Ли Чайлд - Джек Ричер, или Личный интерес
Я притормозил, надеясь, что он сумеет устоять на ногах и тогда мне удастся продолжить движение, попросив у него прощения и не задерживаясь. Однако он крепко вцепился в мою куртку и повис на мне, словно у него подкашивались ноги. Я сделал неловкий шаг вперед, стараясь не наступить ему на ноги, но он развернул меня против часовой стрелки, прижался ко мне и начал подталкивать к краю тротуара.
А потом он меня ударил.
Он перестал сжимать правой рукой мою куртку, отвел ее и сжал пальцы для нанесения классического удара ребром ладони мне в пах. Что могло бы оказаться серьезной проблемой, если б я быстро не сдвинулся назад, и в результате удар пришелся во внутреннюю часть бедра – также болезненное место. Он попал в нервное окончание, и на секунду моя нога онемела; мой противник тут же это почувствовал и снова начал толкать меня изо всех своих сил, действуя весьма энергично. У себя за спиной я услышал шум проезжающих мимо машин. Узкая парижская улица, средняя скорость около сорока миль в час, девять водителей из десяти говорят по сотовым телефонам.
Достаточно.
Я схватил мужчину за горло одной рукой и отодвинул его от себя – теперь его кулаки оказались бесполезны. Конечно, он мог нанести удар ногой, но тогда я бы сжал его горло еще сильнее – и он это понял. Я начал отталкивать его назад.
В этот момент появились полицейские.
Глава 18
Их было двое – оба молодые, обычные уличные полицейские в патрульной машине, в дешевой синей форме, которая мало отличалась от одежды уборщика или дворника. Однако у них были настоящие жетоны и настоящие пистолеты. И картина, которую они наблюдали, не оставляла ни малейших сомнений. Огромный белый мужчина душит маленького пожилого азиата, подталкивая его к стене. Не слишком политкорректное зрелище. Так что мне пришлось остановиться, я отпустил азиата, и тот бросился бежать.
Он свернул налево, потом направо и исчез из виду. Полицейские не стали его преследовать. Вполне естественная реакция. Он являлся жертвой, а не преступником. Им не требовался свидетель, они видели, что произошло. У меня была пятая доля секунды, чтобы принять решение. Остаться или нет? Я понимал, что могущество О’Дея в любом случае меня защитит. Но к этому моменту стрелок будет далеко. А если я останусь, то сэкономлю силы. И я остался.
* * *Они тут же меня арестовали, на тротуаре возле табачного магазина, сразу по нескольким обвинениям – нападение, причинение вреда, преступление на почве расовой ненависти и оскорбление пожилого человека. Посадив меня на заднее сиденье патрульной машины, они поехали в участок, который находился на улице Лекурб. Дежурный обыскал меня, отобрал сотовый телефон Скаранджелло и мой новый паспорт, зубную щетку, кредитную карточку и все наличные, а также пустую бутылочку от таблеток Кейси Найс. Затем они поместили меня в камеру вместе с двумя другими парнями. Один был пьян, а другой под кайфом. Я заставил пьяного уступить мне место на скамье. Лучше сразу установить порядок. К тому же так он сможет избежать множества неприятностей. Я сел на его место, прислонился к стене и стал ждать. Через двадцать минут мои данные будут введены в систему, и я не сомневался, что Скаранджелло уже начала меня искать.
* * *Она нашла меня через час. Скаранджелло пришла вместе с седым мужчиной в дорогом костюме, которого хорошо здесь знали. Все полицейские в участке тут же вскочили на ноги, через минуту мои вещи вернулись ко мне в карманы, а еще через минуту мы оказались на тротуаре. Я был совершенно свободен. Таково могущество О’Дея. Скаранджелло устроилась на заднем сиденье черного «Ситроена», на котором уехала из «Ле Бурже», я сел рядом с нею, седовласый мужчина остался снаружи, захлопнул дверцу и по-французски попросил водителя отвезти нас в аэропорт.
Машина тут же стартовала, я обернулся и увидел, что седой полицейский смотрит нам вслед; потом он повернулся и скрылся в участке.
– Почему вы побежали? – спросила Скаранджелло.
– Я не бежал, – ответил я, – а быстро шел.
– Почему?
– Я находился здесь в качестве полицейского и делал то, что положено делать, – искал стрелка. Этим занимаются полицейские.
– Вы искали его совсем не там.
– Я решил, что он не станет задерживаться в том месте, откуда сделал выстрел.
– Вы ошиблись.
– И что же произошло?
– Его взяли, с винтовкой.
– Его взяли?
– Он ждал на том самом месте.
– И кем же он оказался?
– Ни одним из троих подозреваемых. Молодой вьетнамец примерно двадцати лет.
