом, качая головой.
– Трактор не заводится, – объявил он. – Аккумулятор сел.
* * *Викарий, как обычно, взял на себя руководство.
– Позвони Берту Арчеру в гараж, – сказал он Синтии. – Скажи пригнать сюда эвакуатор. Если не сможешь дозвониться до Берта, оставь сообщение Нетти Рансиман на коммутаторе.
Синтия угрюмо кивнула и потащилась к телефону.
– Миссис Мюллет… Я ее где-то видел… Миссис Мюллет, можно ли приготовить чаю и, может быть, немного какао для детей?
Миссис Мюллет направилась в кухню, счастливая оттого, что оказалась одной из первых, чьей поддержкой заручились. Когда она скрылась в коридоре, вернулась Синтия.
– Линия оборвалась, – объявила она монотонным голосом.
– Что ж, – промолвил викарий, – поскольку мы, судя по всему, должны провести здесь некоторое время, остается только смириться с этим, не так ли?
Было решено, на удивление почти без суматохи, что предпочтение отдается тем, кто с детьми, и что им будет разрешено разместиться на ночлег среди съемочной группы, которая уже обосновалась на втором этаже.
Где-то посреди процесса ненадолго появился отец и парой жестов и слов викарию мобилизовал операцию, словно проводя отточенные военные учения. Потом он снова скрылся в кабинете.
Те, кто не смог разместиться наверху, устраивались на ночлег в вестибюле. Из кладовых достали подушки и одеяла, не использовавшиеся с тех пор, когда Харриет была жива, и выдали временным постояльцам.
– Все как в старые добрые времена, – сказал викарий, потирая руки. – Как в бомбоубежищах во время войны. Мы превратим это в удачу, в грандиозное приключение. В конце концов, как будто мы не делали это прежде.
В его голосе явственно слышался Уинстон Черчилль.
Викарий организовал игры для детей: в «свои соседи», жмурки, прятки, с призами победителям от доктора Дарби – конечно, мятными леденцами.
Взрослые сплетничали и тихо смеялись в стороне.
Спустя некоторое время более громкоголосые занятия сменились играми на угадывание.
По мере того как вечер подходил к концу, фальшивое веселье угасало. Люди начали зевать, сначала приглушенно, потом во весь рот, и к черту утонченные манеры.
Дети задремали, и родители скоро последовали их примеру. Вскоре большинство перемещенных жителей Бишоп-Лейси сковал сон.
Позже, когда я свернулась калачиком под пуховым одеялом, одна в холодных амбарообразных просторах восточного крыла, до меня еще некоторое время доносился приглушенный гул разговоров, будто жужжание из далекого улья.
Потом этот гул тоже улегся, и мои уши улавливали только единичное покашливание.
День был долгим, очень долгим, но, несмотря на это, я не могла уснуть. В мыслях крутились укутанные тела, беспорядочно разбросанные в вестибюле: спящие курганы под одеялами, будто кочки на церковном кладбище.
Я крутилась и вертелась, по ощущениям – часами, но тщетно. Наверняка все уже спят, и я никого не потревожу, если прокрадусь к подножию лестницы и посмотрю. С учетом очень реальной угрозы того, что отец проиграет битву с налоговым инспектором, теперь я сознательно запоминала образы для того времени, когда стану пожилой леди, – времени, когда буду перебирать свои воспоминания о Букшоу, как другой человек переворачивал бы страницы покрытого пылью альбома с фотографиями.
«Ах, да, – скажу я дрожащим старушечьим голосом, – припоминаю время, когда нас занесло снегом в канун Рождества. Той зимней ночью, когда весь Бишоп-Лейси собрался в Букшоу».
Я выбралась из постели и влезла в холодную одежду.
Я кралась по коридору, время от времени останавливаясь и прислушиваясь.
Ничего.
Я стояла наверху лестницы, глядя вниз на импровизированное убежище.
Возможно, потому что Рождество было так близко, в этих сгрудившихся фигурах было что-то странно трогательное, как будто я – летчик, или ангел, или даже сам Бог – смотрю сверху вниз на все эти беспомощные, спящие человеческие существа.
Откуда-то издалека, из западного крыла, донесся едва слышный звук музыки и неестественных голосов в записи.
Тишина в доме была настолько глубокой, что я даже сумела различить слова:
«Я никогда не забуду Ястребиный замок».
Филлис Уиверн снова смотрела себя на экране.
Музыка усилилась и затем умерла.
Внизу кто-то повернулся и захрапел. С моего места хорошо был виден Дитер, устроившийся около перил на лестничном пролете. Довольно умно выбрать место для сна повыше, подумала я, где воздух чуть-чуть теплее и пол не такой холодный, как плитка в вестибюле.
Внизу тяжело дышала миссис Мюллет, обхватив рукой мужа, они смотрелись словно дети в лесу[30].
Медленно я спустилась по лестнице, особенно осторожно, на цыпочках, минуя спящего Дитера.
У стены лежала Синтия Ричардсон, во сне она была так же расслабленна, как архангел на рождественской открытке; ее лицо напоминало Флору на картине Боттичелли. Я пожалела, что у меня нет фотоаппарата, чтобы навечно запечатлеть ее в таком неожиданном образе.