– И какое у него было оружие?
– «АК-сорок семь».
– Это бред.
– Таково ваше мнение, – сказала Скаранджелло.
Я собрался ей возразить, но она подняла руку.
– Ничего не говорите. Я ничего не хочу знать. Завтра всех начнут вызывать в качестве свидетелей, так что мне лучше ничего не знать. Буду ждать официального заявления.
– Я хотел попросить вас немного изменить маршрут.
– Самолет ждет.
– Он не улетит без нас.
– Куда вы хотите поехать?
– Поезжайте до Бастилии, потом сверните направо, – сказал я по-французски водителю, наклонившись вперед.
Тот на секунду задумался.
– По Рокет?
– Да, до самого конца, – сказал я. – И подождите у ворот.
– Хорошо, сэр, – ответил он.
Скаранджелло повернулась ко мне, чтобы задать новый вопрос, но тут ее взгляд остановился на моей куртке с красно-серыми следами, которые уже приобрели красновато-коричневый оттенок. И, если присмотреться внимательнее, можно было различить мелкие кусочки белых костей.
– Что это? – спросила она.
– Это принадлежит человеку, которого я знал.
– Отвратительно.
– Вы же ничего не хотите знать.
– Вам нужна новая куртка.
– Но это новая куртка.
– Вам следует от нее избавиться. Мы зайдем в магазин и купим другую. Прямо сейчас.
– Самолет ждет.
– Сколько времени это займет?
– Мы во Франции, – сказал я. – Вещи в их магазинах мне не подойдут.
– Куда мы направляемся?
– Я хочу кое-что сделать перед отлетом.
– Что именно?
– Немного погулять.
– Где?
– Вы увидите.
* * *Мы пересекли Сену по мосту Остерлис и свернули налево на бульвар Бастилии. Теперь мы ехали в сторону монумента, быстро и легко, словно использовали сирену. Площадь Бастилии была центром, вокруг которого кипело движение, впрочем, как и на других площадях Парижа, и четвертый из десяти выездов вел на улицу Рокет, идущую на восток, прямо к воротам кладбища.
– Пер-Лашез, – сказала Скаранджелло. – Там похоронен Шопен. И Мольер.
– Эдит Пиаф и Джим Моррисон, – сказал я. – Из группы «Дорз».
– У нас нет времени для прогулок.
– Это нас не сильно задержит, – сказал я.
Водитель припарковал машину у входа, и я вышел. Скаранджелло последовала за мной. В деревянном киоске продавали карты, показывающие, как пройти к могилам знаменитостей. Как в Голливуде, с домами звезд. Мы вошли по широкой дорожке, усыпанной гравием, и двинулись дальше, сворачивая направо и налево, мимо роскошных мавзолеев и белых мраморных надгробных камней. Я ориентировался по воспоминаниям, оставшимся у меня после одного серого зимнего утра.
Я шел медленно, часто останавливаясь, пока не отыскал лужайку, заросшую свежей травой, на которой стояли надгробные камни, широкие и низкие. Я довольно быстро отыскал нужный. Он был бледным и почти не пострадал от погоды, с все еще четкими надписями: Жозефин Мутье Ричер, 1930–1990. Жизнь протяженностью в шестьдесят лет. Я появился на свет как раз в середине этого промежутка. Так я и стоял рядом, опустив руки, с кровью и мозгами другого человека на моей куртке.
– Семья? – спросила Скаранджелло.
– Моя мать, – ответил я.
– Почему она похоронена здесь?
– Она родилась в Париже и умерла в Париже.
– Поэтому вы так хорошо знаете город?
Я кивнул.
– Периодически мы сюда возвращались. А после смерти отца она здесь поселилась. На проспекте Рап, по другую сторону от Дома инвалидов. Я бываю здесь, когда могу.
Скаранджелло кивнула и немного помолчала, возможно, из уважения. Она стояла рядом со мной, плечом к плечу.
– Какой она была? – наконец спросила она.
– Невысокой, темноволосой, но с голубыми глазами, очень женственной и упрямой. Почти всегда была счастлива. Делала замечательные вещи. Разгуливала по какой-нибудь паршивой военно-морской базе и говорила: «’ом, милый ’ом». Она не могла произнести букву «д» из-за акцента.
– Шестьдесят лет – она умерла довольно молодой. Я со-жалею.
– Мы получаем то, что получаем, – сказал я. – Она не жаловалась.
– Отчего она умерла?
– От рака легких. Она много курила. Она была францу-женкой.
– Это Пер-Лашез.
– Я знаю.
– Далеко не всех здесь хоронят.
– Естественно, – сказал я. – Иначе тут было бы слишком тесно.
– Ну, это большая честь.
